Страница 56 из 82
Тысячи листовок с воззванием Фрунзе разбросали с самолетов над биваками армии генерала Толстова, над казачьими станицами.
— Генерал, конечно, выбросит их, но все же, может, и призадумается, — рассуждал Кутяков, запечатывая пакет.
Атаман Толстов был произведен Колчаком в генералы, когда тот осыпал своих приближенных чинами и орденами с щедростью осеннего листопада.
Уроженец казачьей станицы, сын богатого прасола, Толстов был отчаянно тщеславен. Еще до революции подкупами и хитро сплетенными интригами он добился избрания в атаманы Уральского казачьего войска и больше не расставался с властью.
В восемнадцатом году ценой невероятных усилий он захватил Уральск и приобрел черную славу вешателя.
«Если нет пуль для расстрела, то вешайте. Если нет деревьев — вешайте на оглоблях» — эта фраза из приказа Толстова по армии стала своего рода девизом для всех колчаковских карателей. Даже Дутов завидовал решительности своего приятеля, а генерал Савельев сказал: «Толстов, конечно, сукин сын, но это неважно. Такие люди, отлитые из грязи, похоти и преступных желаний, необходимы для нас».
Дух палачества с особой силой проявился в Толстове при разгроме штаба Чапаевской дивизии. Он подвергал пленных изощренным пыткам, убивал их с холодной жестокостью.
Уральск и Лбищенск — две бесславные победы — поставили генерала в один ряд с самыми черными карателями Колчака.
Отступив в Гурьев, генерал Толстов все еще надеялся соединиться с деникинской армией. Когда надежда испарилась, он стал ждать военной помощи от англичан из Баку и Красноводска.
— То, что говорите вы, сэр, немыслимо. Если нефть — королева, то Баку — ее трон. Потому-то мы и не отдадим Баку большевикам, — разглаживая густые бакенбарды, говорил майор Обрейн. — Я радиодепешу получил, что из Красноводска вышли два парохода с оружием и боеприпасами. Они вот-вот появятся, надо продержаться еще несколько дней...
— Пока пароходы придут, нам будет крышка, — равнодушно ответил Толстов. — Красные в ста верстах от Гурьева.
— Что такое «крышка», сэр?
— Могила, мистер Обрейн. Чтобы не оказаться в могиле, надо отступать в форт Александровск.
— У вас еще семнадцать тысяч солдат, десять тысяч из них — казачья конница. Еще можно сопротивляться, мы на теплых квартирах, мы одеты, обуты, а большевики едва передвигают ноги. Они оставляют за собой тысячи трупов: тиф косит их словно траву. То, что рассказывал капеллан Роджерс, — ужас. От его рассказов у меня волосы встают дыбом, но эти же рассказы укрепляют волю к борьбе. Сражаясь с полуживыми, еще можно верить в победу, — все более раздражаясь, доказывал майор Обрейн.
— Тиф не щадит и моих солдат. Некогда хоронить, зарываем своих мертвецов в снег, но большевики направили против нас оружие пострашнее тифа и мороза. Вот эти проклятые прокламации... — Толстов потряс листками с постановлением Совнаркома и воззванием Фрунзе, — эти прокламации действуют на солдат страшнее тифа. Какое там тифа — страшнее чумы! Сегодня у меня семнадцать тысяч солдат, завтра останется семь, послезавтра...
— Что послезавтра, сэр?
— Нас повесят на берегу Каспия. Пока не поздно, я ухожу в форт Александровск, — решительно объявил Толстов.
— Это поход голодной смерти в холодной пустыне. Мистер Казанашвили от Челкара до Гурьева оставил в песках четыре тысячи мертвецов. Он же здесь при вас говорил это.
— Завтра оставлю Гурьев, — упрямо повторил Толстов. — Советую идти со мной. Еще советую радировать в Красноводск, чтобы приказали капитанам изменить курс и направиться в форт Александровск. Оттуда можно эвакуироваться морем в Баку или Красноводск.
— Ваше войско не уместится в два парохода.
— К тому времени нас будет значительно меньше...
Майор Джемс Обрейн приподнял брови. «Русский генерал ценит солдат дешевле репы», — подумал он.
После ухода майора Толстов прошел в спальню; у стены высился штабель кожаных чемоданов. Генерал задумчиво пощелкал по твердой черной коже верхнего чемодана, приподнял крышку; в глаза ударил жирный, маслянистый свет золота. «Восемьдесят пудов драгоценностей! Как же я увезу этакий груз, да еще в секрете от собственной охраны?»
