Аттракцион

На набережной появилась торговка с огромной корзиной вареной кукурузы на плече. Бабка моментально рванулась к ней.

Пока она отсутствовала, внук с радостью предложил Игорю свою еду.

Вернувшись с обжигающей руку кукурузой и увидев пустую посуду, бабушка радостно ахнула, поцеловала Бореньку и даже разрешила ему поиграть с детьми в мяч.

Из-за полноты, достигнутой неутомимыми стараниями любимой бабуси, ребенок был настолько неуклюж, что, как только мяч в игре попадал к нему, он тут же отправлял его куда-нибудь в сторону и мяч время от времени оказывался либо на животе, либо на голове лежавшего на топчане Игоря, который, накрыв голову журналом с огромной фотографией обезьяны на обложке, сладко спал под благодатным летним солнцем. Он был волосат, и поэтому фотография в сочетании с его туловищем выглядела особенно смешно.

Несколько раз дети нарушали сон, будили его резкими ударами мяча. Тогда он садился на топчан и грозился надрать ребятам уши. Наконец, когда в очередной раз мяч шмякнулся об его живот, он вскочил и с яростью воткнул в мяч Боренькину вилку. Воздух с шипением выходил из мяча, лежащего рядом, а дети как ни в чем не бывало продолжали гонять мяч. Игорь спросонья ничего не понимал, он медленно поднял глаза и увидел, что над ним, уперев кулачища в бока, грозно раздувая ноздри, стоит огромный амбал, а чуть выше на парапете стоят его друзья-волейболисты и с нетерпением ждут, когда их друг принесет мяч и они смогут продолжать игру.

— Я, я нне-знал, что это ваш мя-мя-чик, — заикаясь, промямлил насмерть перепуганный Игорь. — Я, я думал, что это мя… этих… самых, как их… д-детишек…

— Вот как раз у тебя детишек и не будет! — рявкнул здоровяк, поднимая топчан в воздух.

Ио трагедии никакой не произошло. Пляжный громкоговоритель откашлялся и проверещал:

— Гражданин, потерявший нижнюю часть одежды, зайдите к заместителю директора пляжа! Повторяю…

— Ура! Нашлись! — запрыгал радостный Игорь. — У-у-ти, у-ти! — Он сделал пальцами козу, шутливо дернул за нос оторопевшего верзилу и побежал за вещичками.

МЕСТЬ ИНЖЕНЕРА САЙКИНА

Сайкин спал. Во сне он видел себя еще студентом. Они отчаянно спорили о чем-то с Маринкой Александровой, а потом без всякого перехода он стал ее жадно целовать. Что-то кольнуло Сайкина в сердце, он перевернулся на другой бок. Сон тоже перевернулся, и он оказался космонавтом.

— Твоя очередь, — коротко сказал ему сосредоточенный товарищ. Товарищ плавал в невесомости, и лица его Сайкин не разглядел.

— Если долбанет метеоритом или там еще чем, передай нашим привет, — сказал Сайкин и стал выбираться в открытый космос.

Во сне Сайкин тяжело и хрипло дышал. Он лежал на старом, продавленном диванчике в неудобной позе, и в ранних сумерках его неуютная комната приобретала совсем нежилой облик. Длинные серые тени блуждали по ней от огней проезжающих машин, и пятна на стенах имели очертания далеких стран на школьной контурной карте.

Как ни крути, он был неудачник. Даже старые ботинки, стоящие в углу, казалось, говорили: «Мы ботинки неудачника. Взгляните внимательно — разве непонятно?»

Сайкин и сам знал, что он неудачник. Дело было даже не в том, что ему не повезло. Он не чувствовал горечи от неутоленной мечты, разбитой надежды. Его не мучила зависть, и спазмы оскорбленного самолюбия ему были неведомы. Если бы случайно ему и повезло, все кончилось бы тем же самым диваном и неуютом.

Однажды ему и впрямь повезло: после института его оставили в аспирантуре. Он был толковым и серьезным студентом. Предложил принципиально новую схему реле, и его решили оставить. В то время он сошелся с Маринкой, она любила его, но, как часто это бывает у русских женщин, к чувству любви примешивалась снисходительность. Сайкин совсем было собрался превратиться в аспиранта, снять комнату и жениться на Маринке, но его судьба, недовольная таким оборотом, срочно вытянула из колоды козырного Покобатько. Покобатько учился на их потоке, и кто-то там кому-то позвонил, и вместо Сайкина аспирантом стал Покобатько.

