Страница 13 из 18
«Обозрениям» Дома Печати удается то, что не удавалось, кажется, ни одному из театров Москвы… Театр Дома Печати нашел себя в темах злободневных, в ударах по отрицательным моментам каждого дня. По существу, это театр, имеющий явный уклон в форму малую, «представление» легкое, непринужденное. Но точек соприкосновения с прежней «миниатюрой», с пошлой эстрадой, забавой для забавы у него никаких нет. Это театр чисто сатирический, идущий — с запасом орудий юмора, пародии— на общественную борьбу… Путь взят, во всяком случае, правильный, определенный, мобилизован в работу целый ряд московских журналистов, и труппа собрана для исполнения молодая, имеющая в своем составе талантливых людей и очень подходящая по своим сценическим приемам для такого театра — легкого, веселого, но рядом с этим и «злого», бичующего, вышучивающего…»
Подмостки Дома Печати были, однако, не единственной трибуной, с которой звучала крокодильская сатира. В те годы каждое воскресенье в 18 часов 15 минут передавался в эфир «Радио-Крокодил». Выходил также «Кино-Крокодил», явившийся предшественником нынешнего популярного «Фитиля».
Но, конечно, главным делом для В. И. Лебедева-Кумача, как и для всех нас, оставалась работа в редакции. Вот почему в специальном номере «Крокодила», посвященном десятилетию журнала, Лебедев-Кумач так душевно писал:
С журналом нянчась, словно мать,
Дышали пылью мы свинцовой
И часто оставались спать
В «Седьмой» и «Первой Образцовой».
Наш крокодильский адмирал,
Душистый дым вокруг развеяв,
Упорно кадры подбирал
Добрейший «батько» Еремеев.
Малютин, Черемных, Моор
Спаялись кровно с «Крокодилом».
И рос худкор, и рос крокор,
И рос тираж, и крепли силы.
Пришли Неверов и Кольцов,
Пришли Демьян и Маяковский,
И «Крокодил» в конце концов
Стал «Главсатирою» московской.
Без жарких схваток нет побед,
А кто горит, тот быстро тает.
И дяди Кости больше нет,
И многих, многих не хватает.
Но не роняли мы знамен,
К нам молодежь всегда ходила,
И сотни нынешних имен
Родились в недрах «Крокодила»!
* * *
Особо хочется рассказать об одном из острейших наших сатириков — Борисе Григорьевиче Самсонове, работавшем в журнале с 1926 года.
Сочетание иронического ума с жизненным опытом делало его сатирические выступления необычайно яркими и убедительными. Он был горячим почитателем творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина и во многих своих фельетонах прямо и откровенно подражал его литературной манере.
Борис Григорьевич был неистощим на выдумку и успешно работал в самых разнообразных жанрах: писал фельетоны, сатирические дневники — отклики на злобу дня, отлично обрабатывал рабочие письма. Перу Самсонова принадлежит блестящая «Коллекция лакированных» — острых литературных портретов кандидатов на вычистку из партии. Эта серия фельетонов, печатавшаяся на страницах журнала как раз в период чистки партии, имела особенный успех.
Однажды в редакции появился некий периферийный работник и потребовал свидания с автором «Коллекции лакированных».
— Кто же это дал вам право сочинить на меня пасквиль? — с места в карьер спросил он у Самсонова, потрясая номером «Крокодила».
— А разве там названа ваша фамилия?
— Еще чего по хватало! Мне и так никакой жизни по стало. По телефону звонят — поздравляют, что в «Крокодил» попал… Встречаю знакомых — в лицо смеются!..
— А мы вовсе не имели в виду лично вас, — тщетно объяснял Самсонов. — У меня выведен, так сказать, собирательный, обобщенный тип. Чем же я виноват, что вы оказались на него похожи?..
Язвительным было не только творчество Самсонова. Он и в жизни любил поиронизировать над товарищами. Своим злым языком наживал он много врагов, но мы, крокодильцы, знали, что Борис Григорьевич вовсе не злой. Непримиримо злым он был к врагам, которых клеймил не только в своих ядовитых фельетонах, но и в популярных тогда сатирических сентенциях «Мысли беспартийного Савелия Октябрева».
Ввел эту рубрику в «Крокодил» бывший его редактор Н. Иванов-Грамен. Сочинял «мысли Савелия Октябрева» и Лебедев-Кумач. «Мысли» Самсонова отличались, пожалуй, наибольшей остротой и афористичностью. «В чернильницу Самсонова налит яд пополам с желчью», — говорили крокодильцы.
Мануильский очень ценил в Борисе Самсонове яркий накал его гневной сатиры. Он советовал крокодильцам учиться у него зло ненавидеть ту скверну, которая осталась нам в наследство от старого мира.
— У Самсонова нет равнодушных слов, — говорил Михаил Захарьевич. — Они всегда колючие и безжалостные, потому что рождены чувством.
Но как-то Мануильский, прочитав очередной фельетон Самсонова, выступавшего иногда под псевдонимом Б. Брандт, сказал:
— Вы забыли сегодня, Борис Григорьевич, что все же критикуете не врагов, а наших советских людей. Это ведь не царские помпадуры, которых уничтожал Салтыков-Щедрин. Надо немного полегче на поворотах.
— На то вы и редактор, чтобы наводить порядок! — ответил Самсонов. — Если бы мы, авторы, все писали правильно, то что осталось бы делать редакторам?..
Летом жили мы с Борисом Григорьевичем в Серебряном бору по соседству со старейшим правдистом, одним из видных партийных публицистов, Емельяном Михайловичем Ярославским. Он ценил сатирический талант Самсонова, и по вечерам мы частенько отправлялись любоваться розами, разведением которых увлекался Ярославский. Затем вместе с хозяином выходили через дорогу на высокий берег Москвы-реки, заросший вековыми соснами. Там, на любимой скамеечке Е. М. Ярославского, начинались интересные беседы.
Емельян Михайлович высоко ценил искусство карикатуры. Как-то, помню, он сказал, что вовремя напечатанная в газете, в плакате, понятная массам, она выразительнее всяких слов запечатлевает наиболее характерные черты врага. Особенно высоко отзывался он об искусстве Дени. Позднее в предисловии к его альбому Ярославский писал, что его рисунки станут для всякого историка таким же ценным документом, как воззвания, статьи, цифры, документирующие революционную борьбу.
Дружил Емельян Михайлович с Моором и Черемныхом, с которыми его связывала активная антирелигиозная работа.
Там же, в Серебряном бору, безвременно оборвалась жизнь Бориса Григорьевича Самсонова, умершего от инсульта. Еще много лет его творчество могло бы украшать страницы журнала…
* * *
В начале тридцатых годов начал регулярно печататься в «Крокодиле» Михаил Зощенко. Бывая в Москве, он охотно участвовал в редакционных совещаниях, обсуждении тем для рисунков, планировании очередных номеров.
Михаил Михайлович был человеком болезненным (в империалистическую войну он был отравлен газами), а кроме того, отличался мнительностью. В очередной понедельник он должен был приехать из Ленинграда на совещание сатириков. Мы послали за ним машину на вокзал. Заехав в гостиницу «Москва», где ему был забронирован номер, и оставив там вещи, он хотел приехать в редакцию. Но водитель вернулся один. Оказывается, Зощенко сказал, что плохо себя чувствует. Я позвонил в гостиницу, но номер не отвечал. Портье сообщил, что Зощенко уже уехал, сказав, что с дневным поездом возвращается в Ленинград…