Шашлык из ворон

В три года я повез ее на море. Увидев впервые море и горы из окна автобуса, Ксюша скользнула по ним взглядом и принялась разворачивать карамель.

— Ксюша, ты не думай, это не наша дачная речка Лебедянка, — засюсюкал я. — Это и есть море.

— Вижу, что море, — хрустя конфетой, сказала Ксюша. — Я знаю: у моря нет второго берега.

— А горы-то! Посмотри только на них, дочка! Огромные, как великаны! — лез я из кожи.

— Великаны огромнее, — с уверенностью сказала Ксения. — В одной сказке великан выше неба.

Годам к тридцати пяти мне довелось отведать заморский фрукт манго. Я был потрясен богатой вкусовой палитрой этого неземного плода. Когда Ксюшу впервые угостили манго, на ее лице была такая невыразимая скука, словно ей каждый день доставляют из Африки спецрейсом самолета всевозможные диковинки тамошней флоры, и если она их до сих пор еще потребляет, так исключительно из уважения к трудовому люду черного континента, который выращивает тропические фрукты.

Надеясь поразить воображение дочери, я привел ее к Лобному месту.

— Вот здесь, Ксюша, в старину четвертовали людей. Люди после этого оставались без рук, ног и голов.

— А, знаю, — не моргнув глазом, сказала Ксюша. — Потом им доставали живую воду и все прирастало. Ты сам читал мне такую сказку.

Да, по сказкам мы с Ксюшей давно ходим в передовиках. Исчерпав сказки народов мира, мы перешли на свои, доморощенные. Думаю, народы мира не обидятся на нас за то, что мы сводим вместе довольно разношерстную публику. Каждая наша сказка — это вынужденная импровизация перед сном или во время еды. Нет ничего скучнее для Ксюши сна и еды, а под сказку она с готовностью ныряет под одеяло и садится за обеденный стол. Под сказку дочь сметает все, что стоит около нее на столе. Однажды рядом с ней по неосторожности поставили кастрюлю с супом, и вся семья осталась без первого.

Сон Ксюше дается труднее. Час, а то и два я отбиваю лавры у Арины Родионовны, несколько раз сам себя убаюкиваю, и слова, на которых меня заедает, теряют согласные.

— …и тогда, — бормочу я, — третья голова Змея Горыныча откусила по ошибке еую…

Ксюша толкает меня ногой, требуя восстановления согласных.

— Третья голова откусила первую, — еле ворочая языком, повторяю я.

— А что в это время делала вторая голова Змея Горыныча? — интересуется Ксюша.

— Вторая ела шашлык по-карски, — плету я в полузабытьи.

— Шашлык из ворон? — уточняет Ксюша.

— Почему из ворон? — недоумеваю я.

— Вороны каркают и шашлык по-карски.

— Нет. Вороны каркают сами по себе, отдельно от шашлыка. — разъясняю я.

— А почему по-карски? — вредничает Ксюша.

Я понятия не имею, откуда взялось это проклятое название. Но признаться дочери в своем невежестве не могу. Мне хорошо известны последствия такого необдуманного шага. Ксюша потребует, чтобы я немедленно позвонил своему начальнику Синяеву и прояснил ситуацию с шашлыком. По молодости лет она наивно полагает, что начальники знают больше своих подчиненных. Я уже как-то выяснял у Синяева под нажимом Ксюши происхождение слова «торшер». Синяев, как и следовало ожидать, четкого ответа не дал: про «моншер», говорит, знаю, а про «торшер» нет. Пришлось соврать дочери — а без исчерпывающей информации она отказывалась спать, — что торшер по-французски цапля, а цапли, как и торшер, любят стоять на одной ноге. Так, дескать, сказал Синяев.

На сей раз я решил обойтись без Синяева.

— Карский, — сказал я Ксюше, — фамилия одного путешественника, из которого людоеды приготовили шашлык. Так с легкой руки людоедов и появился шашлык по-карски.

— Дальше! — требует Ксюша.

— И тогда людоеды поняли, что самый вкусный шашлык из путешественников.

— Да не про людоедов ты рассказывал, а про Змея Горыныча, — нервничает Ксюша.

Про Змея Горыныча я начисто забыл. Хотя ясно, что ничего хорошего он совершить не мог. Осторожненько задаю Ксюше наводящий вопрос:

— Хотела бы ты иметь три головы, как Змей Горыныч?

