Страница 25 из 72
— Оттуда.
— Горец в степи?!
— Судьба, ака! — Пулат отвечал коротко, негромко.
— То, что вы назвали революцией, Миша-ака, — сказал тога, — немало людей оторвало от родных мест, заставило пройти через многие испытания. Пулатджану тоже выпало столько, что на две жизни хватит!
— Без этого не могло быть и самой революции, тога, — сказал Истокин. — Народ так и влачил бы жалкое существование и никогда не узнал, что можно стать хозяином своей судьбы.
— Человеку, дорогой, — мягко возразил тога, — такое право не дано. Это во власти аллаха, как предпишет, так и будет.
Истокин решил не спорить, понимая, что это пока ничего не даст. Крестьянина должна учить жизнь. Придет время, и те, кто сидит с ним за одним дастарханом, изменят свое мнение.
— Я представляю эти места лет через тридцать-сорок, — произнес он, — а может, и раньше. Построят канал, придет большая вода. И тогда не нужно ждать, пока аллах выделит место в раю. Вы будете здесь, на земле. Тем, кому доведется жить в то время, забота о куске хлеба и в голову не придет.
— Ё насиб, — сказал тога, — пусть все сбудется. Добрые намерения — половина успеха!
За дувалом заржал конь, и тут же раздался выстрел. Пуля впилась в стену айвана, к счастью, не задев никого.
— Ложись, — крикнул Истокин, вытаскивая из кобуры револьвер. Приподнялся, чтобы потушить лампу. Прозвучал еще выстрел, и он, бросив оружие Пулату, упал с чорпаи. — Стреляйте, усто!
Пулат выстрелил, спрыгнул с чорпаи и, крадучись, пошел вдоль дувала к калитке. Услышал, как за дувалом рванулся конь и умчался в конец улицы. Он выглянул за калитку. На улице уже никого не было. Пулат поспешил к айвану. Тут тога и члены комиссии — землемер и работник вилойята — оказывали помощь Истокину. Пуля попала в плечо. Рука у землемера, пожилого человека в очках, тряслась, и он никак не мог перевязать рану. А кровь сочилась из-под пальцев Истокина, прижавшего рукой рану.
— Кажется, не опасно, — сказал он, стиснув зубы от боли.
— Разрешите мне, — попросил землемера Пулат и в одно мгновение наложил жгут. Потом стал перевязывать рану.
— Если б продолжали сидеть на месте, Михаил Семенович, — сказал землемер, подав Пулату кусок опаленной кошмы, чтобы наложить ее на рану, — пуля попала бы в сердце.
— На все воля аллаха, — сказал тога.
— Воевали, усто? — спросил Истокин, наблюдая за действиями Пулата.
— Приходилось, — неопределенно ответил Пулат и спросил: — А вы бывали в моих краях?
— Приходилось, — в тон ему ответил Истокин.
Выстрелы разбудили кишлак. Дехкане бросились к дому Мухтара-тога, полагая, что именно там произошло что-то. К рассвету тут собрались почти все, кто был вчера. Шумели, галдели, проклинали разбойника и пытались определить его личность по следам коня. Только эти следы сами же и затоптали, пока толпились у калитки да бежали по улице.
— Я вчера вам говорил о неожиданностях, — сказал Истокин, — и, как видите, не ошибся. А еще сколько их может быть, друзья?! Старое не сдается без боя, не забывайте об этом. — Он лежал на чорпае, лицо его было бледным, дышал тяжело.
— Надо скорее отправлять в Шерабад, тога, — сказал Пулат, — рана с виду не опасна, но мы же не знаем, что внутри!
— Скажи Шерали, пусть запрягает коня. Без арбы тут не обойтись.
Гостей одних не отпустили. Шесть человек, в том числе и Пулат, с охотничьими ружьями за плечами проводили их до самого брода дарьи, за которым раскинулся пыльный глинобитный центр виллойята. Дехкане подождали, пока арба перейдет дарью, затем повернули назад. С тех пор Пулат и знаком с Истокиным…
Недавно Истокин снова побывал в Бандыхане. Он остановился, как всегда, у Мухтара-тога. Зачем приехал, не сказал, просто встречался с дехканами, интересовался их делами, житьем-бытьем. Вечером тога пригласил к себе человек десять активистов.
— Будем откровенны, — сказал Истокин, — дела в кишлаке неважны, бедные так и остались бедными, появились новые богачи.
