Страница 27 из 38
Но тут случилось то, чего Митя Корюшкин в глубине души опасался больше всего: Петя Горелкин вдруг расплакался, как маленький. Утирая накрахмаленной салфеткой слезы, бурно катившиеся по щекам, он забубнил:
— Товарищ директор… только не сообщайте моей маме… пожалуйста… потому что моя… она имеет против!..
— Орошу пройти ко мне в кабинет! — сказал директор нехорошим, зловеще-вежливым голосом.
…Через полчаса Митя Корюшкин и Петя Горелкин, понурые и несчастные, возвращались домой.
Говорить ни о чем не хотелось. Да и о чем они могли говорить?!
Вздохнув, Митя Корюшкин задумчиво произнес:
— Да-а, скучновато получилось!
А Петя Горелкин судорожно втянул носом морозный воздух и сказал убежденно:
— Чем так купить, так уж лучше совсем не кутить!
И он был, безусловно, прав.
1954
II
ВЕСЕЛЫЙ ПОПУТЧИК
Война шла к концу. Солнце победы уже восходило.
Нашу фронтовую газету, в которой я служил, занимая штатную должность писателя, перебрасывали по железной дороге с одного фронта на другой, и это было отличное путешествие.
В самом лучезарном настроении мы с майором Тесленко вышли ночью из вашего классного вагона на пути большой узловой станции, разбитой «Юнкерсами» еще в начале войны. Между рельсами мутно белел снег, но ветер, насыщенный влагой, шумел уже по-весеннему.
Майор Тесленко, наш секретарь редакции, будучи по натуре человеком глубоко штатским, хотел казаться настоящей «военной косточкой». С этой целью низенький, худой и сутулый Тесленко затягивал пояс на шинели до того, что дышал с трудом, а вместо нормального пистолета в кожаной кобуре носил трофейный парабеллум в огромном деревянном футляре, который больно бил его по бедру при ходьбе.
Кроме того, Тесленко на все вопросы отвечал в категорической и определенной форме. Ведь «военная косточка», занимающая столь высокое положение в редакции, должна все знать! К черту всякие штатские неясности, неопределенные междометия и увиливания!
Слушая, как маленький Тесленко обсуждает военные проблемы, можно было подумать, что он, Тесленко, по своей осведомленности — первый (после маршала Жукова) человек в армии! При этом он был отличным газетчиком и добрым товарищем.
Вот он меня тогда и подвел — майор Тесленко, милая «военная косточка».
Бес дернул меня за язык, и я спросил его:
— Ты не знаешь, сколько мы будем здесь стоять?
— Сорок минут! — не моргнув глазом, ответил осведомленный Тесленко.
— Откуда ты знаешь, что именно сорок минут? А может быть, мы простоим сорок пять или тридцать восемь минут!
— Мы будем здесь стоять сорок минут! — повторил Тесленко таким дьявольски многозначительным и авторитетным тоном, что я с невольным уважением поглядел на его тощую фигурку.
— Значит, я успею сходить на вокзал и посмотреть, что там и как?
— Ты не только успеешь посмотреть, что там и как, ты даже успеешь взять для нас пива. Здесь продают великолепное пиво!
— Откуда ты знаешь, что здесь продают великолепное пиво?
— Здесь продают великолепное пиво! — железным голосом повторил Тесленко. — Обожди, я вынесу тебе бидон.
Он сходил в вагон и торжественно вручил мне жестяной сосуд емкостью в пять литров — гордость редакционного завхоза.
Я взял бидон и пошел через пути на вокзал. Ныряя в кромешной тьме под вагоны и взбираясь на высокие площадки «пульманов», я не особенно торопился, зная, что в моем распоряжении имеется сорок минут.
Пива на вокзале, конечно, не оказалось, но зато в киоске продавали относительно свежие московские газеты и журналы. Я купил их целую охапку и, легкомысленно помахивая своим бидоном, не спеша покинул полуразрушенное, затемненное, гудящее, как гигантский орган, здание вокзала.
