Страница 54 из 149
А здесь, в этой точке пространства и времени, почему-то уверенный в правильности и, более того, жизненной необходимости внесённых изменений, я продолжал действовать.
Мои мысленные посылы и лёгкие движения пальцев будто подчинялись какому-то сложному и грандиозному плану извне. Я находился в каждом конкретной точке и одновременно повсюду! Это было необъяснимо и в то же время вызывало мистический восторг. Любое нарушение в структуре организма, несоответствие логике, воспринимающееся как дисгармония, фальшивая нота в божественной симфонии, немедленно подсвечивалось, выпячивалось так, что участок укрупнялся и настойчиво лез мне в глаза, пульсируя ярким светом.
Лишь однажды, на секунду, я попытался противиться мягкому принуждению, как немедленно был наказан. Ощутил вполне реальный и болезненный удар по затылку, своеобразный предупредительный шлепок: «Не сметь!» Отчего сразу захотелось прекратить все попытки сопротивления и продолжать действовать по невидимой указке.
Присутствие чего-то или кого-то сильного, направляющего мои действия было недолгим. Я переместился к коре головного мозга, воспринимая его своим новым видением не просто, как скопление серого вещества или сложную архитектуру комплекса клеток и межклеточных связей, а как переплетение туго натянутых миллионов струн, тончайших нитей, каждая из которых вибрировала на только ей присущей частоте, издавая причудливое и уникальное сочетание нот, рождая набор удивительнейших мелодий.
Время резко ускорило ход. Почти не успевая ничего понять, я, понукаемый невидимой силой, стал перебирать струны, понимая, что передо мной начинают мелькать с фантастической скоростью картинки образной, предметной, ассоциативной и чёрт-знает-какой-ещё памяти, мои умения, навыки, способности, приобретённые в разные моменты жизни. Чувства и ассоциации. Сбывшееся и несбывшееся. Боль, страх, растерянность, счастье, любовь, сострадание, тоска — всё это и многое другое начало скоротечно смешиваться в чудовищный коктейль, из которого я то и дело на миллисекунды выхватывал какую-либо из струн, чтобы изменить её конфигурацию, натяжение, звучание...? И с каждым изменением я всё сильнее терял связь с реальностью, ощущая, как накатывает вязкая пелена беспамятства, как, подчиняясь ей один за другим, тают образы из моего прошлого… Промелькнуло или кто-то рядом произнёс вслух: «Оптимизация личности…инверсия памяти…эмоциональная блокировка…»
— Нет!!! Не хочу-у-у!!! Вон из моей головы!!!
Всё закончилось в одно мгновение. Я уже не брёл, а стоял, обессиленный произошедшим со мной, на вершине бархана из белого песка. Ни ветра. Ни движения. Ни звука…
Хотя нет, где-то там, далеко, почти на грани ощущений слышался какой-то ритмичный перестук. Вот, вот, ещё раз!
Словно потерпевший кораблекрушение и почти утративший надежду спастись, я уцепился за этот звук, как за образ появившегося на горизонте корабля.
— Врёшь, не возьмёшь! — мне показалось, что я крикнул, ходя губы едва пропустили слабенький поток воздуха. Тем не менее звук резко приблизился, окружил меня со всех сторон, сминая патологический многоголосый шорох песка и разрывая густой и вязкий воздух.
— А-а-а-а-а!!! — застыл я, с запрокинутым в ночное небо лицом.
Я снова ехал в вагоне с остальными пленными. Несмотря на ночь и движение поезда, в воздухе разливалась неимоверная духота. Я оказался мокрым как мышь.
— Что, Петро, кошмары? — из-за спин, стоящих передо мной пленных послышался голос Матвея.
— Д-да… — прохрипел я иссушённым горлом.
— А мы уж думали ты того…отходишь. Первые сутки вроде как спал, потом всё бредил, затем надолго замолчал. А сам-то с лица вроде как в гроб краше кладут. Ни под себя не ходишь, ни в себя не приходишь, как тебя Иван не дёргал за уши да за нос. Уж думали − всё. Ты, брат, не обессудь, мы твоё съестное добро поделили. Прости, если что. Но флягу с водой до последнего берегли, — чьи-то руки втиснули мне в руку что-то твёрдое, — попей, боец, не держи зла.
Как ни странно, потеря запасов еды меня почти не расстроила. Скорее, осталась небольшая досада и некое беспокойство насчёт остального содержимого захоронки. Не бог весть что, но спички и перочинные ножи — вещи, имеющие совершенно иную ценность, если ты в лагере.
А ещё не оставляла мысль об увиденном во время транса действии. И ладно был бы это простой сон на грани кошмара! Но пребывание почти двое суток в отключке наводило на мысль, что всё, что мне пришлось пережить, погрузившись во внутреннюю кухню нейротрона, было не меньшей реальностью, чем моё пребывание здесь, в июле сорок второго.
Отвинтив крышку, с удовольствием глотнул тепловатой речной воды. И тут до меня стали доходить слова, сказанные политруком вначале.
— Э-э-э… Фомич, сколько я без сознания был?
— Так вторая ночь на убыль пошла, Петро, скоро уж рассвет. По цепочке передали, как к утру будем на месте. Вокруг уж давно неметчина.
— Твою ж мать! Вот это помедитировал…
— Чего сделал? — поинтересовался Иван. Это он, оказывается, протягивал мне фляжку в темноте.
— Проспал, говорю, Вань, всю обедню.
— А…то да. Может, и хорошо. Я бы тоже так не отказался. Живот подвело так, что, кажись, нутро к спине прилипло.
— Так Матвей же сказал, что вы мои запасы распотрошили? — удивился я его заявлению.
— Товарищ Краснов и мы на общем собрании порешили отдать основные продукты самым слабым и больным.
«Н-да, а фамилия-то у политрука подходящая. Эх, бедолаги, только продукты перевели! Ладно, разве ж я им судья?», — подумалось мне, но вслух спросил: «Консервы одним из моих ножей открывали?»
— Да, потом всё обратно сложили. Ты не переживай, мы только продукты взяли, да половину фляжки по глотку разделили. Остальное в гимнастёрке у тебя в ногах так и лежит, — в голосе однополчанина послышалась ирония, — пришлось даже кверху ногами меня переворачивать, чтобы, значица, добраться-то до всего.
— Разделите и оставшуюся воду, но флягу верните, — протянул я сосуд Ивану, — я уж напился. Потерплю до приезда. В форлаге всё равно будет санобработка и сортировка. Глядишь, и напиться удастся.
Стоявшие рядом бойцы, услышав мои слова, оживились. Я же с удовлетворением подумал, что правильно поступил, не положив мешочек, полученный от ювелира, в общую котомку, а привязал за стягивающий шнурок к петле кальсон. Там же дожидались своего часа и рейхсмарки. Вот и обзавёлся собственной мошной, что чувствительно тёрлась о внутреннюю сторону бедра. Вот чует сердце: этот стратегический запас мне ещё здорово пригодится!