Страница 13 из 72
— Друзья, — сказал он тихо, но его услышали все, кто был в этот предвечерний час на площади, — мы ведь тут не по своей воле. Аллаху было угодно, чтобы мы встали под знамя газавата, его рука указала на ваш кишлак. Наступит день, и мы честно исполним свой долг!
— Долг исполняют в бою, бай-бобо, — не сдержался Кудрат, — а не за чужими дастарханами.
— Куда им?! — выкрикнули из толпы. — Хорьки хоть и зубасты, да не львы!
— Какие животы себе наели, а? — добавил еще один.
— Тучность, известно, хороша для барана, — заключил предыдущую фразу кто-то под дружный хохот.
«Что стало с Кудратом, — спрашивал сам себя бай, глядя в чуть насмешливые глаза парня, — да и он ли это? Может, прав Артык, шайтан вселился в него или же сам в его обличии явился сюда? Говорят же, что у шайтана тысяча лиц. — Вспомнив вечер, когда тот хлопнул дверью, бай решил, что он уже тогда показал зубы. — Видно, с молоком это ему вошло, и теперь только с душой выйдет».
— Народ с пути сбиваешь, предатель?! — свирепо произнес Артык, выглянув из-за спины отца. — Убью!
— Погоди, — сказал бай сыну, — пусть уж до конца выскажется этот дьявол. Лучше открытый враг, чем скрытый друг. Он повернулся к толпе: — Наш час вот-вот пробьет, друзья. Хочу сказать вам, что мы не пожалеем себя, а если это предначертано свыше, без страха положим головы в битве за веру свою! Идите по домам, мусульмане, время кубтана на носу…
Интуитивно Сиддык-бай понимал, что ни сейчас, ни потом ему не следует ссориться с простыми жителями, потому что они в массе своей и есть корни дерева, называемого исламом. Обрубишь корни — засохнет все дерево. Он решил сегодня же пройти по домам, где жили его джигиты, и переговорить с ним, предупредить, чтобы они ни в коем случае не ожесточали сердца каратальцев, ничего не брали без спроса.
— Убью я этого изменника, — твердо, как давно решенное, произнес Артык, скрипя зубами, — чтоб другим неповадно было! Страх — великое дело, ота.
— Страх — удел трусов, сын, — ответил бай, — а мы воины. Нам не подобает так поступать. Эти люди наши братья, и, если кто из них заблуждается, мы обязаны помочь, а не угрожать. Можно закрыть городские ворота, а людские рты — нельзя. Неприятно, конечно, слушать такое, но перед творцом мы и за них в ответе…
Толпа расходилась неторопливо, молча, но чувствовалось, что она довольна случившимся, тем, что было высказано все, что наболело. Ее настроение передалось и некоторым джигитам — выходцам из бедных семей. Кое-кто из них откровенно злорадно улыбался, глядя на Артыка. А того еще пуще распирало от злобы. Он резко отвернулся от отца и пошел к группе, где стоял Хамид.
И в тот момент, когда Кудрат готовился спрыгнуть с супы, грянул выстрел. Неожиданный, он разорвал тишину вечера, как весенний гром, выкатившийся из-за снежной вершины. Сиддык-бай вздрогнул и, пока приходил в себя, услышал пронзительный крик:
— У-у-би-и-или! Невинного убили, о, аллах!
Люди бросились врассыпную, посылая проклятья джигитам. Сиддык-бай стал оглядывать своих людей и заметил, как Хамид набросил на плечи винтовку, из дула которой еще шел дымок. Площадь в мгновенье опустела, у супы, широко раскинув руки, вниз лицом лежал Кудрат. Бай подошел к нему, чтобы помочь, но парень был мертв. Пуля попала ему в сердце.
— Зачем ты это сделал, Хамид? — гневно спросил он, подступив к нему.
— В него вселился шайтан, бай-бобо, — ответил тот, — пока три месяца жил у гяуров. Его обязательно надо было убить!
— Это не он убил, — вступился за Хамида Артык, — сам аллах заставил его выстрелить в вероотступника.
— Воля аллаха всесильна, юзбаши, — сказал мулла, — она движет всеми нашими поступками, помыслами. Не гневайтесь на человека, свершившего праведный суд. Пусть душа павшего раскается на суде творца и попадет в рай. Оумин!
