Этот большой мир - 3. "Звёзды примут нас"

VI

Из дневника

Алексея Монахова.

«30 декабря 1977 г. Завтра Новый Год. Нам, как нетрудно догадаться, не до Деда Мороза, салата "оливье" и прочих атрибутов этого праздника — «Резолюшн» стартует к Земле, и это, наверное, самый лучший подарок для всех нас, находящихся на борту корабля. Накануне я шесть часов кряду ползал снаружи, по пусковым трубам «тахионных торпед», в десятый раз проверяя подключения. А рядом Юрка-Кащей, облачившийся в кои-то веки в вакуум скафандр, гонял тесты для программных блоков этих устройств. Мы были так поглощены работой, что перестали замечать крошечное колечко, висящее в стороне от корабля — так с нашей позиции был виден «звёздный обруч», в одночасье поглотивший и станцию «Лагранж», и «Николу Теслу» и всех их обитателей. Спасённые рассказали немного, не слишком внятно, но и этого хватило, чтобы картинка последних минут перед катастрофой вполне сложилась.

«Эндевор», набитый людьми, как консервная банка шпротами — три члена экипажа плюс одиннадцать отпускников чересчур много для такого маленького корабля) отошёл от «Лагранжа» на десять километров, держась ещё на семь километров выше плоскости станции — так они гарантированно не создали бы помех манёврам грузового контейнера, предназначенного для отправки к Земле. Это было первое «штатное», плановое срабатывание «батута» на большую дистанцию — Вася Гонтарев, нашедший в себе силы описать все эти подробности,наблюдал за происходящим в один из перископов. Он видел, как контейнер занял место над «батутом», как замигали позиционные и габаритные огни, и даже различал два буксировщика-«краба», которым предстояло втолкнуть железный ящик в «горизонт событий». Одновременно Вася хорошо различал и кольцо «звёздного обруча» — правда, для этого приходилось поворачивать перископ, поскольку угол обзора не позволял одновременно держать в поле зрения и артефакт, и станцию.

Дважды квакнул ревун внутрикорабельного вещания — последнее предупреждение, до срабатывания «батута» три секунды! — и Вася, сетуя на собственную медлительность, принялся торопливо ворочать перископ обратно на «Лагранж». И не успел — в далёком серебряном колечке вспыхнула ослепительная точка. Вспыхнула — и выметнулась в сторону «Лагранжа» громадным языком то ли газового, то ли энергетического выброса, бледно–лилового и прозрачного, так, что сквозь него были видны отдельные, самые яркие звёзды. А когда выброс исчез — это произошло через одну-две секунды, не больше — звёзды по-прежнему светили, но не было ни «Лагранжа», ни висящего над его плоскостью контейнера, ни фигурки пилотов «крабов», распяленных в их ложементах. Ничего — всё слизнул чудовищный язык прозрачного нечто, внезапно вырвавшегося из «обруча» и так же внезапно исчезнувшего, не оставив после себя ничего, кроме холодных, колючих звёзд в бархатной черноте пространства.

Я никак не мог заставить себя перестать прокручивать в памяти все эти подробности — а потому неудивительно, что взгляд мой нет-нет, да и цеплялся за висящее вдали серебристое колечко — такое красивое, такое безобидное с виду.

Остальные члены нашего экипажа, занимались тем, что устраивали в нашей тесноте спасённых с «Эндевора». Нехорошо так говорить, но признаюсь честно — я даже рад был тому, что вынужден проводить так много времени за бортом, только бы покинуть лишний раз отсеки, пропитанные концентрированным страданием, тяжким духом немытых человеческих тел, выделений истерзанных организмов — система очистки воздуха очень скоро перестала справляться с выросшей вдвое нагрузкой, а воды у нас и так было не слишком много…

К тому же — теснота, вызванная не только необходимостью как-то разместить спасённых. Всем нам, включая командира, пришлось переселяться из своих кают куда попало — мы с Юркой, например, устроились в одном из коридоров, пристегнув к подволоку (так здесь, на военно-морской манер именовались потолки) импровизированные гамаки. В кои-то веки я порадовался, что на корабле невесомость. И почти сразу понял, что радость моя мягко говоря, преждевременна, потому что люди с «Эндевора» не то, что двигаться — шевелиться могли с трудом, и помочь им в таких условиях воспользоваться уткой становилось весьма сложной задачей — и это без необходимости избавляться потом от той части «биологических отходов», которые неизбежно разлетались по каюте. А уж запах… думаю, вы можете себе это представить. Впрочем, когда деться от него некуда (а куда ты, скажи на милость, денешься из металлического, герметически запечатанного бочонка, висящего в пустоте? Разве что в верный «Кондор, во время очередных наружных работ…) обоняние довольно быстро перестаёт воспринимать всепроникающий смрад. Воды катастрофически не хватает, и нам всем пришлось отказаться от гигиенических процедур, кроме самых необходимых, да и то не для нас самих, а для спасённых с «Эндевора». Представляю, как шарахнутся от нас встречающие в причальном тамбуре «Гагарина», когда мы снимем скафандры.

Ничего. Завтра — Новый Год. Мы, наконец, летим домой…»

Из дневника

Алексея Монахова.