Страница 8 из 190
Выволокли демоны тело Христово из нового гроба и, убрав Его в дорогие царские одежды, вознесли на высочайшую гору на престол славы.
И там на вершине у подножия престола встал Сатанаил и, указуя народам подлунной — всем бывшим и грядущим в веках — на ужасный труп в царской одежде, возвестил громким голосом:
— Се Царь ваш!
А с престола на метущиеся волны голов и простертые руки смотрели оловянные огромные очи бездушного разложившегося тела. И в ярком свете — в этот внезапный ясный день, яснее и светлее всех дней, видно было, как распадались составы, и под одеждой колебалось затхнувшее мясо и, вместо ответа на мольбы и вопли, лебедями гоготала забродившая гниль раздувшейся утробы.
Отчаяние стягивало пространства и казалось, мера земле — четыре шага.
Из страны в страну, из земли в землю, выметывая раздолья, сквозь поля и луга, по городам, прорезая толпы всех времен и народов и царств, неслась на борзых конях колесница, и в колеснице — скелет в терновом венце.
— Се Царь ваш!
И замглились светлые одежды народов, смех перелился в плач, падали люди, умирая друг с другом, и охватившись брат с братом, и дитя умирало на коленях матери, а мать охватившись с дочерью.
От крика и стенания погнулась земля, расселись неплодные камни, разверзлись великие пропасти, и восплакалось море, и реки, и вся глубина и преисподняя.
Тогда высоко, в удольнем месте над ярым солнцем, в ярких лучах последним обетованием возник на небеси Крест, а на Кресте пригвожден безобразный истерзанный труп.
Восседая на крыльях ветряных, Сатанаил дунул в Крест — и Крест с трупом обратились в прах.
— Се Царь ваш!
И не осталось вольного воздуха, иссякли источники, деревья от смрада сбросили листья, солнце померкло, и злоба изъела земную кору.
Так два дня, две ночи безумствовал Сатанаил, вселяясь на сердца, на тайные, зажигая мятеж, отравляя сердца отчаянием.
***
Жестокий сумрак безлунный безмолвием облек город. Мертвые бродили по дворам, стучались в двери и, как в дни мора, люди не смели выходить из домов, а на безлюдных улицах являлись всадники, и лица их не были видны, и кони их не были видны, лишь мелькали копыта коней. И по безлюдью с пустынной Голгофы от Креста разносился по миру плач Богородицы.
Сердце у матери ужаснуло, — трепещется, голова вкруг обходит, язык мешается, и очима не можно ей на свет глядеть.
— Встань, проснись, вскинь свои очи, промолви... Крепко спишь, не проснешься. Ты скрепил свое сердце крепче горючего камня, нигде тебя не завижу... Трудно мне — возьми меня!
А рядом с Богородицей на Палач-горе Голгофской, поклонив ко Кресту голову — молодая жена, и до рассвета третьего дня, как встать заре и взойти воскресшему солнцу и Ангелу явиться отвалить от гроба камень — настать Христову дню — Пасхе, Она не отходила от Креста — неутолимая Смерть прекрасная.
— Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствие Твое!
ПРИМЕЧАНИЯ{*}
О БЕЗУМИИ ИРОДИАДИНОМ — КАК НА ЗЕМЛЕ ЗАРОДИЛСЯ ВИХОРЬ
Повесть состоит из рождественской колядки и вертепа: пляс Иродиады. В Сибири есть обычай колядовать с вертепом: сначала колядуют, потом представляют «Пляс Иродиады». Так и эта повесть. Начинается она колядкой про Рождество Христово, поклонение волхвов, избиение младенцев. Хор подхватывает колядским припевом: «Белые цветы». Затем открывается вертеп. Ряженые музыканты берутся за музыку. Иродиада пляшет. Занавес опускается. Снова выступают колядовщики: рассказывается об усекновении головы Ивана Крестителя. Хор подхватывает колядским припевом: «Белые цветы!» Занавес подымается: несут голову Ивана Крестителя. Ряженые музыканты берутся за музыку. Иродиада выкалывает Ивану Крестителю глаза и намеревается поцеловать голову. Голова оживает. Все рушится. Музыка играет. Вертепщик рассказывает злополучный исход повести Иродиадиной.