Маринка возмутилась, ходила в инстанции, но дело как-то заглохло. Она считала, что Сайкин сам виноват, что он не должен был молчать, что он капитулировал, предал их обоих и еще черт знает что.

Всю эту историю Сайкин воспринял с потрясающим спокойствием. Словно он знал, что все наконец встало на свои места. Маринка уехала отдыхать куда-то на юг и не позвонила даже попрощаться. Там, на юге, она встретилась с каким-то горцем, ночью звонила Сайкину из компании, молчала, говорила отрывочно и странно.

— Что пили? — спросил Сайкин.

Она заплакала. Потом попросила прощения, сказала, что она не хотела, но что так получилось… Рядом с ней кто-то стоял и негромко что-то говорил успокаивающим баритоном. И Сайкину стало скучно. Ни отчаяния, ни чувства потери он не испытал — просто скуку. Словно все происходящее было уже когда-то давно и теперь бесконечно повторялось в разных вариациях. Не было даже ревности. Скука — и больше ничего.

Через много лет он встретил ее. Она мало изменилась, была загоревшей, беззаботной. У нее была собственная машина, двое детей. Жила она где-то на юге и, кажется, вышла за того самого горца замуж. Сайкин даже заискивал перед ней — он чувствовал какую-то свою вину за то, что встретился на ее пути и занял ее время. А она оглядела его с легкой грустью: так люди смотрят на дом, в котором провели детство.

Покобатько избегал Сайкина. Покобатько был подтянутый, крепкий и аккуратный парень. Немногословный, он, казалось, знал что-то такое, неведомое остальным. Даже внешне он выглядел так, что хотелось сказать: вот он, наш положительный человек. Глубоко чуждый всяким там шатаниям и сомнениям, он казался морально и идейно устойчив, как водонапорная башня. Куда уж было до него Сайкину!

Когда Сайкин забирал из института документы, они случайно встретились при выходе. Покобатько кивнул ему и хотел уже уходить, как вдруг какой-то весенний черт толкнул Сайкина, и он отмочил нечто такое, что и сам не смог бы объяснить. Он окликнул Покобатько, подошел, протянул ему руку, серьезно поздравил с зачислением и крепко пожал его широкую ладонь. Обычно Сайкин никому энергично руку не пожимал, не тряс — это было не в его характере. А тут он устроил какой-то театр. Маринка была на юге, все было позади, и впереди было нечто неопределенное. И тут эта случайная встреча. Покобатько был человек без комплексов. В армии он служил в десантных войсках и ребром ладони мог долбануть так, как иной и палкой не стукнет. Он посмотрел холодным синим глазом на Сайкина, кивнул и собранно ждал, что будет дальше.

— Я ухожу сейчас, — сказал Сайкин. — Покидаю… Вот забрал документы. То, что моя невеста звонила вам тогда, ходила, скандалила — не обращайте внимания. Я ей с самого начала говорил — не надо этого делать… Впрочем, мы расстались. Она уехала отдыхать и там встретила свою судьбу. С пышными усами. Но не в этом дело. Я с самого начала понимал, что вся эта история с моей аспирантурой какое-то недоразумение. Я ведь не имею каких-то там особых достоинств или талантов. Родственники тоже ничего такого… Отец погиб под Курском, мать работает на заводе гальваником… Живем в коммуналке… Посмотреть на меня — не то. С какой стороны ни подойдешь — не то. Не подхожу я для этой роли — молодого, перспективного ученого. Опять же в общественной жизни я ничем не отличился. Три раза ездил на картошку, раз на стройку. Никуда не выбирали… Ваше же лицо, товарищ, располагает к тому, чтобы вас выдвигали. Вы запросто можете сказать: «Мы, студенты и аспиранты нашего института, берем на себя…» А я как-то совестился, говорил только от своего имени. Не мог. Значит, все справедливо.

— Короче, — спокойно сказал Покобатько.

— Короче, гад, — сказал Сайкин, — смотри… Я тебе клянусь!