— С этим подлецом, как только в кишлаке появился, надо было расправиться, — брезгливо произнес Лутфулла-бай, подойдя к ним. — Пусть джигиты, юзбаши, уберут труп и бросят на съедение собакам.
— Зачем нам прикасаться к шайтану, — сказал Артык, — оставим его тут, найдется кому закопать в землю.
— И то верно, — поддержал его мулла…
«Что ж, — подумал Сиддык-бай, услышав мнение муллы и других, — бог беспощаден к тем, кто изменил ему. Наверное, он и заставил Хамида выстрелить, хотя Артык имел на это большее право».
Но недовольство дехкан серьезно встревожило его. И он решил послать гонцов к Ибрагимбеку за советом.
Бай долго подбирал кандидатуру гонца, но ничего лучшего, чем один из своих сыновей, не нашел. Может, среди вновь прибывших были и смелей, и проворнее, чем они, но их пока бай не знал. А на своих он мог положиться, как на самого себя, был уверен, что каждый его сын сумеет пройти по отрогам гор незаметно и донести письмо до главнокомандующего. Он пригласил сыновей в михманхану и когда завел речь об опасном задании, оба изъявили желание выполнить его. Решив не огорчать их своим недоверием, бай предложил ехать обоим.
И в ту же ночь, в сопровождении Хамида и четверых храбрых джигитов, Артык и Пулат отправились в далекий путь. В Джиликуль…
Выгоревший на солнце древний Джиликуль переживал необычные для себя дни. Здесь расположился со своим штабом Ибрагимбек, и потому кишлак был начинен разноязыким и разноликим воинством. А сама обстановка в Восточной Бухаре к тому времени сложилась следующим образом.
Военный министр турецкой республики Энвер-паша, заразившись бредовой идеей создания огромного мусульманского государства из обломков эмирата и ханств Средней Азии, отказался от высокого поста и появился в кишлаке, чтобы возглавить контрреволюционную борьбу. Разослав во все уголки края своих гонцов с призывом собираться под его знамя, он стал сколачивать армию, опираясь на британские деньги и оружие. Для короны его идея оказалась более приемлемой. Создание буферного государства, по расчетам англичан, предотвратило бы проникновение революционного духа в их азиатские владения. Да и сама Средняя Азия представлялась им лакомым кусочком, и потому они прежде всего решили объединить под руководством опытного в военном деле паши разрозненные контрреволюционные силы. Однако и Ибрагимбек не горел желанием уступить власть, тем более, Бухару. Он рассчитывал сначала разгромить красных, а с эмиром-тестем, нашедшим приют в Кабуле, можно было потом как-нибудь решить вопрос. Не возвращать же его в самом деле из изгнания?!
Энвер-паша тоже хотел править полновластно. У него для этого были веские доводы — деньги и оружие Англии, которая, впрочем, не жалела их и для Ибрагимбека. Кроме этой поддержки у паши на территории эмирата находилось немало его соотечественников-турков, бывших военнопленных царизма, отправленных сюда на различные работы. Это были кадровые военные. После революции многие из их числа сотрудничали с Советской властью, а некоторые даже занимали важные посты. Так, откликнувшийся на призыв паши Усман-эфенди, бывший сержант турецкой армии, являлся военным назиром Шерабадского виллойята, а его друг полковник Хасан-эфенди командовал милицией. Они неоднократно встречались с лазутчиками паши и в конце концов увели отряд в триста сабель. Без единого выстрела и без потерь этот отряд прошел частокол басмаческих сил и прибыл в Джиликуль.
Он входил в кишлак медленно, длинной цепочкой, вползал, словно дождевой червь. По обе стороны улицы стояли басмачи, в любую минуту готовые растерзать их, как голодные волки овцу. Вид у «красных» милиционеров был более чем странным. Казалось, они до сих пор не верят тому, что шли несколько дней по вражеской земле и никто не напал на них. Неграмотные, еще не научившиеся разбираться в обстановке, они, конечно, приписывали это авторитету своих командиров, а может быть, и силе, — воображаемой, конечно, — своего отряда. Но ничего особенного не было. По договоренности с пашой, перед «красными» милиционерами была поставлена «главная» цель — двигаться к Кулябу, не обращая внимания на мелкие басмаческие шайки. В Джиликуле же отряду предписывалось раствориться в массе басмачей, а тех, кто окажет сопротивление, приказано было уничтожить.