Кормящая бабушка

В конце сороковых годов мне должно было стукнуть сорок.

— Дата круглая, — сказал редактор. — А что, Сенечка, если нам издать к этой дате книжку твоих фельетонов? Давай подбери подходящие и неси на прочтение членам редколлегии.

Я, как и всякий другой фельетонист, давно мечтал о такой книге, исподволь откладывал копии своих опусов в отдельную папку. Опусы лежали в том же порядке, как и печатались, — от номера первого до номера самого последнего. Все как будто в порядке, фельетоны собраны, автору остается сделать совсем немного. Перечесть написанное заново, расставить недостающие точки и запятые и нести рукопись в издательство. Дело обстояло, оказывается, не так просто, как казалось поначалу. Не все опусы, которые печатались в газете, годились для книги. Я читал и выбирал фельетоны, написанные, как мне казалось, крепко. Таких было мало. Прибавил к крепким полукрепкие и пошел к редактору. Тот взвесил папку на руке, сказал:

— Хлипковато!

— Хотел сделать книжку потолще, не получилось.

И я сказал о статистических итогах, которые получились у автора после прочтения двух сотен своих опусов. А итоги были нерадостными. На десять моих фельетонов, напечатанных в газете, приходился всего один крепкий. Два были полукрепкими, а семь выглядели и так и сяк.

Главный прочел за ночь книжку и утром переслал ее директору издательства, не перекраивая, а про мои статистические выкладки сказал:

— Молодец, Сенечка, что все средненькое забраковал. В конце концов читатель говорит спасибо и автору и редакции только за крепко скроенные фельетоны. Хочешь, чтобы у тебя в следующий раз было десять попаданий в центр мишени из десяти?

— Еще бы!

— Тогда давай заключим договор. Ты будешь писать, а мы печатать только отличные фельетоны, а все остальное ты и не показывай, бракуй на корню сам.

Кто из фельетонистов не хочет писать только отличные фельетоны?

Я сказал:

— Хорошо.

Мы с главным пожали друг другу руки, решив с этого дня работать по-новому. Не знал я, Не думал, что именно с этого дня начнутся мои мучения.

Прежде я садился за рабочий стол с легкой душой, думая не о будущих отметках, а о человеке, которого я должен был взять под защиту, или о бюрократе, которого предстояло раскритиковать, вывести на чистую воду. Бывало, напишу удачную фразу и начинаю хлопать в ладоши и напевать, как делал Александр Сергеевич, закончив «Бориса Годунова».

— Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

А теперь я писал фразы тяжело, с одышкой, точно тащил в гору телегу с камнями. Десять раз зачеркивал написанное, писал все заново. Но и написанное в десятый раз не нравилось мне. Прежде я печатал в месяц в газете четыре-пять фельетонов, а в тот месяц, когда был заключен договор, ни одного. Главный вызывает, спрашивает: где фельетоны?

— Не получаются!

— Почему получались прежде?

— Один из десяти!

— Неси десятый!

— И этот тоже теперь не получается.

— Что будем делать?

— Не знаю!

— Зато знаю я. Новый договор расторгается. С сегодняшнего дня в силу входит старый. Автор будет писать фельетоны, а редактор решать, что делать с ними. Печатать или кидать в корзину. Согласен?

— Согласен!

Гора свалилась с плеч. И как только автор перестал думать о будущих отметках, в его руке вновь появилась уверенность, легкость, и он после удачно сочиненного опуса начал вновь, по примеру классика, петь, прихлопывая:

— Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

Любопытный вывод сделал автор из эксперимента, который проделал редактор. Для того чтобы из десяти фельетонов один оказался крепким, автор должен был не только написать, но и напечатать все десять.

— Почему напечатать?

Не знаю, как другие авторы, что касается меня, я не могу определить истинную цену фельетона до того, пока его не прочтут читатели.

Прошло сколько-то лет, автор написал еще изрядное количество фельетонов, и автору стукнуло пятьдесят.

— Круглая дата, — сказал главный, — давай, Сенечка, выпустим новую книгу, и пусть она будет потолще той, первой.

