Страница 5 из 17
Я прижала к нему ладонь и закрыла глаза. Эта икона прикасалась к ее коже. Драгоценность напомнила мне о том, что я неодинока. Когда-то ее благословил брат Григорий, и теперь это оберегало меня.
А потом я вспомнила: у меня была не только цепочка, но и еще кое-что ценное.
Убегая через лес, я несколько раз ослабляла корсет, почти сняла его совсем. Но что-то меня остановило в последний момент. И слава богу! Под его подкладкой были припрятаны бриллианты, изумруды и сапфиры — остатки семейного богатства.
Я вовсе не попрошайка. Я несла с собой наследие своей семьи.
Я снова взглянула на сырники, но, даже умирая от голода, я не могла позволить себе потратить самоцветы на еду. Они стоят тысячи рублей! На эти деньги я смогу жить в достатке до конца своих дней, когда доберусь до безопасного места.
А я обязательно доберусь.
Мимо проходившая с дочерью женщина нехотя направила меня в сторону колодца, стоящего у самого края поля. Почувствовав прилив сил, я черпала свежую прохладную воду из ведра, впитывая ее, словно губка, пока не напилась вдоволь. Я едва не расплакалась от облегчения. Никогда раньше у меня не было нужды в еде и питье. Как бы ни была тяжела жизнь в доме Ипатьева, голод не сжимал мой желудок, сухая жажда не терзала горло и язык. А сейчас я не ведала ничего слаще, чем эта колодезная вода.
Не торопясь я вымыла лицо и руки, пригладила волосы. Взглянула на свою одежду и решила даже не пытаться отстирать кровь от юбки и блузы — не поможет, их теперь только выкидывать. Утолив жажду, я вновь смогла трезво мыслить и задумалась над планом дальнейших действий.
Екатеринбург остался позади. Но за полтора дня я не могла уйти далеко. До Екатеринбурга — города ярых коммунистов — отсюда наверняка все еще рукой подать. Местные, может, и не были коммунистами, но знаться со мной не хотели. Отсюда стоило уйти как можно дальше и как можно скорее.
Лучше всего сесть на поезд. Если они еще ходят. Ближайший вокзал находился в Екатеринбурге, но вернуться туда я не могла. Надо найти небольшую пересадочную станцию или направиться в ближайший город. Из отрывков новостей, которые удалось услышать в доме Ипатьева, я узнала, что весь север находится под контролем большевиков. А вот Челябинск на юге был подконтролен Белой армии, которую возглавлял генерал Леонов, друг моей семьи.
С ним же служил мой двоюродный брат Александр.
От Екатеринбурга до Челябинска всего пара часов на поезде. Помощь может оказаться ближе, чем я думала.
Я запрокинула голову и подставила лицо под теплые лучи солнца. Меня окружили смех крестьян, ритмичная музыка, грубые голоса, поющие песню. Землистый запах костра щекотал нос. Я определила цель и, хотя бы в эту минуту, была спокойна.
А потом я расслышала слова песни:
— Царя русского Николу за хвост сдернули с престолу!
Я подошла поближе к толпе. Белобородый старик в вязаной шапке играл на гармони, широко ухмыляясь. Рядом с ним стоял молодой паренек с деревянной ногой — самый молодой из всех, кого я видела в деревне. Зажимая под мышкой костыль, он хлопал ладошами в ритм частушке и мощным баритоном подпевал. Рядом плясали крестьяне, лихо подхватывая задорный мотивчик:
— А царица сказала нам всем: «Не республика вам, а хрен!» Кто-то потряс меня за плечо.
— Подпевай! — воскликнул рослый мужик, от которого за версту несло пивом. Странно, что его не отправили воевать: выглядел он достаточно молодым и здоровым. — Сегодня праздник!
Он сунул мне в руки листовку. Я заметила, что такие же валялись по всему двору.
«18 июля 1918 года. В последние дни Екатеринбургу угрожала серьезная опасность приближения чехословацких и белых войск. В то же время был раскрыт тайный заговор контрреволюционеров, целью которых было вырвать из рук Советской власти бывшего царя Николая Романова. Ввиду этого Президиум Уральского Областного Совета постановил расстрелять бывшего царя, что и было приведено в исполнение 16 июля. Центральный исполнительный комитет в Москве признает решение Уральского Областного Совета правильным».
Они все коммунисты.
— Предатели, — невольно вырвалось у меня.
— Чего?
— Предатели! Вы все предатели, — зло выплюнула я. — И вы разрушаете нашу страну. Прекратите петь эту отвратительную песню!
Внутри меня что-то оборвалось, и я взорвалась от праведного гнева. Ведь мне даже в голову не приходило, по какому поводу собрались эти крестьяне, а теперь я все поняла. Они отмечали смерть нашей империи, всего, что делало Россию великой.
Даже когда затихла музыка, а все праздновавшие уставились на меня, я все еще продолжала кричать, и моя ненависть отражалась на их лицах. Я не умолкала до тех пор, пока меня не схватил рослый мужик.
— У нас тут буржуйка-предательница! — зычно крикнул он. — Ей не нравится наша песня! Что будем делать?
Он сжал меня своими грязными руками. В нос ударил неприятный запах немытого тела. Я попыталась вырваться, но мужик только прижал меня к себе сильнее.
— Покажем ей, что мы делаем с помещиками! — крикнул кто-то.
— Покажем, кто главный!
Крестьяне подходили все ближе, показывали на меня пальцами, плевались. Я сбежала от большевиков, только чтобы вновь попасть в их безжалостные лапы. Они готовы убивать.
Я закричала:
— Пустите!
Опираясь на потрепанную трость, к нам приковылял парень с деревянной ногой. Глаза стеклянные, щеки красные — видимо, такой же пьяный, как и схвативший меня мужик. Парень вцепился мне в подбородок грубыми пальцами и склонился надо мной.
— Она хочет, чтобы ее отпустили, — прорычал он. — Давайте отпустим ее вон там? — Он мотнул головой в сторону костра.
От страха у меня подкосились ноги. Я соскользнула на землю, мужик не успел меня поймать. В надежде избежать ужасной участи я вскочила и бросилась прочь, но меня тут же схватили и поволокли к огню.
Раздался Машин отчаянный крик. Или это кричала я?
— Сжечь ее! — веселилась толпа.
Мужчины держали меня за руки и толкали вперед. Стало горячо, как в печке, кожа вспотела от беспощадного жара.
— Нет! — рыдая скулила я, потерявшись в воспоминаниях и слепом страхе. — Пожалуйста, отпустите!
— Как тебе такое, царелюбка? Все еще хочешь, чтобы мы замолчали?
Подталкиваемая мучителями, спотыкаясь о камни и уголь, я шагнула в огонь. И закричала. Огонь пожирал юбку, на глазах ткань исчезала черными завитками. Жадные языки пламени потянулись к моим ногам. Я бешено задергалась.