Пиф-паф

И другая была у меня мальчишеская мечта — поручкаться с другим личным врагом Гитлера — командиром подлодки Маринеску. Которого коммунисты распорядились именовать по радио и в печати только под фамилией Маринеско. Дабы стал он украинцем и не навевала его фамилия мыслей о румынскости. (Интересно. при нынешнем раздрыге отношений с Украиной — современные военные историки переделали фамилию Маринеско на Маринесков или еще только намереваются?)

В одной из знаменитейших своих песен Владимир Высоцкий — всё для фронта, всё для победы! — поет, как подавал кувшином на крыши воду — тушить зажигательные бомбы.

Они уже были редкими в небе, самолеты люфтваффе, но я, приладив мелкашку на морену — всё для фронта всё для победы! — выцеливал по блистеру высокий в небе "хейнкель — 111" — и в это время кто-то тронул меня за плечо со спины.

Очень высокий, оборванный, в светлой бороде и при немецком автомате на груди — это был финн. Пальцем он тронул мой нагрудный карман, где топорщились две обертки американского шоколада. Я вынул и отдал одну плитку. После чего в отношениях наших наступила долгая, МХАТовская, качаловская пауза, понятна нам обоим: как быть дальше, как исчерпать ситуацию?

Командовать, ясно, было тут финну. И проще бы всего — взять у меня из рук малопульку, из неё же без избыточного шума укокать меня, зашвырнуть винтовку в залив, а меня — под любую намытую прибоем карчу — и взятки гладки. А если не делать этого, повернуться и уйти в чащобник? Где гарантия, что мальчишка не выстрелит в спину? Уходи первым ты, показал рукой финн и подтолкнул в затылок.

И я пошел без всякого страха, точно зная, что вдогон мне он не полоснёт из автомата.

— Лесмассив в оцепление! — приказал мой отчим, начштаба.

— Ат-ста-вить! — приказал комбриг полковнк Дворовой. — Миша, он же не тронул Шурупа, так что пускай финн живёт.

После чего мне обрезали выходы из расположения, винтовку забрали, и был я отдан под попечительство старшины музвзвода Пилипенко. Обучавшего меня уже не разборке и сборке автомата ППШ и снаряжению дисков, а нотной грамоте, игре на кларнете и освоении любимой полковником Дворовым музыки — "Марша Кексгольмского полка".

При таких ужасных притеснениях у кого не возникло бы мысли через залив бежать в Финляндию? Так из двух прогонистых и сухих бревен, чтобы пловучесть была получше, я построил скоростной плот и по рассветному туману отплыл.

Они искали меня челночным ходом, зигзагами — торпедный катер и "БЗ", бензозаправщик, переоборудованный из торпедного катера Они нашли меня в начинающийся шторм, когда я лежал уже на бревнах пластом, держась за скрепляющие бревна скобы, и волны отнюдь не курортной температуры хлестали через меня. И ввиду отвращения к моему поступку даже не за шиворот — багром подняли меня на борт торпедного катера, а плоту, чтобы кто-нибудь не напоролся на него в заливе — сделали "вира" на борт "БЗ".

Они ждали катера на пирсе, мой приемный отец Миша и военврач-майор мама Женя. Увидев, что я на борту — они ушли с пирса, отказавшись со мной разговаривать. А полковник Дворовой сказал в штабном блиндаже:

— Шуруп! Ты что же делаешь с родителями? Не будь в жизни говном!

И я покинул штабной блиндаж полковника Дворового — чтобы никогда больше в жизни не быть говном. В последующем сожалея только о том, сколь многим десяткам миллионов россиян не повезло пройти через блиндаж полковника Дворового, выслушав его напутствие.

Думаю, большим человеческим горем было отдавать меня моим золотым приемным родителям родной маме, дочери врага народа, вышедшей из тюрьмы. Но они отдали. Хотя — и тут не прервалась моя связь с войной и военно-морской стихией. Считалось, что я, юный пролетарий и наладчик токарных автоматов на московском заводе "Металлист" — вырабатываю тысячами штук ролики для шнека и хедера комбайнов "Сталинец-6" и "Сталинец-8" Но на самом-то деле, как вскоре спознал я, были то ролики для рольгангов, которые из трюмных крюйт-камер подают отдельно снаряды и отдельно заряды в палубные башни пушек главного калибра наших крейсеров и линкоров.