И хотя опыта у автора за прошедшие годы прибавилось, статистическое соотношение крепких и некрепких осталось прежним, так как это соотношение зависело не только от желания и умения автора, но и от многих других сопутствующих обстоятельств. От материала, который редакция предоставляет в руки фельетониста, от темы, которую сможет разглядеть автор в этом материале. Хорошо, если эта тема будет острой, общественно значимой и автор найдет для этой значимой темы удачную сатирическую форму. Я не привел и половины тех обстоятельств, счастливое сочетание которых рождает хорошие фельетоны.

Среднестатистические цифры портят жизнь не только журналистам. В свое время я часто писал очерки и корреспонденции на футбольные темы. А из футболистов я выше других ставил центра нападения армейской команды Григория Федотова. Я называл его в своих отчетах и «гроссмейстером атаки» и «королем мячей». А этот король не всегда играл по-королевски. Как-то после серой игры я даже спросил Григория Ивановича:

— В чем дело, дорогой, вы что, больны?

— Здоров!

— А почему сегодня вам не давались ни финты, ни удары по воротам? Три дня назад на стадионе «Локомотив» вы играли, как бог, а сегодня на «Динамо», как самый заурядный форвард?

— Милый, да разве моя игра зависит только от меня?

— От кого же еще?

— На «Локомотиве» трава на поле шелковая, а на «Динамо» жесткая, мяч тут катится хуже.

— Хорошая игра центра форварда зависит всего-навсего от качества травы?

— Не только. А еще от класса игры того защитника, который играет против этого центра. А также от настроения полусреднего. На «Локомотиве» Севка хорошо подыгрывал мне, давал пасс на ход. Мне оставалось только ударить поточнее. И я забил три мяча из четырех. Газетный репортер почему-то похвалил только меня, о Севке — ни слова. Севка обозлился не на репортера, а на центра форварда и не дал тому сегодня ни одного хорошего пасса. Севка бил по воротам только сам. В результате сам не забил и не дал забить мне.

Через несколько лет у меня произошел примерно такой же разговор с заслуженным деятелем искусств режиссером Эн. Я написал, а театр имени Ленинского Комсомола поставил комедию «Опасный возраст». Актеры подобрались хорошие. Играли легко, весело. Особенно удачно вела свою роль артистка Эс. Каждая ее реплика, сыгранная мизансцена, произнесенное слово доходили до публики. Она на сцене, — смех в зале. Так было сто спектаклей. Прихожу на сто первый, и все выглядит по-другому. Актриса та же, слова она говорит те же, что и вчера, а сегодня они ни до кого не доходят, не вызывают в зале веселых эмоций. У меня ощущение полного провала. В антракте бегу за кулисы, спрашиваю режиссера:

— Что случилось?

— Не пошла игра у Эс.

— Она же хороню играла вчера, позавчера.

— Разве хорошая игра актрисы Эс зависит только от актрисы Эс?

— От чего еще?

— За час до начала спектакля ей позвонила мать и сообщила о каких-то семейных неприятностях. Не то младшая сестренка Эс схватила по алгебре двойку, не то муж Эс пришел домой «под мухой» и разбил чайный сервиз. У артистки тотчас испортилось настроение. Будь Эс постарше, она сумела бы опытом, техникой завуалировать плохое настроение, а Эс первый год играет в профессиональном театре. Пропало у нее настроение, и спектакль пошел сикось накось, завалился.

В борьбе за очхоры фельетонисты, футболисты и актеры находятся в равном положении. Есть недалекие журналисты, которым кажется, что сочинение очхор зависит только от хорошего, острого факта, который кладется в основу фельетона. Найди такой факт, макни перо в чернильницу, и очхор напишется сам. Ой ли! Очхор — штука капризная. Среднестатистические данные свидетельствуют о том, что нужно написать не меньше десяти фельетонов, чтобы одиннадцатый получился очхором! Стыдно признаться, лично у меня даже одиннадцатый чаще получается не очхором, а только удовлетворительным. А почему, и сам не знаю. Помните, что сказал по этому поводу король мячей Григорий Федотов: