Клич

Ловко лавируя между посетителями, шикарный метрдотель провел друзей на одно из лучших мест, сделал незаметный знак рукой и шепнул подскочившему официанту, чтобы сын генерала Зарубина с друзьями был обслужен по самому высшему разряду.

Попивая винцо и закусывая сыром, Всеволод Ильич чувствовал себя у Бореля как рыба в воде.

Что касается Лечева, то он, в отличие от своего боевого друга, на петербургских красоток не обращал внимания и, поглощая галантир, прикидывал, хватит ли ему отпущенного Игорем Ксенофонтовичем времени, чтобы добраться до Подольска, повидаться с Боневым, а остаток времени, дня три-четыре, провести в Москве в обществе Вареньки Щегловой. Вино его ничуть не пьянило, глаза были подернуты мечтательной дымкой, а на губах блуждала рассеянная улыбка.

Сабуров чувствовал себя в ресторане совершенно чужим человеком. Он и не догадывался, что грубое его лицо и шрамы, которыми оно было изуродовано, возбуждали у присутствующих ничуть не меньшее любопытство, нежели бравада Зарубина и резкая, непривычная красота Димитра.

Зал гудел, слышался перезвон бокалов, хлопки пробок, вылетающих из бутылок с шампанским, сдержанный, волнующий смех женщин, тут и там виднелись возбужденные лица, поблескивали чьи-то глаза, сверкали звездами мундиры и фраки, белели обнаженные плечи.

Сабуров оглядывался вокруг себя с удивлением и растерянностью. Когда-то, будучи еще совсем молодым, он мечтал попасть в высшее общество, рисовал себе картины одну соблазнительнее другой, даже изучал французский, но мечта осталась мечтой, волненье прошло, война преподала ему суровый урок, и, однако же, не все исчезло бесследно — нет-нет да и просыпалось в нем жадное любопытство хоть краем глаза взглянуть на ту, другую, жизнь.

"Господи, — подумал он, — а ведь все эти нарядные господа и их изнеженные самочки и в самом деле верят, что именно они олицетворяют собою Россию, а значит, именно за них, за их благополучие и спокойствие, другие, в тысячу раз более достойные, подыхают в безводной пустыне и умирают в корчах на стенах только что отвоеванных крепостей!"

Зарубин между тем уже принял изрядную дозу мозельского и, не стесняясь, неотрывно смотрел на Бек-Назарову, что повергало сидящего с нею пожилого господина в состояние, близкое к бешенству.

— Послушай, Всеволод, — мягко одернул его Лечев, — нельзя же так, в самом деле. Мы все-таки находимся в приличном обществе.

— А, пустое, — отмахнулся от него Зарубин. — В приличном обществе ведут себя прилично. Взгляни-ка на всех этих дам и их кавалеров: не напоминает ли тебе это сборище Нижегородскую ярмарку, где все продается и покупается?

Люди есть люди. Читатель, возможно, поморщится, прочитав эти строки, и поэтому я поспешу его успокоить: ничего дурного или предосудительного мои герои не совершат — в ресторане не разразится безобразного скандала, Сабуров не выступит с разоблачительной филиппикой, а Лечев не станет их стыдить и утихомиривать. Все кончится благопристойно и счастливо: их все так же проводят до выхода из ресторана восхищенные взгляды дам, метрдотель сполна получит свои чаевые, и только пожилой господин, вернувшись из курительной комнаты, не обнаружит за своим столиком прекрасной княжны Бек-Назаровой.

24

О Димитре Лечеве мы уже знаем немало, кое-что известно нам и о Зиновии Павловиче Сабурове, а вот Зарубин после посещения ресторана, признайтесь, внушил вам некоторые сомнения: да тот ли он человек, за которого принимает его Игорь Ксенофонтович, и не поступает ли опытный и серьезный разведчик опрометчиво, поручая ему столь деликатное и непростое задание?

Действительно, по первому впечатлению о Всеволоде Ильиче можно было судить как о человеке легковесном и избалованном, привыкшем к постоянному вниманию и даже поклонению со стороны окружающих, но мало кто догадался бы, что именно эта его легкость и это умение просто сходиться с людьми не раз помогали ему войти в контакт с теми, кто не раскрывался и перед куца более умелыми его коллегами.

Всеволод Ильич происходил из не очень богатой, но достойной аристократической семьи, уходившей своими корнями в далекие исторические времена.

В кабинете отца Всеволода Ильича висело между двумя старинными книжными шкафами генеалогическое древо, к которому Илья Сергеевич любил подводить гостей, чтобы наглядно и не без гордости объяснить им, сколь древен и славен их род.

Говорят, изображение это в виде могучего ветвистого дуба с непонятными плодами, в которые были вписаны имена предков, выполнил крепостной живописец Трошка еще при деде Всеволода Ильича.

Загадочный дуб всегда привлекал внимание маленького Всеволода; он мог рассматривать его часами. Иногда отец заставал мальчика за этим занятием, но не сердился, хотя и не любил, если без разрешения заходили в его кабинет; усаживал сына на колено и начинал рассказывать разные невероятные истории, от которых у Всеволода перехватывало дыхание.

