Клич

— Действительно, довольно странное письмо, — сказал Всеволод Ильич, усаживаясь в предложенное ему Крайневым кресло. — Но и вы, Владимир Кириллович, тоже хороши: неужели и в самом деле нельзя было обойтись без этого героя?

— Представьте себе, нет, — резко возразил Крайнев. — Да что бы и вы сказали, ежели бы я, описывая вашу несостоявшуюся дуэль, ошарашил читателя, скажем, такой пикантной картинкой: некто Всеволод Ильич Зарубин, спровоцировав ссору, вызвал на поединок всеми уважаемого патриота графа Скопина с твердым намерением убить его; к счастью, судьба распорядилась иначе — графа предупредили, что поручик, бросивший ему вызов, известный социалист и действует по заданию тайной организации, членом которой он состоит, будучи завербован в нее османами во время своего пребывания в Сербии. Граф, рассудив благоразумно, как человек, хорошо знающий цену своей жизни, принадлежащей Отечеству и императорской фамилии, не явился на место поединка, а послал штабс-капитана Гарусова, который и был прикончен на месте и оставлен в лесу с приколотой на груди запиской: "Так будет со всеми, кто служит царю".

— Браво! — Зарубин язвительно улыбнулся. — Да уж не сочиняете ли вы свои фельетоны, не выходя из дома, а, Владимир Кириллович?

— Что за дикая мысль? — проворчал Крайнев. — Неужели вы и в самом деле подумали, что заметка, о которой идет речь, была придумана и записана мною в этой комнате между двумя чашечками крепкого кофе?

— Все может быть, — покачал головой Всеволод Ильич. — Не потянут же вас за нее в суд, где непременно потребуется выставить свидетелей.

Крайнев побледнел:

— Ну, знаете ли, у вас богатая фантазия.

— Да, пожалуй, — тотчас же согласился Зарубин. — Фантазировать я любил с детства и часто затруднял своих родителей: почти для любой своей шалости я находил благовидный и вполне правдоподобный предлог. Вот вы только что сказали, как вам представилась бы наша дуэль, если бы вы последовали совету барона Крицмайера. Весьма недурственно, и я отметил это — вы же на меня почему-то обиделись… А вот не угодно ли поменяться ролями?

Покачивая ногой, он посмотрел на Крайнева, хитро прищурившись.

— Что вы имеете в виду? — спросил Владимир Кириллович, предчувствуя подвох.

— Ничего особенного. Просто мне тоже захотелось чуточку пофантазировать.

— Ради Бога! — сказал Крайнев.

— Предупреждаю, героем моей фантазии будете вы, Владимир Кириллович.

— Почему же непременно я?

— Видите ли, вы же не спрашивали меня, когда фантазировали по моему адресу.

— Боже мой, да это же была невинная шутка, и к вам она не имела никакого отношения.

— Как и моя не будет иметь никакого отношения к вам. Так как же, договорились?

— Валяйте, — сказал Крайнев.

— Итак, — поудобнее устроившись в кресле, сказал Зарубин, — начнем с того утра, когда я появился на вашей квартире с Сабуровым…

— Что ж, для начала неплохо.

— "Посмотри, — сказал я Сабурову, — вот тот человек, который нам нужен". Итак, моим секундантом согласился стать некто Владимир Кириллович Крайнев, человек достаточно известный, сотрудник отдела хроники и скандальных происшествий одной из петербургских газет. Совсем недавно он возвратился из Сербии. Прекрасно!.. Поручик Зарубин, свято соблюдавший неписаный закон боевого братства, не мог не испытывать к нему самых искренних и благородных чувств.

Собираясь утром на дуэль с твердой решимостью прикончить русского патриота графа Скопина и тем самым осуществить возложенную на него османами миссию, он, однако, и не подозревал, что та легкость, с которой Крайнев откликнулся на его просьбу, была отнюдь не случайной… Человек очень опасный, социалист по убеждениям, он руководствовался своими соображениями: короче, его целью было войти в доверие к поручику, используя для этого предполагаемую дуэль, и установить через него связи с находящимися в Петропавловской крепости его товарищами. Зарубин не учел такой возможности: он с открытым сердцем пригласил Крайнева в свой дом, свел со своим другом, отец которого служил в жандармском управлении, и, таким образом, невольно оказался соучастником готовящегося преступления…

— Стоп, — сказал Владимир Кириллович, — вы нарушили законы жанра.