— Нет. Головы передерутся, и одна слопает другую. Как у Змея.

«Неужели я нес такую ахинею!» — ужасаюсь я про себя.

— А третья голова — она-то куда смотрела? — прощупываю я.

— Как куда! Она же уплетала шашлык из путешественника!

— Ну, правильно! — наконец-то восстанавливаю я прерванную нить сказочного сюжета. — Третья голова откусила первую, а вторая, которая ела шашлык, не наелась и сгрызла откушенную голову. И как раз мимо проходил доктор Айболит. Он смазал Змеегорынычеву рану йодом, чтобы не было заражения крови. и заодно сделал ему прививку от свинки. Уходя, он оставил флакончик с йодом — на случай, если третья голова вздумает откусить еще и вторую. Но, конечно, третья голова не сделает этого, так как ей тогда не с кем будет перекинуться словечком. Вот у человека одна голова, и, когда рядом нет друга, ему бывает очень скучно. А с двумя головами он бы не скучал даже в одиночестве.

— Папа, а Иван-царевич, отрубив головы Змею, смазал ему раны йодом?

— Нет.

— Почему? А заражение крови?

— Иван-царевич не прихватил с собою йода.

— Он забыл в аптеку зайти?

— Аптек в то время не было.

— А где же взял йод Айболит?

— Айболит жил в наше время.

— Как же они встретились?

Чтобы свести концы с концами, мне волей-неволей приходится совершать чудеса:

— Змей Горыныч жил высоко в горах, и однажды его засыпало снегом. Он заснул и проспал под снегом ровно тысячу лет. А когда снег растаял, он проснулся, чувствует что-то не то. Самолеты летают, тракторы жужжат в долинах. Ну, Змей на нервной почве и откусил себе голову. А тут как раз мимо доктор Айболит проходил.

— А Змей Горыныч к нам не заявится?

— Не должен, — говорю я. — Он, когда в снегу спал, отморозил лапы.

— А вдруг заявится? — не верит Ксюша.

— Заявится — угостим его манной кашей. У него за тысячу лет зубы повыпадали. И он теперь на диете.

Одним словом, Ксюша привыкла к чудесам. Оттого-то море и кажется ей рядовой лужей, горы — грудой камней.

В последнее время я решил вернуть Ксюшу на землю и в основном рассказываю ей о том, как я работал в юности дворником, каким инструментом при этом пользовался, куда девал мусор и пищевые отходы.

Есть Ксюша стала хуже, зато засыпает гораздо быстрее.

ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

Я нашел на дороге десять рублей. Невелики деньги, а все равно приятно. Тем более, это редко случается. Мне, например, такая сумма на дороге встретилась впервые.

Огляделся я — может, растеряша, посеявший червонец, и объявится. Обидно все-таки потерять десять рублей. Шубенку на них не справишь, а, скажем, на подсвечник вполне хватает. Может, человек и думал пустить эту десятку на подсвечник — кто знает. И вдруг такой удар. Меня однажды на пятерку обсчитали, и то я целую ночь не спал.

Но время позднее, на улице пусто. Сунул я находку в карман и зашагал домой, внимательно глядя под ноги. Однако больше ничего ценного не попадалось.

Дома, лежа в постели, я стал прикидывать, как потратить свалившиеся с неба деньги. Перебрал все варианты, но ни один меня не устроил. Над рядовой десяткой, полученной в зарплату, я бы не ломал голову, а купил какую-нибудь ерунду.

Чайник, к примеру, — у моего эмаль совсем облупилась, или утюг — имеющийся в доме давно гладит на одном режиме, или бра — удобство, что ни говори: почитал перед сном книжечку и, не вылезая из постели, щелк выключателем.

Но в том-то и дело, не рядовой это червонец, а, можно сказать, подарочный. Мне его судьба подбросила. И потратить его хотелось на предмет, который мне и в голову бы не пришло отхватить на свои кровные. Поскольку и без него жить можно припеваючи.

Вот, кстати, нечто сувенирное, вроде подсвечника. На свои я бы его и под угрозой расстрела не купил. Или чеканка. На ней дева выдавлена. Руки девы простерты к звездам. Символично. Олицетворяет тягу человечества в космос.

Или шкатулку для хранения драгоценностей. Пока с драгоценностями у меня спокойно, можно держать в ней гвозди, шайбы и тому подобные железки.