Среди этих историй было несколько, особенно возбуждавших его воображение.

Первая из них относилась ко времени Иоанна Грозного и повествовала о подвигах некоего Данилы Романовича Зарубы, который при взятии Полоцка якобы всячески противился царским жестокостям, за что впал в немилость и едва не сложил свою голову на плахе. Однако впоследствии царь снова оказал ему милость и даже назначил командовать тысячею и не пожалел об этом, так как Данила Романович показал себя не только искусным воином, но и не менее искусным командиром, Иоанн даровал ему шубу со своего плеча и вотчину под Казанью, где жить бы Даниле Романовичу да поживать счастливо со своей красавицей-женой, ежели бы не страшный навет со стороны завистников, который привел его сначала в пыточную на дыбу, а затем и на виселицу; старшего сына Зарубы четвертовали, но младший успел скрыться у Курбского, который проявил к нему большое сочувствие и даже приблизил к себе, чем вызвал еще большее неудовольствие грозного царя.

Вторая история относилась ко временам не столь отдаленным, но тоже легендарным. Государь всея Руси тишайший Алексей Михайлович якобы простил Зарубе несуществующую вину перед Отечеством и возвратил его потомкам все земли и все отнятое у них имущество, внук Данилы Романовича, Василий Афанасьевич, упоминается в посольстве стольника Ладыженского, о котором в летописях сказано, что был он убит на берегу Днепра вместе со всеми своими соратниками. Но Василию Афанасьевичу повезло: обнаружив его на песчаной косе, всего пронзенного пулями, однако живого, казаки подивились такой живучести москаля, добивать его не стали, а увезли в Сечь, где вылечили и после продали туркам. В Константинополе его перепродали еще дальше, и вот он оказался где-то на краю света, однако же мечты вернуться на родину не бросил, и вернулся-таки, но уже в преклонных годах, и не один, а с женою-турчанкой и с сыном, который впоследствии отличился в битве при Гангуте и оказался среди приближенных царя Петра. Именно в это время Заруба превратился в Зарубина, которому было разрешено поставить свой дом поблизости от дворца светлейшего князя Александра Меншикова. Александр Данилович благоволил Лаврентию Васильевичу, сам подыскал ему невесту из знатного рода, гулял вместе с царем на его свадьбе, и все вроде бы складывалось как нельзя лучше. Но царь умер, в Россию хлынули немцы, Меншикова сослали в Березов, а Лаврентий Васильевич по тому же самому обвинению угодил со всем своим семейством на Соловки.

Третья история, которую запомнил Всеволод, относилась уже ко временам, ставшим для России серьезным испытанием.

Перенесемся мысленно в 1805 год, когда Наполеон, опьяненный успехами в Европе, самонадеянно развернул войну против Австрии и России. Полагаю, нет надобности подробно описывать ход военных действий, нас интересует в данный момент совсем другая сторона этого события, очень скромно отраженная, а то и вовсе не отраженная в популярных учебниках по истории: детально разрабатывая планы своих действии, французский император широко и с успехом использовал сведения, которые доставляли ему разведчики, в частности некто Шульмейстер, сын протестантского пастора. Шульмейстеру удалось втереться в доверие к главнокомандующему австрийскими войсками генералу Маку, а впоследствии даже занять пост начальника разведки, что было совершенно невероятно. Во многом именно Шульмейстеру Мак оказался обязан тем, что армия его была заведена в ловушку и наголову разбита: сам генерал попал в плен, вместе с ним попал в плен и ловкий разведчик. Весьма довольный его услугами император поставил перед Шульмейстером новую задачу: провести аналогичную операцию и с русской армией. Французы инсценировали его побег и снабдили фальшивыми документами о дислокации и последующем продвижении своих войск. И на этот раз Шульмейстеру сопутствовала удача, и на этот раз австрийский командующий генерал Мервельдт поверил в доставленные им сведения. Однако личность бежавшего из плена австрийца показалась подозрительной Кутузову, он поделился своими подозрениями с Мервельдтом, но тот не придал этому ровно никакого значения. Тогда Кутузов стал действовать самостоятельно, он вызвал к себе способного молодого офицера Сергея Зарубина и поручил ему весьма деликатное дело, которое было исполнено тем с блеском и совершенным успехом. Сергей Зарубин установил постоянное наблюдение за Шульмейстером, но делал это осторожно и в основном используя австрийцев. С его помощью австрийцами был завербован некто Йозеф фон Рюф, бежавший в Браунау от приближающихся французов. Фон Рюфа, выдавшего себя за разорившегося буржуа, поселили в том же самом отеле, где остановился и Шульмейстер. Как и следовало ожидать, французский разведчик попытался завербовать фон Рюфа. Не без некоторого раздумья фон Рюф согласился, о чем тут же сообщил Зарубину; тот связался с Кутузовым, Кутузов передал полученные сведения австрийцам, и в деревне Кемельбах Шульмейстер был схвачен с бумагами, которые выдавали с головой его истинные намерения, закован в кандалы и отправлен под конвоем в Вену.