Год змеи

— В общих чертах, — ответил Махмуд, — как журналист, может, чуточку глубже.

— Ну а с чего бы вы начали свою работу, кроме текущих дел, разумеется?

— С внедрения в практику тонковолокнистого хлопчатника, — ответил не задумываясь Махмуд, — с более полного использования системы севооборота, без которого разговоры о поднятии животноводства будут пустым звуком…

— Ну что ж, думаю, верно определились, — сказал Кариев. — Верно!

— О чем это вы со стюардессой так весело щебетали? — спросила Майсара с иронией, когда самолет приземлился в Термезе.

— Она выясняла, почему голубка, которая села в самолет со мной, вдруг упорхнула к старой клушке, — в тон ей ответил Махмуд. — А, кстати, кто она?

— Саломат-апа.

— Да? Исчерпывающе.

Майсара рассмеялась.

— Она председатель кишлачного Совета, как и я, только стаж работы у нее, наверное, лет на двадцать побольше.

— Ну и какие мировые проблемы вы обсуждали?

— Работа да семья, — ответила Майсара, обобщив в этих двух словах полуторачасовой разговор. Оглянулась по сторонам, словно хотела убедиться, что собеседница не идет рядом, и добавила: — Нет, оказывается, таких людей, у которых жизнь была бы безоблачной. Я всегда завидовала этой женщине, считала ее самой счастливой в Сурхандарье, а ее семью — образцовой. Ее муж Сафар-ака работает учителем истории, человек в кишлаке уважаемый. Сама постоянно на виду. А в семье… господи, неужели и меня когда-нибудь такое ждет!

— Детей у нее много? — спросил Махмуд.

— Шестнадцать.

— Ого! Ну, тебе волноваться нечего, сначала нужно семерых по лавкам рассадить!

— Это несложно, было бы желание, Махмуд-ака!

— Извини, что интересуюсь, почему до сих пор не обзавелась хотя бы одним ребенком?

— Была у меня дочка, умерла. Я так убивалась, что думала — сама умру. А теперь вот…

Махмуд понял, что коснулся деликатной темы, и поспешил исправить положение:

— Так что же за неприятности у этой женщины?

— Женили они сына, а сноха вскоре после свадьбы родила. Позор, решили родители, и стали упрекать невестку. А она в слезы — ваш, говорит, это внук. Стали разбираться, все правильно…

— Тогда и разговора нет. Просто не стали дожидаться штампа в паспорте, и все. Сегодняшняя молодежь плюет на предрассудки, — сказал Махмуд.

— Но кишлак… С ним приходится считаться, Махмуд-ака. У него свои обычаи, свои взгляды. Саломат-апа почувствовала это на себе. Их семью перестали приглашать в гости, на свадьбы.

— Да, в кишлаке вся жизнь на виду, тут не прощают промахов, — согласился Махмуд и подумал: «А что сказали бы земляки, узнай они о том, что произошло в Ташкенте?»

Да уж, из этого следует только одно — пока его отношения с Майсарой не определились, следует заставить себя, — хотя он и не представлял, возможно ли это, — держаться с ней так, словно ничего не случилось.

И тут его сознание ожгла мысль — ее же, видно, муж встречать будет. Спросил с плохо скрываемой ревностью:

— Он придет?

Майсара мгновенно поняла, о ком речь. Ответила с подчеркнутым равнодушием:

— Конкретно не договаривались, но кто знает…

— Как бы я хотел, чтобы он не приехал! — воскликнул Махмуд.

— А что это даст? Говорят, перед смертью не надышишься.

— Я думаю о жизни, о нашей с тобой жизни!

— Ох, Махмуд-ака, не говорите так, не разрывайте мне душу.

Несмотря на поздний час, в аэропорту толпился народ. Оказалось здесь и много знакомых, Майсара и Махмуд вынуждены были раскланиваться с ними, и разговор их сам собой прервался. Просторная площадь перед зданием аэропорта была забита машинами. Махмуд задержался на крыльце и стал искать свой «уазик». Наконец увидел его почти у выезда с площади. «Уазик» был новенький, светлой окраски. Его выделили совхозу по настоянию первого секретаря обкома партии Кариева. Махмуд обернулся, чтобы пригласить Майсару в машину, и замер, увидев, что рядом с ней уже стоит муж. Кудрату было лет тридцать. Среднего роста, худощавый, с черной копной вьющихся волос, он был по-своему красив. Он уже успел взять из рук жены чемоданчик и что-то оживленно рассказывал ей.

