Клич

Прощание было еще более трогательным: уходя, все перелобызались друг с другом, давали клятву верности, а Никола Цанков даже прослезился на плече у Димитра и сказал, что дай Бог, чтобы следующая их встреча произошла уже не в изгнании, а на освобожденной земле Болгарии; он свято верил в это и уходил с твердой мыслью, что предсказание его скоро сбудется.

Лечев, как и рассчитывал, провел ночь у Бонева, они еще долго беседовали, Димитр рассказывал о своей поездке в Сербию (два или три письма, присланные им из Делиграда, были скупы на подробности), с грустью признался и в своих сердечных неудачах ("Еще не все потеряно", — успокоил его Бонев), потом язык его стал заплетаться, и он вдруг заснул посреди разговора.

Утром Лечев выехал в Москву, а оттуда в Петербург.

Из дневника Д.А. Милютина:

"14 октября. Четверг. — В последние три дня полученные дипломатические сведения были довольно успокоительны. Германия наконец заявила положительно, что она будет поддерживать не только в Константинополе, но и при других кабинетах наше предложение короткого перемирия. Италия также присоединится к русскому предложению; Франция заявляет, что она вовсе не имеет в виду действовать заодно с Англией и, напротив того, желает сохранить свою независимую политику, основанную на твердом желании заниматься своими внутренними делами.

Сегодня утром приехал в Ялту из Петербурга английский посол лорд Лофтус, с чем — неизвестно еще. Завтра же ожидается и письмо султана, отправленное с пароходом "Ливадия", и ответ из Вены. Таким образом, завтрашний день будет важным моментом в настоящей нескончаемой путанице восточных дел…"

40

С помощью своих влиятельных знакомых Крайнев был надежно пристроен в отдел хроники и уголовных преступлений одной из петербургских газет. Корреспонденции Крайнева, написанные хорошим языком и с чувством юмора, снискали благосклонность редактора и широкий круг читателей, среди которых были не только падкие до сенсаций обыватели, но и весьма уважаемые люди из купеческой и чиновной среды.

Конечно, никому и в голову не приходило, что столь приятный и остроумный молодой человек, любезно принятый во многих уважаемых домах, может вести двойную и весьма опасную жизнь.

А между тем, как мы уже знаем, интересы Крайнева простирались далеко за пределы уголовной хроники, и его статьи, печатавшиеся в Лондоне, вызывали бессильную ярость Третьего отделения, вот уже несколько лет безуспешно пытавшегося напасть на след "дерзкого и весьма опасного государственного преступника и фармазона".

Поездка его в числе набранных в Петербурге волонтеров на театр военных действий создала ему ореол славянофила и русского патриота, имя его даже было упомянуто в одном из конфиденциальных выступлений Ивана Сергеевича Аксакова на приеме, устроенном в Москве в честь пожертвователей на борьбу за освобождение славян Балканского полуострова. Удивление вызвало лишь одно обстоятельство — ни во время пребывания за границей, ни по возвращении на родину Крайнев не опубликовал ни одной корреспонденции о доблестных воинах, проливающих кровь за святое дело; Крайнев отшутился тем, что корреспонденций и так предостаточно, а он работает над книгой, в основу которой положены его дневниковые записи о пребывании в Черногории и Сербии. Кстати, ему удалось даже проникнуть к туркам, но там он был разоблачен каким-то своим знакомым, англичанином, и едва унес ноги, а не то болтаться бы ему на перекладине совокупно с захваченными в плен болгарскими повстанцами. Все это он рассказал с юмором и не преувеличивая своих заслуг, так что и этот факт был зачтен ему как еще одно проявление высокого чувства долга и мужественной скромности.

Словом, никто и не подумал связать его имя со статьями, периодически появлявшимися в нелегальной печати за подписью: "Наш корреспондент". Корреспондента искали всюду, но только не там, где его следовало искать.