А потом — что ни делается, всё к лучшему! — за какие-то прегрешения был я разжалован в грузчики на том же заводе. И преизряднейший плечевой пояс наработал, нося на пупе за шестьдесят восемь шагов, через множество порожков и ступеней — двадцатилитровые стеклянные фляги в досчатой обечайке. Плавиковая, концентрированная серная и соляная кислоты были в тех флягах. Споткнись, урони — и отожжет по пояс. Но когда страна взята в кольцо врагов — профсоюз не ограждает от такого шестнадцатилетних. А уж какие бицепсы можно наработать, нося в локтевых сгибах сотни тонн пруткового металла — любо-дорого. О чем и писали про меня впоследствии какие-то двое, соавторы: "…ревнитель изящной словесности с руками молотобойца и простодушием ребенка"..

А отчего бы человеку ломовых физических статей не сформироваться простодушным? Таким вот и был наша гордость — штангист Юрий Власов. Таким вот и был великий боксер, только что почивший, моего же второго среднего веса и мой погодок Геннадий Шатков. Таким вот и был погибший безвременно и загадочной смертью гений ринга, второй средний вес, олимпийский чемпион и обладатель Кубка Баркера Валерий Попенченко.

Штучное физическое развитие — оно очень наруку тем, кто должен призываться в отечественные вооруженные силы. Чтобы уцелеть в этих силах, а там уж встать на защиту завоеваний социализма и священных рубежей нашей родины. И, к тому времени водитель газогенераторного грузовика "ЗиС" в московской автобазе "Мосводоканалснаб" — был А.Моралевич призван в ряды, подновить в памяти усвоенное с детства.

"Но призадумалась" — как писано в басне о вороне у дедушки Крылова.

В том славном 1955 году еще не было у нас сусального и благостного подрессоривания понятий. И тюрьма называлась тюрьмой, а не как теперь — "помещением камерного типа". И "лагерь" еще не звался "исправительно-трудовым учреждением", равно и болезнь рак — "заболеванием общего типа", а "воинская повинность" — "обязанностью".

Так на кой же ляд вляпываться в не сулящую ничего доброго повинность, когда есть замечательное средство от неё ушмыгнуть? Именно же: коли представишь ты справку, заверенную соседями и урологом из районки, что подвержен недержаниям мочи — ты враз становишься белобилетником.

Ах, хорошо на тот момент Хрущев придушил министра обороны и большого солдатолюбца маршала Жукова. Оказалось, что половина призыва 1955 года не то что мочится, а, дерзко говоря — уссывается. И уж маршал бы Жуков просто приказал расстреливать ссыкунов. Но поставил Хрущев на пост министра маршала Малиновского, и человеколюбивый этот маршал повелел: всех ссыкунов брать под гребенку, а по прибытии в части энергично лечить.

Но хочется ли энергично излечиваться под боевыми знаменами? Нет, лучше призваться с надежным мочевым пузырем. Так, обритый наголо, высадился новобранец из "столыпинского " вагона на станции Ковель.

Недоотражены писателем Маканиным волшебные сцены первого построения призывников. А начальствующий состав так обращается к разношерстной шеренге: ну, кто из вас, ублюдки, на гражданке спортсменил? Два шага вперед! У кого почерк красивый, чтобы в штабные писаря? Кто повара? Кто мастак в рисовании, да ещё и шрифтовик, чтобы плакатами украсивить плац, а лозунгами ленкомнаты? Кто играет на каких-нибудь капельдудках или хотя бы на балалайке? Два шага вперед, в музвзвод!

А кому охота строевым шагом тянуть носок на плацу? Кому охота на карачках с песком и кирпичной крошкой драить гектары полов в казармах, и ротный, кованым каблуком толчковой ноги проехав по полу и выдавив непрозрачную влагу, заорет благим матом:

— Ты как моешь, урод? Мой еще в два прохода!

И кому охота с шестом на ремнях бесконечно банить и шустовать стволы утильных гаубиц? Кому охота до той поры красить бронетехнику, что канониры НАТО, может быть, исхитрятся прострелить на ней броню, но пятнадцать слоев краски — шалишь. (Хотя на самом деле — не пятнадцать, а одиннадцать слоев, потому что краска на четыре слоя украдена и продана прапорщиками.) Кому охота — и попробуй сачкануть! — всю ратную выучку сводить к выглаживанию одеяла на койке полированной досочкой?