— Разве? — удивился Зарубин.

— Сидя у себя дома, Крайнев не мог знать, что ваш выбор падет именно на него. В подобных фантазиях мелочи играют большую роль. Ни один читатель, коль скоро вам вздумается писать на эту тему фельетон, не поверит вам ни на йоту.

— Это читатель, — сказал Зарубин с ударением. — А если предположить, что моей историей заинтересуются специалисты?

— Полноте, Всеволод Ильич, — стараясь сохранить самообладание, спокойно возразил Крайнев. — Однако же как профессионал должен отметить, что у вас действительно развито воображение. Мой вам совет: попробуйте-ка свои силы в беллетристике.

— Ну, это мне не по зубам, — отмахнулся Зарубин. — Сочинять фантазии в своем кругу — совсем иное дело, нежели излагать их на бумаге. Гофмана из меня не получится.

— Как вам угодно. Я бы на вашем месте попробовал, — сказал Крайнев.

— Нет уж, увольте. — Зарубин встал. — А теперь позвольте откланяться.

— Так скоро? — удивился Крайнев.

— Дела, знаете ли. — Он помедлил, словно обдумывая что-то очень важное и не решаясь сказать. Но вдруг решился: — Очень прошу вас не обижаться за мои… фантазии. Вы мне действительно симпатичны, и я бы не хотел… Словом, не всяк тот пьян, кто выглядит пьяным. Имейте это в виду на будущее. А заметка ваша об убийце весьма прозрачна, я неспроста говорил. Будьте осторожны, и всего вам доброго. Бог знает, свидимся ли еще когда?

— Вы снова на театр войны?

— И да и нет, — сказал Зарубин, улыбнулся и быстро вышел.

Крайнев в задумчивости остановился перед дверью.

41

"КАКАЯ ЖЕЛАТЕЛЬНА ВОЙНА?"

(из передовой статьи газеты "Неделя")

"Мы считали недавно, что политическое бескорыстие — глупость, а бессодержательный энтузиазм не больше, как народное бессердечие.

Что-то хитро и неясно. Какая же должна быть корысть от вмешательства России в славянские дела? Земли, кажется, у нас довольно, и на Восток мы дотянулись до Китая и до Индии. Или нам нужно тянуться и на юг, пока нас не остановит океан? Но еще император Николай говорил, что ни один русский не захочет, чтобы Московский кремль был перенесен в Константинополь. Ясно, что корысть наша не в турецкой земле, и помощь южным славянам мы продаем не за деньги, как продавали ее швейцарцы. Кровь за деньги не продается. В чем же должна быть наша корысть? Корысть русской политики проста и ясна. До сих пор все славянское движение и вся сербская война были делом чисто народным. Превратится ли война в европейскую, характер ее от этого не изменится. Общее стремление нашей народной политики, ее задача, цель и корысть — в тех общенародных движениях славянского Юга, которым европейская политика дала название Восточного вопроса. Вопрос этот в том, чтобы на юге Европы была иная, свободная комбинация народов… Это первая война за национальную свободу народов, война, которая в политике должна выдвинуть новый аспект, до сих пор в ней не действовавший. Для дипломатов, которые все успехи привыкли мерить границами государств, вопрос о свободе может представиться неуловимой мечтательностью и расплывающейся утопией. Но если Россия теми жертвами, которые принесет Сербии, и той кровью, которую она прольет за славян, купит сознание своих национальных стремлений, если она сделает хотя один шаг вперед во внутренней и внешней политической зрелости и поймет, за что именно она отстаивала сербов, — разве этот урок не будет для нас лучшим политическим уроком и самым дорогим подарком?.."

Николай Григорьевич Столетов отложил в сторону дочитанную газету и посмотрел за окно.

В последние дни, особенно после внезапно наступивших холодов, все чаще оставаясь дома, он предавался размышлениям, среди которых немалое место занимали и вопросы политические.