Страница 33 из 72
— Вон представитель власти идет, йигит, что непонятно, объяснит.
Пулат поздоровался с людьми. Ответив на приветствие, он произнес:
— Очень кстати пришли, Пулатджан. Прошу. — Он указал место рядом с собой.
— В добром ли вы здравии, ота? — спросил Пулат, присаживаясь.
— Аллах милостив, йигит!
— Милостив! — усмехнулся тот парень. — Тогда почему он засуху послал? Чем я буду кормить жену и сына, если ячмень на корню засох? Опять в долг жить?! Зачем мне такие милости?
— Как ты в толк не возьмешь, Юлдаш, — сказал ему ота, — год змеи, тут даже, прости меня, о, аллах, небо ничего не в силах сделать. Испокон веков так было.
— То год змеи, то скорпиона, — проворчал парень, — нашему брату, бедняку, все они боком выходят. Еле концы с концами сводим, а тут еще какой-то колхоз придумали. Прав Сайдулла-ишан, все наши беды от них…
— От кого? — переспросил Пулат.
— От гяуров и тех, кто в рот им смотрит!
— Ты это брось, — сердито сказал ота, — за такие слова можно и голову потерять!
— Она у него пустая, — сказал кто-то, — так что не велика потеря.
Как бы ни было тяжко на душе, меткое слово всегда приносит облегчение, вызывает улыбку. Шутка развеселила мужчин.
— Обычно пустую кубышку сохраняют, — произнес кто-то, — может, Юлдашу не резон терять свою, а?
— То кубышку, а тут… у него же она дырявая, воду не удержит!
— А где сама вода, — огрызнулся Юлдаш, — в арыке дно звенит, как такыр!
— Аллах милостив, сегодня нет, завтра будет.
— Жди, когда красный снег выпадет.
— Хош, Пулатджан, — обратился к нему ота, — с какими новостями пожаловали к нам?
— Какие новости?! — развел он руками в ответ. — Уеду я домой, пожалуй, вашим дехканам, мне кажется, ничего не надо. Думаю, не сговорились ли они?
— О чем?
— Будут жить завтра или нет?
— Если аллах дал дни, деваться некуда, йигит!
— Тогда почему гамбурцы ведут себя так, точно ни у кого из них нет земли?!
— Нет, — сказал Юлдаш. — Все отдали колхозу, пусть он и думает.
— Ты помолчи, — прикрикнул на него ота, добавив: — Верно, людей охватила паника. Надо кончать этот базар!
— В самом деле, — не унимался Юлдаш, — к чему мне теперь заботиться о земле, раз я ее отдаю колхозу?
— Но пока она твоя, земля?
— Надолго ли? Зачем он, этот колхоз?!
— Вы гляньте на свои руки, — сказал ему Пулат.
— Руки как руки, — сказал тот, вытянув их перед собой и растопырив пальцы.
— Сейчас каждый ваш палец в отдельности, — сказал Пулат, — малосилен, а сожмете их в кулак… Так и люди. Колхоз — это сообща, а не каждый сам по себе.
— В общем все теперь сообща, — проворчал Юлдаш, — уважаемые люди так и говорят: дом, жена, дети…
— Земля, работа — да, — сказал Пулат, — а все остальное — чушь, сплетня. А насчет ваших уважаемых людей… пока никто из них не бывал в колхозе и судить о нем не может!
— Но и вы, тракторист-ака, в нем не были!
— Верно. Но если мы все сейчас будем проявлять нерешительность, то и колхозу…
— Не суждено родиться? — воскликнул Юлдаш.
— Он родится, только с трудностями. Вам бы пора уже знать, что Советская власть ничего на полдороге не оставляет. Раз задумала — сделает.
— Бог в помощь ей, а я подожду, — сказал Юлдаш. — Мне покойный отец, пусть земля ему пухом будет, всегда говорил, чтобы я не торопился с большим делом.
— Уж коли ветер унес верблюда, — усмехнулся ему ота, — то козла ищи в небе. Колхоз от твоего желания не зависит, так что не считай пельмени сырыми, йигит. Хочешь ты или нет, колхоз будет!
— Вы сами-то вступаете в него? — спросил Юлдаш.
— Я первым подал заявление.
— А-а…
— Так что мне, ота, уезжать? — напомнил о себе Пулат, чувствуя, что спор дехкан не скоро закончится.
— Что вы, Пулатджан. Я сегодня же переговорю с людьми!..
Нельзя сказать, чтобы дела шли как прежде, но после разговора с Наркулом-ота они пошли значительно лучше, теперь, по крайней мере, Пулат не бездельничал. И вот однажды, когда он вспахивал наделы недалеко от кишлака, прямо в поле к нему пришел человек. Был он одних примерно с Пулатом лет, только одет в чабанский чекмень, с палкой в руке. Черная борода и пышные усы чуть старили незнакомца, но блеск в глазах выдавал молодость. Лицо его показалось Пулату очень знакомым, но он не мог вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах встречался с ним. Человек остановился на краю поля и стал ждать, когда с ним поравняется трактор. Пулат подъехал к нему, выключил скорость и, сидя за штурвалом, стал разглядывать незнакомца.
