Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 86

И только человек, пишет далее поэт, остается невозмутимым, так как в своей душевной черствости «камень превызшает». В той же, полюбившейся Симеону, форме плача-«лямента» написана им элегия «А° 1663 Априль 27...», где переживания религиозные (по поводу переноса иконы Полоцкой Богоматери в Москву) сопряжены с высокими гражданскими чувствами поэта, любящего свой город, искренне болеющего за то, что на какое-то время его земляки лишаются «помощи» «главной заступницы».

В сходном ключе развивается лирическая тема в «Прилоге к преподобной матери Евфросинии», в ряде других стихотворений. К жанру элегии по своему лирическому пафосу и содержанию может быть отнесена «Молитва в скорби сущего и клевету терпящего» (в польском варианте — «Modlitwa w utropieniu») — одно из ранних стихотворений Симеона, передающее его смятенное душевное состояние в момент, когда над ним нависла смертельная опасность. Из текста «Молитвы...» трудно понять, что конкретно произошло: ясно лишь то, что ее автор был несправедливо оклеветан, ему грозили суровые кары, и он молит о помощи «вышних судий», перед которыми открыты не только поступки, но и все помыслы человеческие:

В учено-дидактической части словесная пышность, риторические ухищрения, внешняя декоративность стихов Симеона Полоцкого, иные важные элементы барочной стилистики выражены гораздо слабее, чем в панегирических «приветствах» и посланиях. В то же время в содержании последних преобладает оптимистическое настроение, бодрый, жизнеутверждающий пафос и, напротив, почти отсутствуют столь характерные для западного барокко углубленные религиозно-философские медитации или выраженные в трагических и пессимистических тонах признания неразрешимой антиномии добра и зла, идеала и действительности, извечной «суеты сует», «бренности бытия».

Говоря о ранних панегирических стихах Симеона, нельзя не обратить внимания на любопытный факт. За весьма продолжительный срок своего обучения поэт как будто не создал ни одного произведения данного рода (несмотря на то, что составление панегириков в честь профессоров или попечителей училищ было общепризнанной нормой школьной поэтической практики). И все же он был великолепно знаком с панегирической традицией своего времени, что убедительно продемонстрировал в первых же похвальных виршах 1656 г., обращенных к царю и его вельможам. Главным образом это выразилось в разработке стихотворцем соответствующей образной символики. Для восхваления высоких особ Симеон, подобно польским и восточнославянским поэтам-панегиристам первой половины XVII в., черпает художественные метафоры и сравнения прежде всего из названий небесных светил и явлений, из круга понятий, сопряженных с христианской Истиной и этико-эстетическим Идеалом, а также из геральдики. Однако объектом художественного переосмысления он избирает не частные гербы, а герб Российского государства, его метафоры приобретают поистине космические масштабы:

Образ царствовенного геральдического «орла» вырастает в еще большую гиперболу в эмблематической поэме Симеона «Орел Российский»:

Эти стихи сопровождаются в поэме красочным изображением двухглавого орла с мечом и скипетром, увенчанного тремя коронами, на фоне солнца, испускающего сорок восемь лучей, в каждом луче — одна из присущих царю Алексею добродетелей: «мудрость», «благость», «милосердие», «кротость»... Если царь сравнивался Симеоном с «орлом», «солнцем», «светом», «правдой», «истиной», наконец, назывался «славнейшим монархом», «земным богом», «отцом всех», то родственники царя получали названия планет, именовались «орлятами», «солнечными лучами», «звездами», «зарей», «денницей». Подобная символика, оптимистический идейный настрой поэта, равно как и постоянное подчеркивание им «рабской преданности» своим царственным адресатам, вполне отвечали потребностям крепнущего русского абсолютизма. Но было бы неверно представлять Симеона пассивным исполнителем социального заказа высшей московской аристократии. Его стихотворные панегирики (особенно московского периода) нередко проникнуты гуманистическим пафосом, просветительскими идеями. Царя Алексея, а затем Федора Симеон активно призывал уважать законную справедливость, честность, природные достоинства человека, ценить образованность, печатную книгу, быть кроткими, милосердными, мудрыми правителями, не чуждающимися полезного труда:

Большинство образцов панегирической поэзии Симеона, в значительной степени обусловленной «случаем», предоставляемым днем рождения, именинами, свадьбой, другим праздничным событием, которое отмечалось при царском дворе или в доме вельможного покровителя поэта, собрано в сборнике «Рифмологион». Здесь среди адресатов Симеона можно встретить имена влиятельнейших людей того времени: Федора Михайловича Ртищева, Богдана Матвеевича Хитрово, Иоанна Михайловича Милославского, Григория Алексеевича Долгорукого, Григория Григорьевича и Федора Юрьевича Ромадановских, Михаила Тимофеевича Лихачева, митрополита Сарского и Подонского Павла и др. Им он посвящал стихи, иногда не менее изысканные, чем царю. Наглядным примером тому служат «макаронические» вирши «На именины боярина Богдана Матвеевича Хитрово» и «К тому же на Рождество». Первое стихотворение написано на двух языках (церковнославянском и польском), второе — на трех (добавлена латынь). В Московском государстве 70-х годов XVII в. к такой технике еще не привыкли.

Панегирическая поэзия Симеона Полоцкого не имеет четких жанровых разграничений. Торжественно-хвалебные мотивы и интонации присущи и отдельным элегиям (они, например, ясно звучат во «Френах, или Плачах...»), и религиозным гимнам. В ряде случаев очень сложно дать точное определение: имеем ли мы дело с гимном в честь того или иного святого, церковного праздника, либо это — стихотворный панегирик, в котором религиозная тематика получает как бы прикладное значение. Этот вопрос, пожалуй, не возникает тогда, когда перед нами малые панегирические жанры — похвальные надписи и переложения «стихословий» стишного Пролога (синаксарных эпиграмм), вошедшие в стихотворный «Месяцеслов» Симеона.

До Симеона Полоцкого в Москве действовала целая школа приказной поэзии[22]. М. Ю. Татищев, А. И. Зюзин, Антоний Подольский, справщик Савватий, М. С. Рогов. А. С. Романчуков, Стефан Горчак, Михаил Злобин, Агафон Тимофеев, Иван Наседка, Петр Самсонов и другие ее представители писали в основном громоздкие увещательные послания, книжные предисловия, нередко придавая им форму развернутых «именолитеральных»[23] акростихов.

Художественную манеру приказных стихотворцев определяло частое использование ими образных сравнений и ассоциаций. За этим стояло, по существу, предбарочное видение ими мира — как сплошной вязи взаимоотра« жений, контрастных взаимоисключающих начал. Свои «двоестрочия» или «вирши» они составляли неравносложным рифмованным стихом, напоминаю« щим раешник. К середине 1650-х годов поэтическая корпорация, в которую входили многие последовательные «ревнители старинного благочестия» (а стало быть, противники реформ патриарха Никона), распалась. Тем не менее, были заложены объективные предпосылки для органичного и довольно скорого восприятия русским читателем той «новой» поэзии, с каковой через несколько лет явился Симеон Полоцкий. Культурная почва для утверждения им в России правильного силлабического стихотворства с развитой системой стихотворных размеров и жанров была уже подготовлена. Но одного этого обстоятельства, разумеется, было мало. Чтобы перевести прогрессивные культурные начинания в плоскость привычной реальности, в условиях русского патриархального традиционализма XVII века от одержимого высокой целью требозался личный и духовный подвиг. И он совершил его.

22

См.: Панченко А. М. Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973. С. 34—77.

23

То есть содержащих имя автора, адресата или заказчика.