Страница 19 из 117
В остальном всё было как прежде. США призывали египетское руководство уважать право свободного судоходства в нейтральных водах. СССР предупредил Израиль о недопустимости агрессии против арабских стран. На орбиту запущен очередной спутник, первый из серии «Молния-1». Колхоз «Приамурье» награждён орденом Ленина. И прочая лабуда, которая даже не запоминалась. Ну и в конце новости спорта. «Селтик» стал первой британской командой, завоевавшей Кубок европейских чемпионов. В финале шотландцы обули миланский «Интер». Кажется, в прошлой жизни тоже так было. И о погоде.
Ночью я долго ворочался. Покидать этот мир почему-то уже не хотелось. Мне снился Серёга. Он стоял на пороге с моей разбитой копилкой и меня же обзывал вором. Следователь, етить твою в кочерыжку!
А я ведь совсем забыл, как он выглядел на пороге седьмого класса, ведь мамка сожгла все фотографии. Ничего, к середине лета приедет, будет учить меня продвинутым песням.
Бен родился на юге Конго,
Там, где встаёт заря,
Там, где танцуют под звуки гонга
Негры вокруг костра.
Well, well, well, Katy,
I love you
Кто же поверит, кто же поверит негру?
Белую девушку, девушку я люблю…
Впрочем, нет. Будет учить, но, наверное, уже не меня.
Я проснулся мокрым от пота. За окном голосил петух. Было совсем светло, но гимн ещё не играл. Осторожно, чтобы не шуметь, оделся, собрал портфель и вышел во двор.
Бабушка была уже в огороде. Срезала листья свёклы и собирала их в пучок. Потом она порубит этот пучок топором, перемешает зелень с горсточкой комбикорма или молотой кукурузы и накормит этим кур. С утра до ночи в трудах. Как она говорила при жизни: «Отдохну на том свете». Наверно, наотдыхалась уже. Но всё равно надо помочь…
К приезду деда мы вместе наворотили кучу текущих дел. Завтракали всем миром — заедали горячий «кохвий» вчерашними пышками, которые напекла бабушка Паша. «Кохвий» с «какавой» готовился по одному рецепту: горсточка порошка на кастрюлю кипящего молока.
— Кто это в нашем дворе железо своё оставил? — поев, спросил дед.
— Это моё! — мгновенно ответил я.
— Твоё?! А за какие такие заслуги тебе его принесли?
— Я сказал Василию Кузьмичу, что собираюсь сделать электрическую трамбовку.
— Васька культяпый, что со смолы, вечером его притащил, — вставила слово бабушка.
— Тако-ое… добро на говно! — сморщив нос, проронил дед.
«Такое» в его устах — высшая степень презрения. Оно относилось к моей задумке.
Я ничего не сказал. Пошёл собираться в школу. Что толку сотрясать воздух, если дело даже не начато? По пути небрежно смахнул листок отрывного календаря. 25 мая, пятница. Впереди два выходных, а до «дембеля» остаётся ровно четыре дня.
Вспомнив о своём новом кредо, я протиснулся в класс перед самым звонком и плюхнулся рядом с Бабкой Филонихой. Её аж перекосило.
— Чё припёрся? — прошипела она и с размаху атаковала меня своей мощной кормой. — Пош-шёл на своё место!
Все захихикали.
Я сдержал этот натиск, упёршись ногой в соседнюю парту. Вот это трактор! Валька сейчас на целую голову выше меня и крупнее по габаритам.
— Чё припёрся? — переспросил я, глядя в раскосые зелёные очи. — Нравишься ты мне, потому и припёрся! Рядом с тобой и сидеть приятно! Симпотная, умная и простая. И на артистку похожа, не чета задаваке Печорихе!
В классе повисла мёртвая тишина. Филониха отшатнулась. Её изумлённое лицо постепенно покрывалось красными пятнами. Будто я не говорил, а хлестал её по щекам. На слове «артистка» она вздёрнула брови и упала лицом в ладони.
— Обидели деточку, — пропищал мой крёстный отец.
Я хотел погрозить ему кулаком, но не успел.
— Так!!! — прогремело из поднебесья.
Над столом чёрной грозовой тучей возвышался Илья Григорьевич.
Захлопали крышки парт. Их обитатели стремглав подскочили. Поднялся и я. Сидела только Валюха, она продолжала плакать.
— Кто?!
Директор оценил обстановку: сразу несколько классных сексотов сдали меня с потрохами. А Катька Тарасова изложила подробности в цвете: «Ах, Денисов сказал, что ему Филонова нравится! Ах, он хочет сидеть с ней за одной партой! Ах, он вообще-то на другом месте сидел! Ах, плачет она потому, что Денисов сказал, что она на артистку похожа!»
— Встань! — сказал мне Илья Григорьевич. — У тебя что, другого времени не було говорить такие слова? Ну и что, что она на артистку похожа? У нас половина девчат на артисток похожи! Потому что артист — это не только внешность, а ещё и знание жизни плюс трудолюбие. В общем, как бы там ни було, ты должен сейчас извиниться и перед Валей Филоновой, и перед всем классом. Потому что сейчас, вместо того, чтобы ставить годовые оценки, я вынужден проводить воспитательную работу.
Да и хрен с ним! От меня не убудет.
— Простите, — с трудом выдавил я, — ребята, девчата, Илья Григорьевич… и ты, Валюха, прости. — И добавил окрепшим голосом: — Только я всё равно здесь буду сидеть!
— Садись! — повеселел директор.
Проблемные дети были у него все под контролем. Это я знал по педагогическому опыту мамы. Он, наверное, и сам не раз порывался поговорить с Филоновой, но не нашёл, с какого конца к ней подступиться. Ведь главный принцип учителя и врача — не навреди. А я за него вскрыл этот нарыв.
Начался урок. Оглашались результаты за четверть и за год. Тот, у кого, по мнению Небуло, оценка склонялась в сторону повышения или наоборот, вызывался к доске, на «третейский суд». И каждый из класса мог задать ему вопрос «на засыпку», лёгкость которого зависела от личного отношения.
Филониха успокоилась. Девчоночьи слёзы, что на солнце роса. Я сунул ей под локоть записку, три слова карандашом: «Пойдём завтра в кино?» Валька прочитала, подумала и написала: «Дурак». «Знаю, — ответил я, — в 11 около входа». Она отвернулась и вздёрнула нос.
— Ты чё, шизанулся? — спросил у меня Босяра, как только мы вышли на перемену. — Тебя ж пацаны засмеют!
— Нет, это я пацанов засмею, когда в понедельник Валюха войдёт в класс!
Я этот ответ ещё на уроке придумал. Славка отошёл озадаченный.
Дома я кинул к комоду портфель и, даже не пообедав, взялся за дело. Подобрал подходящий обрезок доски, углубил на шурупах шлицы и точно по центру присобачил движок. С эксцентриком не мудрил. Нашёл подходящий кусок толстой алюминиевой проволоки, накрутил витками на ротор, а оба свободных конца согнул пополам, чтобы амплитуда была не слишком большой.