Страница 11 из 18
Играть они любили в Большой Московской гостинице, рядом с нашей редакцией, где стоял зеленый стол с шарами из слоновой кости, и мы часто отправлялись туда не столько любоваться игрой, сколько следить за великолепным словесным поединком. Зрители, удобно расположившись вокруг, премировали особенно удачные остроты, бросая на зеленое поле серебряные двугривенные. Маяковский, как ребенок, радовался этому поощрению, с наслаждением сгребая их со стола, точно крупье в рулетке…
Владимир Владимирович, как известно, относился к своему творчеству с предельной требовательностью. Вспоминаю, что, сдав нам свое сатирическое стихотворение «Помпадур», он уехал в Крым. И вот уже с дороги, продолжая думать о своем «Помпадуре», поэт дал в редакцию телеграмму с просьбой заменить два слова словами, показавшимися ему более выразительными.
О другом характерном для Маяковского случае рассказывал мне один из редакторов журнала, Николай Константинович Иванов-Грамен. Когда поэт, которого называли «Маячок», «Маяк» и «Маячище», приносил рукопись в редакцию, ему, бывало, делали по стихам отдельные замечания.
— Значит, нужно исправить, — решает Маяковский. Усаживается на подоконник, думает, пишет, зачеркивает. Опять думает. Опять пишет. Кто-то говорит:
— Да оставьте, не переделывайте! Нас здесь человек десять, а не понравилось всего одному.
Маяковский замечает:
— То есть десяти процентам! А «Крокодил» читают тысяч шестьсот. Значит, не понравится шестидесяти тысячам. Как же можно не переделывать?..
Хочется развеять и совершенно неверное представление о Маяковском как о человеке грубоватом, несдержанном и даже агрессивном в тех случаях, когда с ним почему-либо не соглашались. В качестве примера приводят его выступления в большой аудитории Политехнического музея. Но надо вспомнить время и обстановку, в которой они проходили. В публике было немало злобных обывателей, торговцев-нэпачей, ненавидевших поэта за художественное разоблачение мещанства. Вполне естественно, что, парируя злобные реплики, а часто свист и улюлюканье, Маяковский действовал по всем правилам стратегии бескомпромиссного боя. Да, в такой обстановке он преображался и разил противника беспощадно. А в жизни был он человеком скромным, даже застенчивым, с нежной и тонкой душой, доброй, отзывчивой, легко ранимой…
* * *
Точку зрения К. С. Еремеева на советскую сатиру как верную помощницу партии горячо разделял его ближайший друг Демьян Бедный. Недаром в одном из своих раешников поэт писал:
Дорогие наши читатели,
Друзья-приятели!
У кого какие разумные планы и виды,
Кто пострадал от незаслуженной обиды,
Кто может указать сокрытые преступления
Иль обнаружить застоявшуюся грязь,
Пишите нам письма без промедления,
Держите с нами деловую связь,
Потому —
Крокодилу самому
Не добраться до каждой щели и до каждого канальца.
А мы не хотим высасывать материал из пальца.
Печатаем мы краснокрокодильские тетради
Не зубоскальства ради,
А чтоб предавать карающему смеху
Все, что составляет для Советской власти помеху…
Подписывавшийся под многими материалами в журнале «краснокрокодильский секлетарь Демьян Бедный», он был удивительно подвижен, охотно принимая участие в крокодпльскпх рейдах. То он в Сормове, то в Иваново-Вознесенске, то на Урале. В экстренных случаях он летал и на первых советских самолетах; Л. Сосновский писал в «Правде» о «летающем Демьяне».
Его популярность была действительно всенародной. В одном из своих писем в редакцию рабочие обращались к нему так:
«Товарищ Демьян, пропиши нам насчет политики подробно, как ты пишешь, так мы очень хорошо понимаем, потому что выговор у тебя очень приятный…»
— В дореволюционной «Правде», — говорил дядя Костя, — в своих знаменитых баснях, передававшихся из уст в уста после того, как они бывали напечатаны на страницах газеты, он беспощадно разоблачал прогнивший самодержавный строй. А в 1917 году, сразу после Октября, Демьян в первых же номерах «Правды» выступил уже как строитель новой жизни. Демьяновская сатира быстро нашла нужный прицел и начала разить врагов Советов…
К. С. Еремеев высоко ценил действенную, насквозь проникнутую гражданскими чувствами демьяновскую поэзию и решил выпустить первое однотомное собрание сочинений Демьяна Бедного в издании «Крокодила». Константин Степанович проявлял трогательную заботу о том, чтобы книга была хорошо напечатана. Он сам связывался с Севзабумпромом, «выбивая» приличную по тем трудным временам бумагу. Потратив уйму энергии, дядя Костя добился своего: отлично иллюстрированное Михаилом Черемныхом издание выглядело довольно нарядно и было тщательно отпечатано в самой лучшей типографии имени Ивана Федорова.
Вспоминаю, как весной 1923 года дядя Костя вместе с Демьяном Бедным и автором этих строк выезжали в Петроград, чтобы подписать там в печать этот первый однотомник поэта.
Выйдя с вокзала, мы сразу столкнулись с творчеством Демьяна Бедного. Тогда на бывшей Знаменской площади еще высился памятник Александру III. По сокровенной мысли талантливого ваятеля Паоло Трубецкого, это была скульптурная карикатура на царя. Его тяжеловесная, неуклюжая фигура раздавила Россию. И вот по постановлению Петросовета на постаменте была высечена надпись, принадлежащая меткому перу Демьяна:
ПУГАЛО
Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья.
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья!
— Здорово, Ефим Алексеевич, — улыбнулся Еремеев. — Всего в четырех строках сразу с тремя самодержцами расправился…
— Ну как же, дядя Костя, когда я их сочинял, то все время помнил, что каждую букву будут в мраморе высекать. Это не шутки! Очень дисциплинирует. Мне кажется, если бы каждый поэт знал, что его строки будут высекать в камне, стихи стали бы короче и выразительнее…
И снова шагают они по легендарному городу, с которым связано столько боевых воспоминаний. Ведь К. С. Еремеев был членом Петроградского военно-революционного комитета, руководившего Октябрьским восстанием, а Демьян Бедный печатал здесь свои знаменитые басни, работая в редакции дореволюционной «Правды».
Недаром Д. С. Моор в первом октябрьском номере «Крокодила» нарисовал вместо благородной девицы, воспитывавшейся в бывшем Смольном женском институте, обвешанного пулеметными лентами балтийского матроса, придав ему явное сходство с дядей Костей. И вот эта «Институтка образца 1917 года» из Смольного снова гуляет по Невскому…
При Еремееве дух коллективизма пронизывал всю работу редакции. В один весенний день, когда ярко светило солнце, накаляя воздух в маленькой, душной комнате, дядя Костя позвонил Демьяну:
— Привет, Ефим Алексеевич! Ты прохлаждаешься у себя в Мамонтовке, а мы должны потеть в Охотном ряду. Где же справедливость? Если не хочешь сам попасть на вилы, вызывай машину и едем снимать дачу для крокодильцев!..
Через полчаса Демьян, для которого слово Еремеева было законом, появился в редакции, и вскоре мы уже мчались по Ярославскому шоссе на потрепанном «Паккарде», вызванном из ав-тоброневого отряда ВЦИК. А еще через час мы сняли на окраине Клязьмы две большие двухэтажные дачи. Помню, как наш распорядительный директор издательства А. Ратнер слюнявил кредитки, отсчитывая аванс алчным дачехозяевам. (В скобках добавлю, что в ближайшую получку эти деньги были удержаны из нашего гонорара…).