— Откуда они взялись, сами не знаем, — развел руками Шайим-бобо.
— Откуда? Вот вы, бобо, сколько навоза вывезли в этом году?
— Э-э, — ответил старик, махнув рукой, — почти ничего. Пять севатов на ишаке.
— А ваш сосед Исмат?
— О, — воскликнул бобо, — кто с ним сравнится? Землю вроде бы плохую получил, а через два года стал самые высокие урожаи брать. Еще бы ему не получать! Весь навоз со стойбищ увез на свой надел!
— А почему вы это не сделали?
— Во дворе вол да ишак, много ли с ними наработаешь?
— А хашар? — напомнил Истокин.
— Забыли о нем, агроном-бобо. Каждый свою голову сам чесать стал.
— Вот-вот, и опять попали в кабалу. Много зерна задолжали соседу, бобо?
— Два батмана пшеницы. Слава аллаху, землю пока не заложил под долги!
— А есть и такие?
— Есть.
— Новые баи свирепее прежних, будь они прокляты, — сказал Сафаркул — пастух. — Как будто сами никогда не были бедными, сыны ослиц!
В кишлаке нарождался новый класс эксплуататоров. Его природа пока была малоизвестна Истокину, но, знакомясь с делами бандыханцев, да и других кишлаков виллойята, он видел, что кулаки, — так их потом назвали, — действительно жестоки и беспощадны. «Что же получается, — думал он, — одних богачей прогнали, другие заняли их место. Прогоним этих и…» Не хотелось, но вывод напрашивался сам: еще появятся! Где же выход? Надо сделать так, чтобы дехкане стали сильнее, и этого можно добиться, заменив тягловый скот на трактор. Он и землю лучше вспашет, и навоза на поле вывезет больше, чем арба.
— Почему бы вам, усто, не поехать учиться? — спросил он у Пулата.
— На кого, ака?
— На тракториста. Есть такая машина, называется трактор. Она в десять раз быстрее волов пашет землю. Нам дают такие машины, нужны теперь люди, которые бы управляли ими.
— Разве мало в кишлаке йигитов?
— Много, но вы — человек мастеровой, — сказал Истокин, — усто. Техника — вещь сложная, смекалка нужна, чтобы разобраться что к чему. Вот и выходит, что кроме вас некого из этого кишлака учить.
— Я же неграмотный, ака!
— Это, конечно, плохо, но, даст бог, осилите, главное, чтобы голова была светлая.
Пулат помрачнел, он подумал, что с тешой и рубанком теперь ему придется расстаться.
— Не волнуйтесь, — сказал Истокин, поняв, в чем дело, — у вас будет время заниматься и любимым делом. Правда, на первых порах. Но ведь никому неизвестно, сколько протянется эта «пора», верно? Однако волы и омач — уже вчерашний день дехканина, это вы должны понять сердцем. Тогда и учеба пойдет на лад.
Пулат малость повеселел от того, что трактор этот не будет пожирать все его время. Он спросил:
— А завтрашний, Миша-ака?
— Техника станет хозяином поля. Это точно!
— Куда омач девать?
— На дрова, брат.
— Вот видишь, Пулатджан, — сказал тога, — Советская власть выбрала тебя от всего нашего кишлака, надо ехать. За семью не волнуйся.
— Хоп, тога…
Только к вечеру дотащился Пулат до Шерабада. С каждой новой верстой пути хурджум, казалось, становился на пуд тяжелее, и привалы ему приходилось делать чаще и продолжительнее. К тому же к полудню солнце стало припекать, что тебе в саратан, ветерок куда-то исчез, травы съежились, точно от мороза, скрючив лепестки. Несколько раз Пулат подумывал о том, чтобы выбросить часть продуктов, но, отдохнув, он снова водружал на плечи хурджум, ругая себя за то, что такая мысль могла прийти в голову, — ведь это труд жены, она ночь не спала, чтобы приготовить все эти патыры и катламы, посыпанные сахаром.
Агроучасток размещался в небольшом домике на окраине города. К нему примыкал огромный двор с множеством амбаров и айванов, под которыми стояли новенькие конные плуги. Пулат вошел в помещение. За столом сидел Истокин, на скамейках у стен — человек пятнадцать дехкан. У ног каждого из них стояли котомки.
— Вот и Пулатджан пришел, — сказал Истокин и, встав, поздоровался с ним за руку. — Ассалом алейкум, палван!