Клич

— Спасибо тебе, Евлампий Сидорович, — растроганно отвечал Крайнев, — да вот какая история: друзья мои разбежались по службам, а мой праздник еще не кончился.

— Стоит ли огорчаться, любезнейший Владимир Кириллович?! — воскликнул Евлампий Сидорович, еще больше утверждаясь в своих предположениях. — Ежели вы насчет кумпанства, то я весь к вашим услугам.

Иногда он умел выражаться вежливо и с изысканностью, что позволяло подозревать в нем некоторые беллетристические способности: иные фразы он прямо на лету и с замечательной памятью выхватывал из прочитанных дешевеньких изданий, которые регулярно покупал на рынке.

— Твой кураж я знаю, но он не для меня, — сказал Владимир Кириллович. — Мне бы в укромном местечке, да чтобы с беседой, и не просто так, а по душам.

— Так вот со мною и побеседуете, я вам такого порасскажу! А ежели здесь не угодно, то можно и в кабак.

— В кабак — хорошо, — согласился Крайнев. — В кабаке интересные людишки…

"А ведь он не рюмочку выпил с утра", — с завистью подумал Евлампий Сидорович и, опять же из книжки, вежливо отвечал:

— Сия диспозиция не столь затруднительна. Не извольте беспокоиться, я только надену штаны, и все будет в самом разе…

— А что, — проговорил Владимир Кириллович, глядя, как Евлампий Сидорович облекает шароварами свои мохнатые ноги, — нет ли у тебя знакомцев со Шпалерной?

— Да как же нет, есть и со Шпалерной, — сказал Евлампий Сидорович. — Да вам-то на что?

— Вот те раз!

Евлампий Сидорович ударил себя ладонью по лбу:

— И как же это я? Ей-богу, запамятовал! Уж не про политических ли собираетесь статейку писать?

— Может, и про политических, а может, и наоборот, — сказал Крайнев, все время памятуя, что с Евлампием Сидоровичем следует ухо держать востро. — А может, и просто любопытствую.

— Дело ваше, — согласился Евлампий Сидорович, — но человечек такой у меня и впрямь на примете имеется. Саввой его зовут, а по батюшке не припомню.

— Ладно, — вроде бы пьяненько отмахнулся Владимир Кириллович, — обойдемся и без батюшки.

Евлампий Сидорович по достоинству оценил его шутку, и они, недолго думая, отправились к знакомому надзирателю.

Савва оказался человеком пожилых лет, степенным и неразговорчивым.

— В кабак так в кабак, — сказал он без улыбки, ждать не заставил и натянул на себя потертую овчину.

— Что же ты в таком затрапезном виде? — упрекнул его Евлампий Сидорович. Но Савва хмуро буркнул что-то и переодеваться не стал: в кабаке он выглядел естественнее остальных.

Определенного плана у Крайнева не было: все надежды он возлагал на один только случай и на свою находчивость. Однако, приглядевшись к Савве, засомневался: с таким-то молчуном вряд ли сваришь кашу.

Ели они, пили, о том о сем говорили, а нужная беседа все не клеилась. Однако же одну слабинку у Саввы Владимир Кириллович все-таки нащупал: едва только заговаривали о каком-нибудь миллионщике с Гороховой, как глаза у Саввы загорались, и он бормотал:

— Вот живуть, вот живуть…

— Да кто ж тебе-то не велит? — однажды не выдержал и подковырнул его Евлампий Сидорович. — Стукни по голове какого ни на есть ювелира, а камушки в карман.

— Эвона как ты! — встрепенулся Савва. — У меня-то сколько таких стукателей на Шпалерной суда дожидается…

"Денежки любит, а трус", — почему-то решил Владимир Кириллович, хотя и он не пошел бы на грабеж, но трусом себя не считал. В то же время он был глубоко убежден, что всякий надзиратель — человек со щербинкой: не может же многолетнее, изо дня в день, общение с преступниками остаться без следа!..

И Крайнев правильно угадал его характер.

Гулянка прошла на славу, а через три дня Владимир Кириллович снова встретился с надзирателем. На этот раз, в известной степени рискуя, он повел прямой разговор.

Сначала Савва испугался, но Крайнев убедил его, что нет никакой опасности: и до него носили в тюрьму записки, будут носить и после него.