— Не узнаешь, палван? — громко спросил тот.
— Хамидбек! — воскликнул Пулат. Он спрыгнул с трактора и пошел к нему.
— По голосу узнал? — произнес тот, стискивая Пулата в своих объятиях.
— Ну. Я, может, и так узнал бы, брат, если б не борода и не одежда.
— Годы, — глубокомысленно произнес Хамид, — а те, что выпали на мою долю… ну, да ладно, не обо мне речь ведь… Как ты тут, Пулатджан? Насилу нашел тебя! Думал, живешь в своем кишлаке, а в Байсуне сообщили, что Кайнар-булак перестал существовать. Обошел чуть ли не всю долину, пока в Бандыхане не сказали, где ты. Ну, рассказывай, — присел на бугорок.
— Тружусь, — ответил Пулат, — оседлал стального коня.
— Женат, поди?
— Да. Сын и дочь растут. Как ты сам, Хамидбек, давно вернулся?
— Полтора месяца уже. Здоров ли отец?
— Его расстреляли. — Пулат вкратце рассказал о последнем бое отряда отца, умолчав о подробностях. «Кто знает, что у него в голове, — подумал он, — чего я стану распространяться перед ним».
— Мир праху его, — тихо произнес гость и вздохнул. Он сложил ладони, провел ими по лицу, — оумин!
Пулат молча повторил за ним этот обряд, спросил:
— Брат мой Артыкджан тоже вернулся?
— Нет, он остался.
— Благополучна ли его судьба, здоров ли он? — Пулат, собственно, забыл вовсе, что существует еще и другой мир, куда ушли многие его друзья и брат, что этот мир живет. Появление Хамида напомнило ему об этом.
— О-о, — воскликнул гость, — Артык-ака пошел в гору, важным человеком стал! Там, — он махнул рукой в сторону Амударьи, — создан комитет, который называется Туркестанским. Цель у этой организации богоугодная — освободить землю мусульман от неверных. Артык-ака состоит в этом комитете, с господином Чокаевым за руку здоровается, обедает в самых дорогих ресторанах. А одет… Прекрасный костюм из тонкой серой шерсти, белая рубашка, галстук и шляпа… настоящий инглиз! Денег у него много, таких тракторов, как у тебя, сто штук может купить!
— Рад за него, — искренне произнес Пулат, — пусть небо всегда будет к нему благосклонным. Семья у него?
— Холост. Да и зачем ему жена нужна? — Хамид понизил голос, точно кто их подслушивает. — Он пользуется благосклонностью старшей жены Ибрагимбека.
— Говорят, слепой теряет посох только раз — сказал Пулат, — а беку все, видать, неймется. В прошлый раз ему ведь, мне кажется, ясно дали понять, с кем пошли узбеки.
— Но ведь и ты, брат, шел с ним!
— Я был с отцом, которого предал мусульманин, будь он проклят! Знаешь, у меня есть друг, русский парень Миша Истокин. Так вот его брата убил Артык-ака, отрезал голову и возил ее с собой, показывая всем, хвастаясь. По всем обычаям — нашим и русским — Истокин обязан был за это отомстить мне, а он… помог найти место в жизни. А сколько таких, как я, у нас в долине, по всему Узбекистану?! Разве мы пойдем с беком против Истокиных, чтобы снова вернуть баев?
— Ну, что ж, — сказал Хамид, решительно встав, — пусть тебе бог ниспошлет много счастья и радости. Может, доведется еще встретиться.
— Будь здоров, Хамид!
…В тот год, когда Сиддык окончил семилетку, в Шерабаде организовалась машинно-тракторная станция. Ее директором стал Истокин.
К тому времени «Фордзоны» и их местные модификации были почти полностью заменены отечественными «ХТЗ», которые Пулат успел хорошо освоить, разбирался в них так, что мог на слух определить «болезнь» двигателя даже. Таких, как он, в МТС было несколько человек, и Истокин всех их назначил бригадными механиками. Отныне Пулат все реже и реже садился сам за штурвал, а больше ездил на лошади, пропадая то в правлении колхоза, то в мастерских МТС. Иногда, правда, приходилось ему работать и как рядовому трактористу, если надо было подменить захворавшего или неявившегося из-за какого-нибудь срочного дела. Жизнь есть жизнь: у кого-то рожала жена, умирал близкий родственник, или самого схватывала лихорадка, пока еще одна из самых распространенных болезней того времени. Тут хочешь не хочешь, а обязан считаться, и поскольку дело тоже не терпит, садиться за руль. Но, к радости всей семьи, Пулат стал чаще бывать дома.