Клич

Сергей Зарубин был дедом Всеволода, и его портрет висел не только в кабинете отца, но и в столовой — писанный знаменитым Тропининым. Дед был изображен в парадном мундире со звездой и прочими регалиями.

Мы с вами не коснулись предков Всеволода Ильича по женской линии, лишь вскользь упомянув о том, что одною из них была турчанка — возможно, именно от нее Зарубины унаследовали восточные черты лица, а также знание турецкого языка, который стал у них в доме в некотором роде семейной традицией и передавался из поколения в поколение наравне с русским, французским и польским. Всеволод с детства свободно изъяснялся на четырех языках, как, впрочем, и все в их роду.

Женщины в семье Зарубиных были прекрасными женами и матерями; они отличались трезвым умом и мягкостью, которые в сочетании с присущей им всем замечательной внешностью были привлекательны для женихов из самых родовитых семей. Одна из тетушек Всеволода Ильича, Любовь Сергеевна, была замужем за британским подданным — мистером Уильямом Стоксом, находившимся при посольстве ее величества королевы английской в Константинополе.

Но тайную гордость семьи являла собой Аглая Зарубина, жена декабриста, последовавшая за своим мужем на Нерчинские рудники и разделившая с ним все тяготы последующей ссылки в Тобольскую губернию. В доме хранились ее многочисленные письма, с которыми Всеволод ознакомился не без душевного трепета.

Словом, как вы, очевидно, поняли, наш герой воспитывался в прекрасной семье, бережно хранившей патриотические традиции, был хорошо образован, начитан и, вступая в жизнь, имел все необходимое для блестящей карьеры.

Но прежде чем поставить точку, хочу оговориться: все сказанное выше вовсе не предполагает некоторых чудачеств и странностей, которые мы с легкостью причисляем к недостаткам, но которые были присущи всей мужской половине Зарубиных: зеленый цвет, например, считался среди них предпочтительнее других цветов, шампанское предпочтительнее водки и коньяка, а дуэль предпочтительнее мирных переговоров; Зарубины никогда не чурались холостяцкой компании, где могли выкидывать всякие фокусы, они не кланялись пулям и не трепетали при виде старшего по чину, — словом, свято блюли законы офицерской чести.

Всеволод Ильич не был исключением из общего правила.

25

Утро застало его в роскошном фамильном особняке на скомканных простынях.

Морщась от тяжести в затылке и не без некоторого труда Всеволод Ильич восстановил события минувшего дня: свидание с Игорем Ксенофонтовичем на Мойке, ужин в ресторане Бореля на Большой Морской, прогулка по Петербургу в лакированном экипаже и, конечно же, очаровательная княжна Бек-Назарова.

Короче, все образовалось как нельзя лучше, хотя и с некоторыми недоразумениями: в самый неподходящий для этого момент Бек-Назаровой вдруг вздумалось перед ним исповедаться — оказывается, она собиралась замуж, и тот пожилой господин, которого он видел с нею в ресторане, был графом Скопиным — ее женихом.

"Ну что ж, — сказал Всеволод Ильич, стараясь изобразить на своем лице безразличие, — граф Скопин произвел на меня весьма приятное впечатление. Он разумен и неревнив".

"Это только так кажется, — возразила Мария. — На самом деле граф страшный ревнивец и дуэлянт".

"Тем лучше, — зевнул Всеволод Ильич, — это придает некоторую пикантность нашей сегодняшней встрече. Я хоть сейчас готов принять секундантов графа, но скажи, Мари, сможет ли твой женишок в нынешнем его состоянии удержать в руке пистолет?"

"Не смей смеяться над ним! — вспылила княжна. — У графа благородное сердце".

"Даже так?.. — сказал Всеволод Ильич. — Это уже кое-что… Но, Мари, не оставим ли мы этот разговор до следующего раза? Должен признаться, присутствие твоего жениха, пусть даже мысленное, в нашем обществе не доставляет мне особого удовольствия".

Потом Зарубин отвез ее домой, побродил по пустой набережной и вернулся в особняк, где тотчас же завалился спать, предварительно распорядившись, чтобы его не будили ни под каким предлогом.

