Страница 21 из 73
Глава 12, (в которой случается новая смерть)
К концу недели жизнь обитателей виллы «Магнолия» вошла в устойчивую колею.
Вставали в восемь-полдевятого и шли купаться. Завтракали густым йогуртом с мёдом, домашней ветчиной и горячими лепёшками, и снова шли на пляж. После полудня сидели в тени винограда на террасе и занимались своими делами; леди Камилла писала бесконечные письма, Полина правила статью для журнала «Acta Mathematica Magica»[3], Юра читал. Дивный голос Сони Мингард, звучавший из виллы «Глория», добавлял этой картине живописности.
Обед Хрисула подавала в два, после обеда уходила, а Полина отправлялась спать. Племянничек клялся, что будет читать, и она делала вид, что верит.
Потом опять шли купаться, ужинали… Словом, образ жизни получался размеренный и спокойный.
Время от времени леди Камилла с подругой прогуливались по главной (почти единственной!) улице Ахарави. Заглядывали в лавочки, покупали что-то нужное, или наоборот, совсем ненужное, но такое притягательное! Кстати, Полина заметила — и леди Камилла с ней согласилась — что магазины в столице острова совершенно к себе не тянули. Начиналась прогулка с кондитерской лавки. Толстячок Манолис расцветал, завидев покупательниц, выскакивал из-за прилавка, рассказывал о том, чем пополнилась его сокровищница за прошедшие дни. Разноцветные леденцы и фруктовый мармелад в стеклянных банках, подсвеченные солнечным лучом, и в самом деле казались драгоценными камнями, а фольга, в которую заворачивали шоколадные конфеты, сияла не хуже золотых монет. Что там — лучше, много лучше!
Купив по горсти того и этого, дамы заглядывали в магазинчик с овощами и фруктами. Любовались толстобокими, словно поросята, лиловыми, белыми и полосатыми баклажанами, нежно-зелёными соцветиями брокколи, сияющими плотными гроздьями винограда, золотом разрезанной дыни и хрупкой мякотью тёмно-розового арбуза. Выбирали того и сего, на что падал взгляд, и Василис, хозяин магазинчика, отправлял сына отнести эти покупки на виллу.
Дальше Камилла и Полина проходили мимо совсем крохотной, вросшей в землю часовни Великой Матери. Дверь внутрь всегда была открыта, и в полутёмную комнатку, освещённую лишь несколькими свечами, вели три ступеньки вниз. После часовни улица чуть сворачивала вправо и расширялась так, что этот пятачок можно было назвать площадью, что мэр Ахарави и не преминул сделать. Площадь Единства Эллады, звучит же, а? На площади стоял храм Единого, у дверей которого под широкой кроной платана дремал в кресле отец Софоклис; на коленях старика, на его плечах и у ног спали разноцветные кошки.
В магазин, расположенный сразу за храмом, дамы единодушно не заглядывали. Принадлежал он резчику по дереву Прокопию Станису, человеку мрачному и неприветливому. Работал Прокопий с единственным материалом, деревом оливы, и его грубоватые чаши, подсвечники и разделочные доски не нравились ни Полине, ни Камилле. Поговорить же с резчиком, как с Манолисом или тем же зеленщиком Василисом, ещё никому не удавалось: буркнув что-то себе под нос, Прокопий утыкался в очередную деревяшку.
Зато в лавочке с молоком можно было оторваться! Её хозяйка, госпожа Зои, пышная и бело-золотая, как самое лучшее свежевзбитое масло, любила поговорить — о себе, о детях, о соседях, о погоде и цветах во дворе, об урожае винограда и новорожденной тёлочке… Обсуждая с леди Камиллой рецепт зимнего пирога с мандаринами, она одновременно отрезала кусочек от круглой головки свежего манури[4], чтобы покупательницы могли его попробовать, расхваливала сливки и заворачивала в шуршащую бумагу жёлтый сыр с большими круглыми дырками, в которых застывала слеза.
Заканчивали они прогулку у рыбника Афанасия. Ах, эта серебряная чешуя, отливающая на солнце радугой, эта мелкая мелочь, рыбёшки, которые так славно жарятся целиком; красные жабры барабульки, белое нежное пузо камбалы, полупрозрачные плавники каменного окуня… Большим сачком Афанасий вылавливал из аквариума лангуста, сворачивал из серой рыхлой бумаги кулёк и щедро сыпал туда рыбную мелочь, в другой такой же кулёк складывал пару жирных лавраков[5] и подзывал помощника — иди, мол, отнеси всё это на виллу «Магнолия».
Потом степенно принимал в оплату несколько монет и напоследок говорил Полине:
— Всё-таки я считаю, что барабульку надо жарить в масле!
— Совершенно с вами согласна, уважаемый Афанасий, — отвечала она, с трудом отводя взгляд от громадного краба.
Краб этот уже несколько недель жил в одном из аквариумов, получил имя Павлос, и снисходительно принимал от господина рыбника мелкую рыбёшку в качестве пропитания. Купить его и съесть никто не решался…
В то утро дамы задержались за выбором купальников, и Юра выскочил из калитки первым. Выскочил… и почти споткнулся о лежащего ничком мужчину в чёрной рясе.
В первый момент он застыл, словно окаменевший. Просто испугался, ему показалось, что это снова… тело. Но человек шевельнул пальцами руки, мальчик отмер, опустился рядом с ним на колени и с трудом перевернул тяжёлое тело. С головы лежащего свалилась чёрная шапочка, и вокруг выбритой макушки венчиком встали седые редкие волосы. Мужчина открыл глаза — бледно-голубые, выцветшие, словно небо в жаркий день — слабо улыбнулся и пробормотал что-то непонятное.
Юра сдёрнул с плеча махровое полотенце, сложил и подсунул старику под голову.
— Я сейчас! — крикнул он и побежал к «Магнолии».
Дамы как раз спускались с крыльца, о чём-то споря.
— Там, на пляже, отец Софоклис! Ему плохо, кажется!
Леди Камилла сдвинула брови.
— Отец Софоклис? Странно, я думала, он и ходить-то не может… Так, мисс Майнд, вы идите и посмотрите, можем ли мы оказать какую-то помощь, а я срочно свяжусь с господином Стоматули. Пусть пришлёт мага-медика!
Говоря честно, Полина не слишком хорошо представляла себе, какую помощь можно оказать в таком случае, но решительно пошла за племянником.
Старый священник лежал, глядя на море, и улыбался. Полина поняла, что маг-медик уже не нужен, повернулась к мальчику и попросила:
— Принеси, пожалуйста, какую-нибудь простыню.
Потом опустилась на колени, вознесла короткую молитву Великой Матери и закрыла старику глаза.
Первым, разумеется, прибежал господин Апостолос Стоматули. Покачал головой, глядя на тело, накрытое белой махровой простынёй, достал коммуникатор и подождал соединения.
— Отец Георгий, горе у нас, — проговорил он. — Отец Софоклис нас покинул…