Устройство вертепа: прямоугольный ящик в ширину, глубину и высоту по аршину с чем-нибудь. Передняя стенка открывается и опускается вниз во время представления. Верх сведен конем с резьбой. Снаружи лубочные картинки; тут подходящи «возрасты человеческой жизни». Внутренность богатая. Стены и потолок оклеены золотой и серебряной бумагой. По бокам и вверху подвешены разноцветные фонарики для освещения сцены. Пол покрыт черным мхом, чтобы скрыть движения кукол на проволоках. У задней стены, посередине, стоит разукрашенный трон царя Ирода со ступеньками. Около трона по сторонам воины в полном вооружении. В правом углу от зрителя сделан вертеп с новорожденным Младенцем и над ним повешена воссиявшая звезда Когда приходит время всему провалиться, вертеп с Младенцем закрывается занавеской. В правом и левом боку прорезано по двери, в которые под конец влетает ведьма с сестрами и наползают черви.
Когда ведьмы пляшут, а черви едят царя Ирода, для пущего страха можно пустить Черта: он обшит черной овчиной; рот, нос, глаза и уши красные; при рогах и при хвосте.
Красная кумачная занавеска закрывает представление.
Время вертепного действа — навечерие новолетия — щедрая кутья Васильева вечера, когда, как говорит поверье, счастье разливается по свету.
Приурочение усекновения главы Ивана Крестителя к святкам допустимо поверьями и народными обычаями. Известны два Ивана: летний (24 июня) и зимний (27 декабря) — последний хоть и не Креститель, а Богослов, но на это не смотрят. Оба Ивана приходятся на повороты солнца — важные переломы народного земледельческого года: 24 июня (Рождество Ивана Крестителя) — купальские огни, 27 декабря (Иван зимний) — рождественские огни.
Правда, настоящее усекновение главы (29 августа) держится крепко, но это день постный, проходит келейно и скучно, с него взять нечего. К этому же времени к концу святок подходит празднование памяти избиения младенцев (28, 29 декабря). Кроме того, празднование Рождества и Крещения до IV века совпадало. Это могло иметь свои влияния. Крещение Иисуса Христа многими было понято совсем не по Евангелию: крестился Иисус Христос младенцем, крестила Его Богородица, кумом был Иван Креститель. В одной малорусской колядке купает — крестит Христа Богородица, пеленает в шелковые пеленки; в болгарской: Богородица просит Николу окрестить Сына, но Никола отказывается, посылает Ее к Ивану.
Действующие лица: Царь Ирод и дочь его Иродиада. Царь Ирод козар (жид, жидовин). Он живет на черной горе в белых теремах. Ирод — один, другого никакого Ирода не было: он и младенцев перебил, он и голову Ивану Крестителю посек, его живьем и черви съели. Иродиада не дочь Аристовула, сына Ирода Великого, не племянница Ирода Антипы, а родная дочь царя Ирода. Про Саломию ничего не говорится, апокриф такой не знает.
Пьют и едят в Иродовом дворце по-русскому. Обычаи в корне «русские»; не русские — западные вводятся для выделения Иродовой поганости — чужеземства: присутствие, например, византийских удонош (фаллофоры), немецких «мартынов» и т. д. Иродиада — панна: и за красоту панна и за свою «поганость». Царевны в святцах поминаются, царевны — русские; пускай же будет панна — царевна.
Сказание об обращении Иродиады в вихорь послужило основанием других сказаний о дочерях Иродовых — трясавицах.
Стр. 5. «Белогрудая птица» — символ Богородицы.
Стр. 5. «Семьдесят две страны» — символическое число стран земли. В одной старонемецкой песне шпильманского пошиба говорится: «Nu sage mir meister Trougemunt, zwei und sibenzec lant diu sint dir kund»... и т. д.
Тоже упоминается и в «Бѣсѣде трех Святителей»: «Колко острововъ великихъ? — Семьдесятъ и двѣ, а языковъ разныхъ толко же, а рыбъ разныхъ толко же, а птицъ разныхъ толко же, а деревъ разныхъ толко же»... и т. д. (См. также поэмы о короле Ротере и об Ортните).
Стр. 5. «Волхвы отошли иным путем в страну свою персидскую». В «Сказании Афродитиана о чуде в Персиде» рассказывается, как персидские волхвы ходили на поклонение; они не только поклонились Младенцу и принесли дары Ему, но умудрились сделать изображение Христа и Богородицы. Ими же записана на золотые листы история Рождества; листы хранятся в кумирнице. См. П. Е. Щеголев: Очерки истории отреченной литературы. Сказание Афродитиана. СПБ. 1899—1900. Изв. Отдел. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад. Наук.