В одном из июльских номеров газеты "Вперед!" в обзоре "За две недели" можно было прочесть такие слова:

"Прелестное и высоконазидательное зрелище представляют нам нынешние отношения наших политических партий и правительства. Под влиянием текущих событии на Балканском полуострове все партии отложили в сторону свои принципы, надежды и верования и слились в одну массу, в один дружный хор, славящий добродетели русского правительства, мудрость и патриотизм доморощенных государственных деятелей. Если бы это очаровательное согласие проявлялось только по отношению к Восточному вопросу, на тему "нужен ли нам Константинополь?", мало было бы назидательного в том, что наши либералы с "Новым временем" стоят рядом со скалозубами "Русского мира", мечтающими о николаевщине. Но в том-то вся и прелесть, что наши либералы, как Иваны непомнящие, предали забвению лучшие традиции своей партии, те идеи либерализма, которые завещаны им передовыми деятелями европейского либерализма, и в области внутренней политики нашего правительства, по вопросам народной жизни, они начинают обнаруживать воззрения и поползновения, совершенно тождественные с заветными вожделениями реакционеров…"

Ну в самом деле, кому могло прийти в голову, что строки эти принадлежали перу обозревателя уголовной хроники одной из вполне благонадежных петербургских газет?!

Зато в тот же день почитатели бойкого пера Крайнева прочли его довольно обширный фельетон, подписанный полной фамилией автора, и даже с его инициалами, в котором рассказывалось, как некая молодая особа, получившая в наследство от матери два серебряных блюда и шкатулку с фамильными драгоценностями, была утром обнаружена в своей квартире зарезанною. Сначала подозрение пало на дворника, затем на соседку, даму не безупречного поведения, и наконец обнаружилось, что убийца — ее собственный двоюродный брат, только что возвратившийся с сербского театра войны, где проявил себя в деле молодцом и даже был награжден каким-то тамошним орденом или медалью. Как говорят господа, занимавшиеся расследованием, сестру он зарезал хладнокровно и со сноровкой, с какою резал турок, украденные вещи не стал прятать, а положил у себя на открытом месте, сдал кое-что из ценностей под залог и целую неделю пьянствовал в одном из окраинных кабаков в обществе цыганок и еще каких-то двух личностей, которые при аресте не могли вымолвить ни слова, но после стало известно, что один из задержанных был в прошлом домашним экзекутором князя Щербацкого, а второй — конвойным солдатом арестантской роты.

Как вы и сами понимаете, ничего предосудительного в вышеназванном фельетоне не было, но, чтобы продемонстрировать общее настроение тех дней, я все-таки хочу обратить внимание читателя на одну деталь: на другой день в другой, еще более благонадежной, газете появилось открытое письмо некоего Альфреда Крицмайера, не то виконта, не то барона, который упрекал Крайнева в цинизме и пренебрежительном отношении к национальным чувствам великороссов, ссылаясь при этом на то обстоятельство, что убийцей вышеозначенной дамы оказался герой Балканской войны.

"Вполне возможно допустить, что все происходившее так и случилось, как это описано у г. Крайнева (кстати, а не болгарин ли он?), — писал не то виконт, не то барон, — но все мы были бы ему в значительной степени более благодарны, если бы убийцей оказался пусть и в самом деле ее брат, но не волонтер, а пропагатор и социалист, ибо это отражало бы истинное положение дел в нашем обществе. Развязанная социалистами и практически осуществленная г. Нечаевым вакханалия убийств резко контрастирует с той общей атмосферой приподнятости и верноподданнических чувств, которыми ныне охвачена вся Россия".

— Вот так! — воскликнул Владимир Кириллович, встретив ввечеру зашедшего к нему Зарубина с той самой злополучной газетой в руках. — Наш уважаемый барон или виконт прямо-таки слезно умоляет меня спровоцировать какое-нибудь зверское убийство, в котором принял бы участие закоренелый пропагатор или злодей-социалист. Как вам это нравится?