Страница 2 из 190
* * *
На черной горе, на семидесяти столбах златоверхие три белых терема. Вокруг теремов железный тын. На каждой тынинке по маковке. На всякой маковке по черепу.
Не подойти злой ведьме, не подступиться к теремам и на семь верст: не любы ей медные ворота да железный тын, — заворожены.
В медных сапогах, в железной одежде Ирод царь.
Празднует поганый козар новолетие — жатвенный пир.
На царском дворе запалили костры, на царском дворе кипят котлы: пшеничное вино, червоное пиво, сладкие меды.
Полон дворец гостьми, не сосчитать ликом, битком набиты три терема.
Веселые люди, потешники — и гусли гудут; скоморохи, глумцы и кукольники, и ловка и вертка Береза-Коза в лентах бренчит погремушками; удоноши, зачерненные сажей, игрецы и косматые хари — кони, волки, кобылы, лисицы, старухи, козлы, турицы, аисты, туры, павлины, журавли, петухи; там пляшут со слепой рыжей сучкой, вертятся вкруг чучелы с льняной бородой, там обвитые мокрым полотном рукопаш борятся с лютым зверем, там безволосые прыгают с обезьянкой через жерди; разносят утыканные серебром яблоки — пожеланья, визг, драка, возня и подачки — осыпают, осевают зернами, кличут Плугу, гадают, и на сивой свинке выезжает сам Усень — овсеневые песни — Заря-Усень — Таусень! Таусень! — бьют в заслонки, решета, тазы, сковородки; и бродят мартыны безобразные да медведчики с мохнатыми плясовыми медведи.
Непозванные садятся за стол, беззапретно ковыряют свиную морду, навально ломают из чистого жита калач, объедаются румяным пирогом, лопают пышки и лепешки, непрошенные пьют чашу.
Ого-го коза, — переминается с ноги на ногу, поворачивается на копыточках на серебряных и вдруг дрожит серая, что осиновый лист, дрожит и ни с места.
Завизжали собаки.
Заметались медведи, громыхают цепями, рвут кольца, на дыбы, толстопятые.
То не бубны бьют, не сопели сопят, не бузинные дуды дуют, не домра и сурна дудит, не волынка, не гусли, тимпаны — —
Красная панна Иродиада, дочь царя, пляшет.
*
Белая тополь, белая лебедь, красная панна.
Стелют волной, золотые волнуются волосы — так в грозу колосятся колосья белоярой пшеницы.
И стелют волной, золотые подымаются косы, сплетаясь вершинами, сходятся, — две высокие ветви высокой и дивной яблони.
А на ветвях в бело-алых цветах горят светочи, и горят и жгучим оловом слезы капают.
А руки ее — реки текут. Из мира мировые, из прозрачных вод — бело-алые.
А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного.
А в сердце ее — один — Он один —
Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет.
Белая тополь, белая лебедь, красная панна.
Он один, Он в пустыне, Он в пустыне оленем рыщет.
А руки ее — реки текут. Из мира — мировые, из прозрачных вод — бело-алые.
А сердце ее — криница, полная вина красного и пьяного.
И восходит над миром навстречу солнце пустыни, раскаленной пригоршней взрывает песчаные нивы, — и идут лучи через долины и горы, через долины и горы по курганам, по могилам, по могильным холмам, по могильникам — — — Закидывает солнце лучи через железный тын в белый терем.
Быстры, как стрелы, и остры глаза царевны, — она проникает в пустыню.
Он в пустыне, облеченный в верблюжью кожу, Он крестит небо и землю, солнце и месяц, горы и воды —
Белая тополь, белая лебедь, красная панна.
Он в пустыне. Он крестит небо и землю, солнце и месяц, — красную панну.
Он крестит в кринице, ее сердце — криница — красная, пьяная, и кипит и просит — —
Не надо ей царей, королей, королевичей, Он — единственный жених ее, она — невеста.
И сердце ее отвергнуто.
Осень. Осенины. Синие вечеры.
Синим вечером одна тайком, одна тайком из терема она на Иордане.
Во Иордане крестилась, там полюбила.
И сердце ее отвергнуто.
Не надо Ему дворцов, золота, царской дочери. Не надо сердца сердцу обрученному со Христом — женихом небесным.
И вопленницы не станут причитать над ней, не посетует плачея, не заголосит певуля, не завопит вытница.