Эшелон наш стоял на пятом пути. Обратный путь я проделал быстрее и без особых происшествий, если не считать гибель бидона. Нырнув под товарный вагон, я услышал над головой лязг буферов — состав вдруг тронулся. Я успел выскочить из-под вагона, но уронил бидон, и он упал между рельсами. Я решил обождать, пока пройдет поезд, чтобы поднять «гордость редакционного завхоза». Но состав оказался ужасно длинным. Черные вагонные остовы все мелькали и мелькали передо мной. Казалось, что им не будет конца. На тридцатом вагоне я не выдержал, мысленно простился с красавцем бидоном и уже бегом устремился к пятому пути, где стоял наш эшелон.
Увы, пятый путь был пуст! Где-то далеко-далеко издевательски мигал зеленый глаз семафора.
Худо бывает военному человеку, отставшему от своего эшелона, дорогие товарищи, ох, худо! Бдительные коменданты станций читают ему нотации. Суровые начальники питательных пунктов дают еду с таким скрипом, что кусок не лезет в горло. А когда ты, окончательно изнемогший, догоняешь наконец со случайным поездом на тормозной площадке свой эшелон, твое же начальство встречает тебя нахлобучкой, а товарищи — смехом и нелестными шутками.
Я постоял на пустом пятом пути и бросился назад на вокзал, к коменданту, проклиная Тесленко. Чувства мои в этот момент напоминали эмоции щенка, потерявшего хозяина на шумном уличном перекрестке.
Комендант станции оказался типичным комендантом. Он сидел за столом, уставленным телефонными аппаратами всех видов и размеров, прозрачно-желтый от бессонницы, с красными набрякшими веками. Выслушав мой рапорт, он сказал ровным глухим голосом то, что, наверно, говорил уже не раз в день таким же растяпам, как я:
— Не надо отставать от своего эшелона!
Мне оставалось лишь пожать плечами и опустить грешную голову.
— Номер эшелона знаете?
— Не знаю!
— Надо знать номер своего эшелона! — тем же глухим, равнодушным голосом сказал комендант.
Он заглянул в тетрадь, лежащую на столе, и, назвав цифру, прибавил:
— Идите на десятый путь, там стоит эшелон, который отправляется через пятнадцать минут. Может быть, вы догоните своих через перегон. Советую торопиться!
И вот опять я ныряю под молчаливые зловещие товарные составы и перелезаю через площадки, пробираясь, на десятый путь, где стоит уже под парами спасительный эшелон.
Вот он — десятый путь! Где же эшелон? Эшелона нет!
Я стал вглядываться в темноту. Впереди мелькает красный огонек. Может быть, это сигнальный фонарь задней теплушки эшелона? Я быстро пошел по шпалам на огонек и вдруг услышал смех. Нет, это был даже не смех, а хохот. Дружный хохот многих здоровых мужских глоток. Мне он показался дивной музыкой. Я уже не шел, а бежал туда; где люди смеялись так весело, так дружно, так неудержимо.
Красный огонек действительно оказался сигнальным фонарем последней теплушки длинного товаро-пассажирского состава, а смех раздавался в соседней.
Я подошел, постучал в стенку вагона. Смех смолк, дверь с грохотом отодвинулась в сторону, и я увидел сидевших и лежавших на полу солдат. На табуретке стояла свеча. Молодой человек в общеармейской ушанке, но в шинели травянисто-зеленого цвета не нашего покроя, с узкими погонами, примостившийся у свечи, держал на коленях раскрытую книгу.
Коренастый старшина, открывший дверь, увидел мои офицерские погоны и, обратившись ко мне по форме, спросил, что мне нужно. Я сказал. Он проверил мой документ (на мое счастье мое редакционное удостоверение было со мной) и, подав мне руку, помог влезть в теплушку. В тот же миг состав дернулся, задребезжал и тронулся.
Я прошел в угол и опустился на солому. Старшина сел рядом со мной и шепнул, показав глазами на молодого человека в зеленой шинели с книжкой на коленях.
— Из чешского корпуса. Тоже своих догоняет!
— Что он вам читал?
— Про бравого солдата Швейка. Их писатель Гашек сочинил. Слыхали про такого?