Кровь героев

Унизительной и тяжкой оказалась эта неволя для гордых франков, которых скудным питанием и жестоким обращением пытался сломить недостойный самозванец, возомнивший себя базилевсом Византийским. Михаил требовал, чтобы франки покинули страну, завоеванную их дедами, предали память славных побед своих доблестных предков.

Убедившись, что никакие лишения не вынудят пленников сделать это, Палеолог начал сулить герцогу Гийому и другим знатным предводителям крестоносцев деньги, чтобы они оставили его землю и купили бы себе замки во владениях короля французского — Луи. Герцог и бароны лишь рассмеялись ему в ответ. Тогда Михаил еще сильнее ожесточился. Никеец урезал своим пленникам и без того скудный паек. Условия жизни стали еще более невыносимыми: нечистоты, накапливавшиеся в огромной комнате, в которую с самого начала поместил он франков, не убирались неделями, раненые и больные не получали помощи. Даже умерших в этих невыносимых для человека условиях и то хоронили не сразу, сбрасывая кучей в общую яму и лишь присыпая их тела землей. В один из дней в такой могиле оказался и Габриэль де Шатуан.

Именно там, под толщей набившейся ему в рот и ноздри земли, и предстал пред ним Водэн, который пришел спасти своего потомка и открыть Габриэлю глаза на то, кто он и кто предки его, взяв с рыцаря обещание записать все и оставить рукопись в наследство своим потомкам.

— Встань, Габриэль, правнук Совы, — произнес грозный седой старик, остановившийся на краю могилы. — Твой путь еще не окончен. Возвращайся домой, найди колдуна, чтоб выковал меч. Вели ему же изготовить ларец для твоих пергаментов, а потом отправляйся обратно на север, в замок прадеда твоего, где узришь ты то, что неведомо никому. Я избрал тебя потому, что ты можешь и должен записать все, что увидишь.

— Но как же я выберусь отсюда, великий Водэн? — спросил рыцарь. — Кругом враги, меня немедленно схватят, мне не достигнуть не то что замка Шатуанского, а и герцогства Афинского.

— В облике зверя выведу я тебя отсюда, — пообещал Габриэлю старик. — Когда же ступишь на земли, не враждебные соплеменникам твоим, вновь станешь ты человеком, — сказав это, хозяин царства мертвых воинов добавил: — Возьмешь с сыновей своих страшную клятву хранить меч и пергаменты твои и передавать их по наследству до тех пор, пока не придет день, когда останется на земле последний из прямых потомков Эйрика и Ульрики. Ибо это путь для избранных в царство мое… Прощай, верней, до встречи…

Долгие месяцы, уже после того, как оказался он на земле, неподвластной ни никейцам, ни туркам, ни эпиротам, скитался восставший из могилы Габриэль по дорогам, питаясь подаяниями, пока не добрался, наконец до родного Пирея. Случилось это уже после того, как Палеолог волею случая сумел захватить Константинополь, вынудив императора Балдуина и его гвардию (горстку храбрецов фламандцев) обнажить мечи, чтобы обрести спасение.

Воцарившись на византийском троне, Михаил отпустил-таки своих франкских пленников на родину, не добившись от них ничего, кроме самых не значительных территориальных уступок. Вторжение в земли крестоносцев шеститысячной армии под предводительством все того же брата Михаила Иоанна закончилось полным разгромом последнего кучкой калек под предводительством коннетабля афинского, мессира Иоанна де Катабаса, вслед за чем Палеологу пришлось отказаться от дальнейших притязаний на земли франков.

Тем временем Габриэль, до которого дошла весть о том, что в возрасте семидесяти с лишним лет в своем замке в Нормандии скончался старый ненавистник его деда Анслена и всего рода де Шатуанов Иоанн де Брилль, поспешил вместе с семьей отправиться к королю Луи. Оказавшись затем в своем фамильном замке, Габриэль взял в руки перо и пергамент, чтобы выполнить волю своего спасителя, вызволившего его из засыпанной землей ямы, где он, Габриэль, лежал среди разлагавшихся трупов своих несчастных товарищей.

Не знал, не ведал еще, сидя в своем родовом гнезде, Габриэль де Шатуан того, что ему готовила его злая судьба.