Осень. Осенины. Синие вечеры.
Ой рано, рано —
— птицы из Ирья по небу плывут —
Ой рано, рано —
Таусень! Таусень!
Красная панна Иродиада, дочь царя, пляшет.
И пляшет неистово, быстро и бешено — панна стрела.
Пляшет метелицу, пляшет завейницу.
Навечерие — свят-вечер, ночи сквозь, ночь.
И встал царь.
Не дуют дуды, не кличут Плугу, замолкли сурны, домры; зачерненные сажей жутко шмыгают удоноши; сопят медведи.
Сказал царь:
— Чего ты хочешь, Иродиада, — и клянется, — чего ни попросишь, я все тебе дам.
Прожорливо пламя — огнь желаний, тоска — тоска любви неутоленной, неутолимой жжет...
— Хочу, чтобы ты дал мне голову Ивана Крестителя.
И опечалился царь, опечалился белый златоверхий терем.
Зачерненные сажей жутко шмыгают удоноши; сопят медведи.
Зажурилась черная гора.
Тутнет нагорное царство.
Повелением царя усечена голова Ивана Крестителя.
Нагорное царство — туда ветер круглый год не заходит — на черной горе и кручинится.
Белая порошица выпала, белая кроет — порошит кручину да черную гору.
Белые цветы!
Звонче меди, крепче железа царская власть.
О, безумие и омрачение нечестивых царей. Нет меры и конца жестокости.
Он не рыщет в пустыне сивым оленем, не крестит в реке во Иордане.
Пророк Божий, Предтеча в темнице.
Его тело одеяно кровию — гроздию.
И в село до села не пройдет его голос.
Белые цветы!
В прогалинах белой порошицы в ночи показалась луна.
В зеленых долинах на круторогой Магдалина прядет свою пряжу — осеннюю паутину — Богородичны нити.
Тихий ангел из терема залетел на луну к Магдалине.
— О чем ты плачешь, тихий ангел?
— Как мне не плакать, — говорит тихий ангел, — моя панна Иродиада свои дни считает.
Белые цветы!
На серебряном блюде, полотенцем окрытая, с тяжелой золотой царской вышивкой, голова Ивана Крестителя.
Зарная змейка с лютым жалом в ручках царевны.
Острая вспыхивает в ручках царевны.
И красная из проколотых оленьих глаз по белому кровь потекла и не канет, течет ей на белую грудь прямо в сердце, в ее сердце, — ее сердце — криница, не вином — огнем напоена.
Красна — свеча венчальная — Иродиада над головой Крестителя.
Она даст Ему последнее в первый раз; первое в последний раз — целование.
Стучит сердце, колотится.
Раскрыты губы к мертвым, горячие — к любимым устам, — тоска, тоска любви неутоленной, неутолимой —
Стучит сердце, колотится.
Отвергнутое сердце.
И очервнелись мертвые, зашевелились холодные губы и вдруг, отшатнувшись от поцелуя, дыхнули исступленным дыхом пустыни — —
Задрожала гора, вздрогнул терем, выбило кровлю, согнулся железный тын, подломились ворота.
Попадали чаши и гости.
Кто куда, как попало: царь, царица, глумцы, скоморохи, кони, волки, кобылы, лисицы, старухи, козлы, турицы, аисты, туры, павлины, журавли, петухи и Береза-Коза и медведи —
Пусто место — — — !
Злая ведьма, а с ней ее сестры, одна другой злее, без зазора, без запрета ринулись по черной горе прямо в терем.
И другие червями ползли по черной горе прямо в терем.
Там заиграли волынку — чертов пляс.
Шипели полосатые черви, растекались, подползали, чтобы живьем заесть поганого козара — царя Ирода.
Слышен их свист за семь верст.
В вихре вихрем унесло Иродиаду.
*
Красная панна Иродиада —
Несется неудержимо, навек обращенная в вихорь — буйный вихорь — плясавица проклятая и пляшет по пустыне, вдоль долины, вверх горы, — над лесами, по рекам, по озерам, по курганам, по могилам, по могильным холмам, по могильникам — — и раздирает черную гору, сокрушает нагорное царство, нагоняет на небо сильные тучи, потемняет свет, крутит ветры, вирит волны, вал на вал — — пляшет плясея проклятая.