Страница 55 из 149
Несмотря на мои расчёты и ожидания измученных дорогой пленных, к перрону вокзала Якобсталь эшелон прибыл лишь к полудню следующего дня. Судя по рассказу Ивана, за всё это время не выпало ни одной капли дождя. Остановок поезд почти не делал, лишь замедлял ход на стрелках, да на узловых станциях. До Дрездена мы так и не доехали, свернув на второстепенный путь. Миновали аккуратную деревушку с коротким мирным названием Риза, знакомую мне по множеству изученных со Сталиной и её подругой фотографий.
Следующей пересекли по железнодорожному мосту реку Эльба и совершили новый поворот: медленно с черепашьей скоростью эшелон втянулся на платформу у небольшого прямоугольного здания с плоской крышей, вывеской и круглыми вокзальными часами.
Территория вокзала была оцеплена и разграничена рогатками с колючей проволокой. Охранников на этот раз было чуть ли не вдесятеро больше, чем в Перемышле. И вновь пришло на ум одно из воспоминаний будущего. Какая ирония! Всего каких-нибудь сорока километрах к северо-западу отсюда менее, чем через три года, встретятся войска 1-й армии США и 1-го Украинского фронта. Помнится, я в школе даже сочинение на эту тему писал. Запомнилось мне и имя первого советского воина, пересёкшего Эльбу. Редкое и необычное: лейтенант Январь Еремеев. «
Впереди, у самого края платформы выделялись две группы по несколько человек в советской военной форме со споротыми петлицами. Отличала их от пленных собранность, чистота и добротность обмундирования, до блеска начищенные яловые сапоги и белые повязки на рукавах. На головах некоторых из них были надеты будёновки, что для меня выглядело диковато, пока я не вспомнил изображения на нескольких лагерных фотографиях из архива Сталины. На туго затянутых солдатских ремнях висели дубинки с обмотанными тряпками рукоятями.
Загорелые, а местами и вовсе обгорелые от солнца лица местных полицаев были полны сосредоточенности и делового превосходства. Многие улыбались, но выражения нескольких лиц зацепили особенно. Двое из группы, что оказалась ближе к нашему вагону: низкорослые, коренастые со скуластыми восточными лицами и наголо бритыми головами, они поглядывали на нас так, как смотрят голодные псы в ожидании команды «Фас!»
Паровоз, наконец, полностью затормозил, стравливая клубы белого, медленно тающего в знойном воздухе пара. И немедленно над перроном раздались звуки бравурного марша. Качество звучания оставляло желать лучшего. В репродукторах что-то хрипело и щёлкало.
На перроне стоял немецкий офицер со скучающим рябым лицом и брезгливо выпяченной нижней губой. Рядом, держа в согнутой руке жестяной рупор, замер низенький полицай в куртке фельдграу с кубанкой, сдвинутой на бритой голове почти на затылок. Всем своим видом он почему-то напомнил убитого мной в Перемышле шуцмана Савченко. На ум пришла вспомнившаяся надпись на немецком, что прочёл на нашивке шуцмана. «Treu, Tapfer, Gehorsam» — «Верный, Храбрый, Послушный».
Словно подслушав мои мысли, полицай в кубанке вытянулся на носочках и заорал в рупор, пытаясь перекричать звуки марша.
— Ахтунг! Внимание, слушать всем! Вы прибыли на территорию великой Германии. Приближается день великой победы рейха под руководством великого фюрера… — полицай распинался добрых десять минут.
Вся суть речи заключалась в призыве к пленным быть послушными и работать на благо великой Германии. За что, естественно, мы не будем расстреляны и получим еду и крышу над головой. Дальше нам объяснялся порядок действий. Сначала организованно мы покидаем вагоны и строимся в колонну. Далее следуем в форлаг на территорию за станцией — промежуточный лагерь, где будут проводить санобработку одежды, медицинский осмотр, а также проводить прививки от оспы и тифа. Затем регистрация и постановка на довольствие.
Новости о выдаче питания привели пленных в некоторое оживление. Офицер что-то сказал маленькому полицаю, скривившись при этом, будто сжевал лимон.
— Сохранять порядок и дисциплину! За попытку уклониться от санобработки — расстрел на месте! За попытку побега — расстрел! За… — дальше я уже не слушал, соображая, как мне половчее приспособить своё барахло, дабы сохранить его в целости. Полагаю, фляжку у меня не изымут, а вот с перочинными ножами и мошной нужно что-то делать. Судя по архивным фотографиям, какое-то время придётся тусоваться в костюме Адама, пока штаны, гимнастёрка и ботинки проходят обработку. Да и учитывая объявленную вакцинацию, фрицы вряд ли озаботятся использованием индивидуальных игл для каждого в отдельности.
— …расстрел! Внимание! Ахтунг! Начать выгрузку!!! Хайль, Геринг!!! — мелкий полицай потешно, но очень серьёзно вскинул руку в фашистском приветствии.
Ухо резануло непривычное «Хайль, Геринг!». Что поделаешь, сам виноват, Миротворец. Лишил эту реальность Алоизыча, теперь уж придётся привыкать к имени нового фюрера. Хотя, где я, и где тот фюрер?
— Э! Давай, давай бегом, не задерживай, качык уллары! — те самые двое из ларца, одинаково скуластых с лица, вооружившись дубинками, подгоняли сбегающих по сходням пленных нашего вагона, норовя поддать довольно чувствительно своими палками кому по спине, а кому и по чему попадётся.
— Рус эте! — услышал я слева резкий окрик, вслед за которым довольно чувствительно мне прилетело по плечу.
Что ж, счёт открыт и шоу должно продолжаться.
Выгрузка из эшелона продолжалась довольно долго. В первую очередь процесс тормозился печальными последствиями почти трёхсуточной перевозки. Потери были значительными, да и просто потерявших сознание, ослабленных бойцов было достаточно. Полицаи же ревностно следили за тем, чтобы беднягам никто не помогал: в ход шли удары палками подкованными сапогами.
Трупы и потерявших возможность передвигаться пленных из вагонов стаскивали специальные бригады из заключённых, которые дожидались у здания станции с обычными строительными носилками в руках. Даже по сравнению с нами выглядели они настоящими оборванцами. Кожа открытых участков тела имела особый бледно-землистый оттенок. Двигаясь, «старожилы» лагеря старались не поднимать глаз. Трупы они утаскивали куда-то на задворки здания станции за основное оцепление. Тела же ещё живых пленных складывались прямо на бетон широкого перрона. К ним подходили двое таких же лагерников, но в замызганных белых халатах, завязанных на спине. Руководил ими пожилой мужчина, что-то помечавший в листке бумаги карандашом.