Страница 52 из 64
9. Мали-онна
Ни за что бы не подумала, что страдающий ребёнок — это так страшно. Знаю, Анвар делает всё возможное, чтобы Никаю не было слишком больно, но тот всё равно то и дело слабо постанывает сквозь сон, и звук давит жалостью сердце. Весь его лоб и лицо покрыты густым слоем зелёной кашицы, остро пахнущей прелой травой. Моя задача — периодически капать в приоткрытый рот бесцветное масло, не дающее проснуться. Иначе бы всю усадьбу сотрясали ужасающие крики.
После приготовления снадобий Юнику Анвар отправляет спать: планируется, что она подменит, когда у него не останется сил бороться с гнилью. Он не отрывает пальцев от висков мальчика до самой полуночи, сосредоточенно прикрыв веки и временами хмурясь. Я не мешаю и стараюсь не издавать лишних звуков. Мы сидим у изголовья кровати с двух сторон, и лишь свеча слабо потрескивает с тумбы. К тому времени, как в окно заглядывает лунный свет, что-то неуловимо меняется: через слой уже подсохших трав видятся проступающие на бледной коже Никая капли испарины.
— Есть, — прерывисто выдыхает Анвар, наконец-то открывая глаза. Вижу в них яркие голубые всполохи, которые не могут улечься, пока он не моргает ещё несколько раз.
— Получилось? — осторожно спрашиваю я, наблюдая, как он медленно выпрямляет спину и тянется за полотенцем на спинке кровати.
— Рано говорить. Но поддаваться начинает, он хотя бы борется. Дам ему немного передохнуть и продолжу.
Он откидывается на стуле и устало вытирает испачканные снадобьями ладони. Невольно задерживаю взгляд на закатанных рукавах его рубахи. Жилистых предплечьях, начинающихся от запястья правой руки ожогов. Перстне с соколом. В царящем полумраке тёмный силуэт манит ещё больше обычного, вызывает странное желание коснуться, провести кончиками пальцев по тёплой шоколадной коже, и я сжимаю кулаки.
— Спасибо, — шепчу, немного нервно улыбнувшись: мои любования собственным мужем сейчас точно не к месту, и от них неплохо бы отвлечься. — Получится его вылечить или нет, я всё равно очень благодарна за попытку.
— Брось. Я бы сделал это в любом случае, даже если бы тебя тут не было. Это ребёнок. Уверен, ты тоже сидишь у его постели не из одного только чувства вины.
Он пытается поймать мой взгляд, но я не могу поднять головы, слепо созерцая начинающуюся лёгкую лихорадку Никая. Он прав, мы оба сейчас тут не потому, что должны, а потому что так правильно. Мир ломается, если где-то вот так мучается дитя. Но чего Анвару не изменить и не исправить — чувство вины всегда будет со мной, преследовать в кошмарах, тянуть когтистые лапы к горлу. Не каждую ночь он сможет быть рядом, чтобы прогнать то чудовище, которое норовит заморозить моё тело.
— Я всегда останусь виновной, — глухо лепечу я, отчаянно зажмурившись. — В том, что решила нарушить порядок и посягнуть на трон. Что подняла тот кхорров меч и ранила им отца. И что за своими переживаниями совсем не обратила внимания, как Маиса перестала быть собой. Эти смерти останутся на моих руках, я унесу их с собой в безвременье и буду отвечать у врат Харуна.
Над постелью Никая повисает гнетущая тишина, в которой слишком громко слышится его отрывистое, слабое дыхание. По позвонкам сбегает неуютная холодная дрожь. Зря я затронула эту тему и ожидаю чего угодно, но не тихого низкого зова, от которого пересыхает во рту:
— Иди сюда.
Анвар приглашающе разводит руки, без тени улыбки или насмешки. Смотрит через слабый свет в мои глаза — так внимательно и долго, что немеют плечи. И надо бы отшутиться, но сопротивляться нет ни малейших сил, а от подступающей к пальцам ног прохлады уже тревожно колотит в груди. Кажется, что для связи разумов не нужна кровь, потому что почти слышу успокаивающее эхо — «иди ко мне». То, что крутится огнями в бликах прозрачной радужки.
Не думая, лишь желая коснуться его и ощутить безопасную твёрдость тела, поднимаюсь со стула и огибаю кровать. Я колеблюсь, а вот Анвар — совсем нет, когда сам обхватывает меня за талию и усаживает к себе на колени. Левая рука собственнически ложится на моё бедро под тканью так и не снятых дорожных брюк. Беспокойно сглатываю, не решаясь поддаться этому теплу, прокатившемуся до самых пяток. И сжимаюсь в комок, едва шею покалывает пряным воздухом от приглушённых слов:
— Ты ошибаешься, — твёрдо говорит Анвар, незаметно приближаясь к моему уху. Щекотные мурашки туманят рассудок как вино. — Твои руки до сих пор чисты. Даже кровь Зверя их не коснулась, потому что важно намерение. Ты никого не хотела убивать. Не знала, что меч отравлен, а подмену Маисы не заметил даже я. Прекращай винить себя зря.
— Было так просто винить тебя, — неохотное признание, от которого ёжусь, обхватив руками свои плечи под тонкой льняной блузой.
— И ты всё ещё веришь, что это было справедливо? Что я нарушил обещание и решил убить Казера?
Вздрагиваю, с сопротивлением негнущейся шеи поворачиваю голову. В этих свистящим шёпотом прозвучавших вопросах столько неуловимого надрыва, что затянувшееся, застывшее мгновение я вовсе не могу дышать. Хотя бы моргнуть, и продолжаю внимательно смотреть в самую глубину колдовских глаз — столь чистых, прозрачных, отражающих суть его противоречивой души. И воли на то, чтобы держать призрачные стены, больше нет. Устало прислонившись лбом к его лбу, едва слышно шепчу:
— Сейчас я тебе поверю. Поэтому будь честен. — Глубокий вдох еловой терпкости, когда кроме его взгляда не остаётся ничего вокруг. — Анвар, это ты пытался убить моего отца?
— Нет. Моя маленькая Эфилона, я бы ни за что не причинил тебе такую боль, — лёгкая хрипотца в уверенном голосе отзывается волнующей пульсацией под рёбрами. Анвар прижимает к моей щеке горячую ладонь, размазывая откуда-то взявшуюся влажную дорожку. Всхлипываю, придвигаюсь к напряжённому телу ещё ближе, чтобы обнять и спрятать лицо на его плече. Я верю. И эта вера бесконечным потоком облегчения омывает до дрожащих коленей.
Дышу им, этим смолистым теплом, позволяя пальцам Анвара зарыться в мои волосы. Вжимаюсь всё теснее, нуждаясь в нём до соли в глазах и комка в горле. Бездумно провожу губами вдоль почти незаметных следов от царапин на его шее, будто какой-то частью себя хочу попросить прощения за них. За то, что не слышала. Что самый простой вывод приняла за правильный. На языке играет солоновато-терпкий привкус тёмной кожи, от которого тепло стремительно перерастает в жар, особенно когда ладонь Анвара требовательно сжимается за моём бедре.