Совсем было угасшая свеча, в тусклом серебряном подсвечнике на столе, за которым вот уже не в первый раз допоздна засиживался стареющий барон, вдруг, точно предчувствуя свою кончину, затрепетала, разгораясь ярким пламенем. Не находил рыцарь успокоения в постели от нывших к дождю старых ран и не дававших покоя назойливых видений, словно бы требовавших от него, чтобы он, облекая проносившиеся в мозгу картины в слова, воплотил их на долгие века. Что-то толкало его, заставляя спешить. Будто времени у него совсем не осталось.

— Эй, спаситель, — сквозь мглу сырой осенней норманнской ночи донесся до Климова чей-то насмешливый голос. — Кофе остыл. Ты всегда спишь в гостях у спасенных тобою незнакомок? Или это только я бужу в тебе подобные желания?

Саша встрепенулся. На столике в комнате, где он сидел, горела уютным светом небольшая лампа, стилизованная под керосиновую. Какой конфуз! Климов посмотрел на циферблат. Сколько же лет… — тьфу ты! — минут? Или часов он проспал? На улице ночь. Когда он пришел сюда, тоже было темно… Лешка там с голоду помирает, и Барбиканыч обидеться может. Черт! И перед дамой неловко. Подумает, что я и правда Ленина живым видел: пришел в гости к такой куколке на ночь глядя, а сам дрыхну, как древний дед. На тонких губах Инги играла усмешка, точно девушка прочитала мысли своего гостя.

— Проснулся?

Климов кивнул тяжелой ото сна головой. Герцоги, бароны, Палеологи, германцы в кованых латах. Турки с их стрелами. Коня убили, гады! Саша потрогал руками губы и сглотнул наполнившую рот кислую противную слюну. Привкус земли? Нет, просто давным-давно пора к дантисту, десны лечить… А Водэн?

— Ну так с пробужденьицем, — съехидничала Инга. — Кофе как, разогревать или ну его на фиг? Я тут уже час дожидаюсь, когда ваша светлость изволит глазки открыть. Сама чуть не заснула.

«Ну, час, это еще ничего, — подумал Александр, залпом выпивая превосходно сваренный кофе. — Однако, все равно неловко…»

Климов молча окинул взглядом хозяйку, которая успела переодеться в домашний наряд, состоявший из коротеньких, сделанных из старых вытертых джинсов шортиков и клетчатой рубашки, небрежно завязанной узлом на животе. Инга на минутку опустила глаза, как будто бы смущаясь под пристальным взглядом гостя.

— Просто так удобнее, — пожала она плечами, точно оправдываясь за свое слишком простецкое одеяние. — Может, выпить хочешь? У меня джин есть и тоник.

Когда это Саша Климов отказывался от выпивки? Тем более от такой. Но… момент был уж слишком серьезный. Дома и так ждут, а если еще и выпить… Неудержимой тяги к алкоголю Александр никогда не испытывал, но знал за собой склонность — если попало в рот пятьдесят граммов, вид полупустых бутылок становился для него невыносимым.

— Не-а, — ответил он, делая решительное движение и поднимая с полу пиджак, набитый банками с ветчиной. — Извини, Инга, пойду я. Там у меня Лешка с Барбиканычем голодные, нехорошо так… — Саша вдруг разозлился на себя, проклиная свое дурацкое гипертрофированное чувство ответственности. Уходить не хотелось. Совсем. Климову казалось, что он может просидеть в этой комнате всю ночь, болтая ни о чем с этой странной девушкой, от которой исходил запах не запах — ток? Нет, скорее какое-то удивительное дуновение. А ведь они едва успели перекинуться парой-другой фраз. Девушка тоже, казалось, не хотела, чтобы гость ушел. Хотя причиной тому могла оказаться обыкновенная благодарность.

Климов никак не мог заставить себя подняться.

— Ну что ж, если вы, сударь, так сильно обременены семьей… — делая серьезное лицо с нескрываемым ехидством произнесла Инга. — Женой, детишками, домашними животными, тогда… — Она сделала многозначительную паузу и закончила: — Не смею больше вас задерживать.

— Да причем тут жена! — в сердцах воскликнул Климов и вдруг добавил: — Нет у меня никого, — поражаясь тому, с какой непривычной для себя интонацией произнес он эти слова.

Лицо Инги, с которого мигом улетучилось все ехидство, стало серьезным.