Толстов начал пригоршнями вычерпывать драгоценности и высыпать на кровать.
Золотые кольца, зубные коронки, жемчужные ожерелья, сапфировые бусы, яхонтовые серьги, браслеты с вкрапленными изумрудами, табакерки, украшенные бриллиантами, вычурные шкатулки, амуры из оникса, нимфы, рыцари, черти, ангелочки из александрита, грудные иконки, нательные кресты, дароносицы, бокалы, рюмки, кубки, старинные блюда — все эти формы, краски, тона, полутона освещали серое солдатское одеяло. Все прозрачно звенело, побрякивало, пело, ликовало, радуя глаз, волнуя душу.
Толстов выбрал из груды драгоценностей зубные коронки, брезгливо отложил в сторону. «Мерзавцы, вырывали зубы у мертвецов, даже противно держать в руках! А как же быть с серебром? Придется раздать офицерам конвоя». Генерал с досадой пнул сапогом тяжелый чемодан.
По требованию майора Обрейна белоказаки вступили в решающий бой с Чапаевской дивизией под станицей Глинской. Чапаевцы выбили белоказаков из станицы, и это решило исход сражения. Белоказаки отступили в Гурьев.
— Докладываю вам, Владимир Ильич...
— Постойте, подождите. Дайте сперва поглядеть на вас. Как здоровье, настроение как? Выглядите молодцом, и дел таких натворили, что нет слов для похвал.
Ленин весело смотрел на Фрунзе, в прищуренных глазах светилось восхищение; ему доставляло явное удовольствие видеть этого скромного человека с открытым лицом. Не было ничего воинственного в облике победителя колчаковских армий.
— Теперь я слушаю, Михаил Васильевич...
Фрунзе рассказал о разгроме армий Белова и Дутова, о стремительном наступлении на Гурьев.
— Освобождение северного и восточного побережья Каспия — дело нескольких дней. Первая армия отправила экспедиционный отряд к Эмбе: там на промыслах скопилось огромное количество нефти. Нельзя допускать, чтобы враги уничтожили ее.
— И правильно сделали. Нефть нужна как хлеб...
— И как хлопок, Владимир Ильич.
— Хлеб, нефть, хлопок, уголь, даже соль! Не знаю предмета, который был бы не нужен. А лекарства? Они тоже первая необходимость. По всей республике свирепствует тиф.
— Пути наших армий устланы погибшими от тифа бойцами. Эпидемия уничтожает больше красноармейцев, чем враги, — сказал Фрунзе и замолчал: об этом было тяжело говорить.
— Деникин и вошь сегодня главные наши враги. Но мы должны победить! — взволнованно произнес Ленин. — Кончайте с белоказаками и всю энергию — на Туркестан. Очищайте край от врагов, ведите пропаганду нашей политики равноправия наций. Кстати, мне сказали, вы знаете национальные языки и сами уроженец Туркестана. Это правда?
— Я родился на Тянь-Шане. Недурно владею киргизским языком.
— Это чудесно! Революционер, говорящий на языке того народа, за свободу которого сражается, найдет путь к сердцу простого человека. Вы еще знаете языки?
— Английский знаю, немецкий и французский, но хуже. А вот по-итальянски говорю совсем плохо.
— Когда же вы успели? Ведь ваша жизнь — тюрьма, каторга, ссылка.
— Учился иностранным языкам в смертной камере...
Улыбка осветила скуластое лицо Ленина; поглаживая ладонями ручки кресла, он смотрел на Фрунзе и опять любовался им. Было в его собеседнике особенное, волевое начало и такая целеустремленность, что проявляется только в действии. «Он надежный человек, Он доказал надежность разгромом Колчака», — подумал Ленин.
— Придет время — историки станут изучать ваши военные операции. Нас кое-кто запугивал, что с голодной, плохо вооруженной армией не победить Колчака. Ан победили! Колчак уже бежит на Байкал. Это не значит, что можно успокаиваться, враг еще подкарауливает нас на каждом шагу. Подкупом, насилием, заговорами еще пытается скинуть нас, но это уже бессильные попытки, — говорил Ленин и как бы между прочим добавил: — Я слышал, что вы выдвигаете на ответственные посты красноармейцев. Это хорошо, но не давите чужой инициативы. Некоторые товарищи или душат инициативу, или попадают в плен чужого авторитета. Искусство организовать победу — в воспитании бойцов. Трудное это искусство! Желаю вам новых побед в Туркестане и жду добрых вестей.