— Здравствуйте, Махмуд-ака, — поздоровался он первым увидев Шарипова, и протянул руку.

Махмуд ответил на пожатие и почувствовал, как предательски дрогнула его рука. Он торопливо отнял ее и спросил просто так, лишь бы о чем-то спросить:

— Давно ждете?

— С самого обеда, — весело ответил Кудрат. — Утомились порядком. Собрались было уезжать, да Панджи предложил все-таки дождаться последнего самолета. Он сказал, что завтра утром состоится бюро райкома, а вы приглашены туда. Значит, обязательно должны вернуться.

— Все знает, — произнес Махмуд и натянуто рассмеялся. Нет, как ни старался, спокойно вести себя в присутствии мужа Майсары он не мог.

Подошел Панджи, и Махмуд облегченно вздохнул — можно было переключиться на общение со своим шофером, парнем смышленым и, к счастью, сдержанным. В армии Панджи тоже сидел за рулем, а этот «уазик» сам же и гнал с ульяновского автозавода. Технику любит, машина у него всегда так надраена, точно вот только сошла с конвейера, хотя спидометр уже «выдал» тридцать тысяч километров. Но главное достоинство шофера, по мнению Махмуда, заключается в том, что он никогда не вмешивается в разговоры, что ведутся в машине. Сам на вопросы отвечает точно и кратко. Слава о нем идет хорошая, недаром его уже пытался переманить на свою «Волгу» первый секретарь райкома Базаров. Но парень не согласился.

— Что там завтра в райкоме? — спросил у него Махмуд поспешно.

— Телефонограмма была, Махмуд-ака. У вас на столе лежит.

— Кто-нибудь познакомился с ней?

— Главный зоотехник. Он весь день сегодня готовит материалы.

— Хорошо. Поехали.

— Может, на нашем «жигуленке» поедете, товарищ директор, — предложила Майсара, — дорога дальняя все же?

— «Жигули» комфортнее, — вслед за ней подхватил Кудрат, — да и нам веселее будет.

— Ну, у вас и без меня есть о чем поговорить, — сказал Махмуд…

Ночь Махмуду выпала мучительная, другой такой он и не помнил. Если бы он только знал, в какой омут увлечет его любовь! Он-то думал, раз им с Майсарой хорошо вдвоем, раз они любят друг друга, то и мудрить нечего. Поженятся — и весь разговор. Но грезы — это одно, а жизнь — другое. Сегодня, после встречи с Кудратом в аэропорту, понял Махмуд, как непросто придется им с Майсарой, ведь они живут в кишлаке, а здесь вся жизнь — на виду.

Он ворочался с боку на бок, не в силах прийти ни к какому решению. И лишь под утро, когда петухи начали свой предрассветный концерт, забылся тяжелым сном.

— Директор-бобо, а директор-бобо!

Махмуд открыл глаза и увидел склонившегося над кроватью главного зоотехника Саттара-ака.

— Неудобно лежали, наверно, — сказал тот, — стонали. — Он присел на стул. — Пора вставать, Махмуд Шарипович.

— Да. — Махмуд встряхнул тяжелой головой, вскочил с постели. Спросил с преувеличенным безразличием: — Ничего не говорил во сне?

— Только стонали.

Махмуд промолчал, мысленно поблагодарив небо, что не вылетело во сне ее имя. О! Тогда бы новость мгновенно облетела совхоз. Он знает, что в совхозе его не любят, знает — за что. Не все, конечно, есть уже и союзники. Но многие убеждены, что Махмуд выскочка, и не ждут от директора решительно ничего хорошего. В основном это люди, как говорится, среднего звена. Открыто против не выступают, не хотят наживать врага в обкоме — а именно там, по слухам, у нового директора «своя рука». Но вот рядовым работникам свое отношение навязать сумели. Махмуд не раз слышал, как трактористы и поливальщики обвиняли его в том, что заработки их упали. Да уж, узнай в совхозе об их отношениях с Майсарой, не миновать ему скандала, анонимка-то, во всяком случае, обеспечена.

— Одну минутку, Саттар-ака, — сказал Махмуд и вышел во двор.

Утренняя прохлада освежила его, прогнала сон. Сторож хлопотал на кухне, готовя завтрак. Увидев Махмуда, он спросил, можно ли подавать на стол. Махмуд кивнул.