Страница 2 из 100
Здесь особенно ценно соображение о «толчке к писанию стихов». Бесспорно, «поэты-самоучки», в частности Суриков, являлись свое образными соучастниками народно-поэтического творчества. Их от ношение к фольклору определяется не словами «связь», «влияние», налицо родство органическое, единство неразрывное.
Между фольклором и литературой нет явной границы, совершенно строгого и точного разделения. Суриков творил как бы в пограничной области. Став уже литератором, деятелем в области письменного слова, он вместе с тем был открыт в своем творчестве непосредственному, прямому воздействию стихии устной народной поэзии, воспринятой с детства. Но дело, конечно, не только и не столько в самих по себе детских впечатлениях, а в особой близости фольклорной традиции природе чувств и мыслей поэта. Его собственные создания, в свою очередь, легко подхватывались народом: уже его сотворцами, соавторами становились безымянные для нас люди — те, кто продолжал дальше шлифовать суриковские стихи, те, кто сокращал вторую и третью строфы «Рябины» или переиначивал первые строки «Казни Стеньки Разина».
Часто проводимое разделение произведений Сурикова на «песни» и «стихотворения» нельзя признать удачным. Автор предисловия к одному из сборников стихов Сурикова отмечал: «Как и Кольцов, он их (чужие стихи) напевал, и свои стихи потом часто проверял пением». [2] Неизвестно, на основании каких сведений сделан такой вывод, но он похож на правду. Стихотворение для Сурикова — это почти всегда песня, или в какой-то степени песня. Народно-песенный дух, ритм, черты сознания, свойственные фольклору, по-разному— иногда более прямо и наглядно, иногда более сложно и отдаленно— проявляются в различных творениях поэта. Это-то и интересно, это-то и важно, поскольку открывает коренное, существенное единство письменного творчества Сурикова с фольклором, а не поверхностную, внешнюю связь.
По самым принципиальным основам своим творчество Сурикова представляет собой как бы голос масс, голос народа, несущий на себе лишь очень неопределенный отпечаток личности поэта. «Песни Сурикова и были именно коллективными песнями, соответствующими ужасам 70-х и 80-х годов XIX века» — так писал один из поздних народников Г. Д. Деев-Хомяковский. [1] Такое определение — «коллективные песни» — справедливо и удачно.
Публикуя свои стихотворения в журналах, поэт нередко подписывал их: «Крестьянин Иван Суриков», подчеркивая тем самым, что говорит не «от себя», а представительствует от многомиллионной массы тружеников сел и деревень.
Вообще стихи Сурикова не дают привычного для современной ему поэзии ощущения индивидуальности автора. Здесь между от дельным произведением и автором как бы иные соотношения. Облик поэта дробен, невозможно и не нужно связывать многие его создания логическим единством.
Можно сравнить том его стихов, скажем, со сборником произведений такого третьестепенного и, кажется, вовсе забытого теперь поэта, как А. Михайлов (Шеллер). Но и в этом случае, даже не вдаваясь в серьезный анализ, читатель без труда почувствует в стихах Шеллера несомненное единство облика автора: в интонации, повторяющихся мотивах, автохарактеристиках, более или менее устойчивой лексической сфере и т. д. Суриков неопределеннее и безбрежнее. Его стихам, естественно, присуще господствующее настроение, преобладающая тональность, в конце концов ограниченный круг героев, повторяющиеся ритмы. Но — скажем еще раз — «индивидуальности» зримой, явственной не ощущаешь. У многих поэтов, современных Сурикову, как, впрочем, и у позднейших, нередко «индивидуальность» поверхностная, показная — она диктовалась конъюнктурой, модой, групповыми интересами, но, так сказать, хотя бы «установка на индивидуальность» являлась своего рода законом письменного творчества.
Суриковский фольклоризм проявляется в этой сфере опять-таки определенно и ясно. Его индивидуальность — народ, бедный люд города и деревни. До более сложной диалектики поэта и народа Суриков еще не дошел. В этом заключалась несомненная его слабость, но была и сила: она в большой искренности, правдивости всего его творчества. Позднейшие «суриковцы», в отличие от своего учителя, уже многое усвоили из литературной практики, в их творениях порой проявлялась искусная хитрость «умельца», она служила помехой глубоко искреннему и органическому выражению народных чувств и стремлений.
Что же касается способа раскрытия душевной жизни, свойственного поэту, то и он коренится в особой природе мышления, осознания действительности, характерной для фольклорной традиции. Суриков невнимателен к оттенкам, нюансам чувств, сложным эмоциональным единствам. Он — поэт обособленных, сильных и цельных душевных состояний (только тоска, только радость). Соответственно рисует он и переходные состояния.
Нельзя обнаружить у Сурикова и достаточно определившейся склонности к анализу психологии людских взаимоотношений, подвижных и изменчивых взаимосвязей. В этом плане показательно, например, стихотворение «В поле». Здесь два героя: «девушка-батрачка» и «парень на плече с косою». Их соединила любовь, они встречаются, утешают друг друга, однако представлена их история весьма условно. Есть что-то картинно-обрядовое во всем рассказе. В другом стихотворении — «Слеза косаря» — чувства героя-косаря и его любимой воплощаются в образной сфере легенды, мифа, пере даются средствами фольклорной поэтики, а не психологически достоверного анализа, свойственного современной поэту литературе.
Как видно, по самим основам, по своему внутреннему строю суриковские стихи находятся не столько в сложной, диалектической, сколько в непосредственной, тесной связи с народным творчеством. Они прямо соответствуют настроениям, надеждам, вообще миро восприятию, а также эстетическим нормам тружеников-бедняков 60—70-х годов прошлого века.
По своему содержанию стихотворения Сурикова — это поэзия любви к трудящемуся человеку, к народу, поэзия сочувствия и со страдания. Основная ее тема — «бездольная жизнь» бедняка.
Разнообразие житейских драм и тягот широко представлено, названо, обозначено в стихах поэта. Здесь нищета, сиротство, смерть и похороны близких, деспотизм родителей, браки по принуждению, пьянство, тюрьма, безответная любовь, женское коварство.
Читатель не может не отметить большое число стихов поэта о смерти, похоронах, могилах. В стихах постоянны мотивы гибели, увядания, умирания и т. п. Вечно звучит в них быль, тоска, отчаяние:
2
А. М. Смирнов, Иван Захарович Суриков. — И. 3. Суриков, Стихотворения, Пг., 1919, с. 7.
1
Г. Деев-Хомяковский, Певец бедноты и труда. — И. 3. Суриков, Песни. Былины. Лирика. Письма к самородкам-писателям, М., 1927, с. 8.