— У меня особого интереса в этом деле нет, — сказал он, — но вот ведь какая история: Громов — мой бывший сосед, а ни родных, ни близких. Да и то, что я хочу ему написать, не хотелось бы в чужие руки. Не ты, так другой, все там у вас этим промышляют.

Савва еще немного поупирался и дал согласие, не бескорыстно, понятно (в этом-то весь и гвоздь!).

Громов ответил. В своем письме он уточнил номер камеры, в которой был заключен Бибиков. Но связываться со Степаном Орестовичем напрямую Крайнев поостерегся; Громову же терять было нечего: его и так схватили с поличным на границе (полный чемодан запрещенных цензурой книг!).

Савва увязал все глубже и делался все мрачнее.

— Ты, милый, не дури, — напомнил ему Крайнев. — И Евлампию Сидоровичу чтобы ни-ни — наш с тобою уговор.

— Да как же это? — захныкал Савва. — Вроде бы с записочки началось, а ныне, выходит, дело отчаянное…

— Святое, — поправил Крайнев, чем еще больше озадачил Савву. Но, как ни странно, словечко это возымело словно бы какую-то магическую силу. К тому же Громов свел его с одним разбитным надзирателем, согласившимся ему помогать: может быть, на миру и смерть красна? Но, пожалуй, Савву больше всего прельщали разноцветные бумажки кредитного банка, которые он по вечерам заботливо пересчитывал и складывал в потайную кубышку.

Почта работала исправно. Бибиков окончательно уверовал в задуманное и теперь только ждал условленного часа.

53

Прошло еще несколько дней.

Однажды ночью, когда Бибиков спал, дверь в его камеру отворилась; он вскочил: на пороге стоял Савва со связкой ключей.

— Пожалуйте в гости, барин, — сказал он и, неуклюже переваливаясь, тут же вышел. Шаркающие шаги его замерли в отдалении.

Бибиков торопливо оделся; в коридоре, отбрасывая на стены фантастические тени, горели газовые рожки, было тихо.

Спустившись по лестнице на первый этаж, Степан Орестович остановился перед камерой Громова. Дверь была приоткрыта, он вошел.

В камере, лицом к окну, стоял коренастый человек в арестантской одежде. На шум шагов он стремительно обернулся.

— Громов?

— Бибиков?

Человек шагнул навстречу Степану Орестовичу и крепко стиснул его руку.

— Садитесь и говорите тихо, — предупредил он, увлекая Бибикова к койке. — У нас мало времени, поэтому коротко изложу свой план. Окно налево в конце коридора выходит на Шпалерную; решетка легко вынимается, я проверил…

Он говорил окая, с приятным волжским акцентом.

— А дальше? — спросил Бибиков.

— Дальше совсем просто, — сказал Громов. — Владимир Кириллович ждет нас с санками во дворе напротив. Теплая одежда и паспорта при нем. Поезд отходит через час.

— А как же надзиратели?

— Нас хватятся только к утру… Ну, с Богом?

Бибиков кивнул. "Можно только позавидовать его деловитости и спокойствию", — подумал он. Громов выглянул в дверь и сделал ему знак приблизиться.

— Пора.

Они быстро вышли и свернули налево. Окно было расположено высоко, как и все окна в тюрьме, но рядом стоял табурет, на котором по ночам отдыхали надзиратели. Громов легко вскочил на него, несколько резких рывков — и решетка заскрежетала.

В коридор ворвался ветер, в черном квадрате окна засерело обложенное тучами небо. Шел снег.

Громов подтянулся и сел на подоконник.

— Давайте руку, — буднично сказал он…

Впоследствии об этом побеге напишут так: "Дерзкое предприятие. Несколько дней тому назад из Дома предварительного заключения, считающегося образцовой тюрьмой, попечителем которой является дамский тюремный комитет под председательством ее высочества принцессы Ольденбургской, бежали два опасных государственных преступника. Усыпив стражу и выставив решетку, они спустились на Шпалерную улицу, где их уже ожидали сообщники. Бежавшие скрылись в неизвестном направлении. Узнав о случившемся, шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцов сказал: "Вот плоды нашего легкомыслия и либерализма!" С этим его замечанием трудно не согласиться. Сейчас, когда вся Россия, объятая верноподданическими чувствами, занята благородной мыслью об освобождении славян, кучка фразеров и пропагаторов, разгуливая на свободе, порочит святое дело!.."