И вот настало тяжелое пробуждение, похожее на пытку, и в голове зароились разные скверные мысли — не то угрызения совести, не то запоздалое раскаяние, хотя ничего предосудительного накануне вроде бы не произошло. Подобное состояние он постоянно испытывал после очередного кутежа. Зная это, он, естественно, знал и средство от дурного настроения. Поэтому он не стал себя мучить дальше, набросил на плечи зеленый шлафрок и позвонил в колокольчик. Тотчас же явился слуга с тазиком для бритья и туалетными принадлежностями. Он ловко намылил ему щеки, побрил, окропил французским одеколоном и подал из шкафа свежее белье и новый костюм.

— А это зачем? — удивился Всеволод Ильич. — Костюм приготовь к вечеру, а сейчас мне не к спеху.

— Уже пятнадцать минут как внизу вас ожидает господин Гарусов. Вот его визитная карточка, — сказал слуга, забрал тазик с туалетными принадлежностями и быстро удалился, так что Всеволоду Ильичу ничего другого не оставалось, как только углубиться в чтение.

"Штабс-капитан Леонид Зухрабович Гарусов, г. Санкт-Петербург, Екатерингофский проспект, д. 2, кв. 5", — прочитал он начертанное на плотном куске белого картона каллиграфическими буквами с затейливыми завитушками и виньетками.

"Странно", — подумал Всеволод Ильич, потому что среди его знакомых никого с такой фамилией не было. Впрочем, он мог и ошибаться: во время случайных кутежей у него то и дело появлялись порою очень странные и неподходящие приятели. Но внутреннее чутье подсказывало ему, что этот Гарусов явился вовсе не для того, чтобы напомнить о себе, а уж тем более не с целью продолжить приятное знакомство.

Не торопясь разглядывая себя в зеркале, он надел белую рубашку, костюмную тройку, причесался гребешком, подправил молодецкие усы и, насвистывая модную мелодию из какой-то штраусовской оперетки, сбежал по лестнице в приемную, где и в самом деле сидел на низенькой кушетке совершенно не знакомый ему господин в новехонькой гвардейской форме, с лицом строгим и не располагающим к долгой беседе.

Как и принято в подобных случаях, Зарубин представился, слегка склонив голову, штабс-капитан назвал себя и щелкнул каблуками.

— Чему обязан? — вежливо спросил Всеволод Ильич и элегантным движением левой руки предложил гостю подсесть к ломберному столику. Сесть гость отказался, и лицо его продолжало сохранять значительное выражение.

— Изволите ли вы знать графа Ивана Семеновича Скопина? — спросил после некоторой заминки Гарусов (видимо, богатое убранство особняка произвело на него соответствующее впечатление).

— Графа Скопина? — удивился Всеволод Ильич, хотя, как мы помним, он его знал по рассказам княжны Бек-Назаровой.

— Вы не ослышались, — сказал штабс-капитан и выпятил украшенную офицерским Георгием грудь.

— Но я не знаю никакого графа Скопина, — продолжал с улыбкой настаивать на своем Зарубин. Ему было забавно наблюдать растерянность секунданта (а в том, что это был секундант, он уже нисколько не сомневался).

Гарусов на некоторое время смешался, но тотчас же взял себя в руки.

— Впрочем, это не имеет значения, — сказал он даже с некоторым озлоблением. — Граф просил передать, что вы вели себя вчера у Бореля недостойно и он имеет честь быть к вашим услугам.

Всеволод Ильич покачал головой:

— Нынче и незнакомые вызывают на дуэль. Мне бы, конечно, следовало отказаться и послать вашего графа к черту, но боюсь, что он заподозрит меня в трусости. Так где и когда?

Штабс-капитан назвал место и время.

— Надеюсь, вас это устраивает?

— Вполне, — отвечал Зарубин. — Наконец-то я смогу по-настоящему выспаться. Терпеть не могу этих правил, чтобы драться непременно на зорьке: желудок пуст, прохладно — брр…

— Я бы не советовал вам плотно завтракать, — сказал штабс-капитан.

— Ну, знаете ли, посоветуйте это лучше вашему графу, — живо парировал Зарубин.