Третий выстрел

— Ну, так а в чем дело? — спросила Фаня. — Если дают семейным, так разве мы не муж и жена? Если надо официально, чтобы документ — давай распишемся, это ведь сейчас так называется.

— Ты еще про хупу[15] скажи! — пробормотал Яков.

— Да и хупа было бы правильно. Ты же сам всем говорил, что мы женаты, так оформим все официально и получим комнату на двоих.

Яков помолчал.

— Пойми, Фанечка! Не могу я начинать свою работу, да еще в центральном аппарате ВЧК, с требований и условий. Надо подождать, хорошо? Дай мне устроиться как следует, зарекомендовать себя — ты же знаешь, я быстро произвожу хорошее впечатление — тогда и распишемся, и съедемся, а пока потерпим. Вся история — на пару месяцев, сегодня стиснем зубы, а завтра — друг друга в объятиях.

Он деланно засмеялся.

— Давай вещи, пойдем к нашим, там тебя и устроим. Хорошо? А я буду приходить часто, как только возможно.

И тихо добавил: если получится.

Фанни молчала. Не такая уж она глупышка, как он думает. Приходить он будет. Бросает он ее! Пока добирались до этой треклятой Москвы, нужна была, люблю, говорил, не могу. А тут — понятно, столица, хоть и новая, соблазнов много, не нужна ему одесская провинциалочка. И что теперь делать? Нет, все же она непроходимая тупица. Зачем нужно было срываться из любимой теплой Одессы в чужой огромный город? Пока они шли, она поняла, насколько он огромный. И как тут жить? И, главное, на что жить?

— А на что я тут жить буду?

— Найдем тебе службу, с пайком, хорошую. Дай пару дней.

— А эти пару дней я что есть буду?

— Я вечером приду, принесу еды, не волнуйся.

Так она попала к двум «старым» каторжанкам, Доре и Дине. «Старые»! Ну не столько по возрасту, сколько по тому опыту, который у них был в жизни. А опыт был ого-го какой! И познакомились они друг с дружкой на Нерчинских рудниках. Вот эти две молодые женщины, тогда вообще девчонки — и на рудниках. С ума сойти! Так что «поставь самовар» и «вынеси помои» вполне достойная плата за общение с умными, хоть и суровыми женщинами, для которых все эти «девичьи грезы» про любовь и разлуку — ерунда на постном масле. Для них на первом месте — Дело. И дело великое: освобождение рабочего класса и трудового крестьянства всего мира! Есть ли цель достойней, чем эта?! И цель эта вполне достижима, вот, что поразительно. И никаких национальных различий! Люди делятся не на евреев и русских, не на «хороших» и «плохих», а на классово близких и классовых врагов. Вот Дора — такая же еврейка, как Фанни, а Дина — вообще караимка. Но этот факт интересовал их меньше всего. Важно было другое — трудовой ты элемент, или эксплуататор.

Правда, путь, которым предполагалось двигаться к счастью всего человечества, Дина с Дорой представляли по-разному, часто спорили, Дора кричала, Дина ей строго возражала. В чем было отличие одного пути от другого, Фаня не понимала, но зато когда спорщицы выдыхались, с удовольствием поила их чаем, потому что как начинались эти крики, она сразу бежала ставить самовар. Знала, что они потом обязательно чаю потребуют. Ну и славно.

Яков, ставший начальником контрразведывательного отдела, не обманул, и в самом деле через пару-тройку дней устроил Фаню секретарем в машинописное бюро Боевого отряда ВЧК. Хорошая работа, с пайком, как и обещал. Хоть какие-то обещания выполняет, паразит. И хотя Фаня еще не до конца освободилась от его магии и каждый раз вздрагивала, когда он входил в штаб отряда, однако обида на Яшку, который вот так ненавязчиво ее бросил — а он ее бросил! — была сильной. Волновало, что сейчас закрутит роман с какой-нибудь раскованной и гордой москвичкой, щемило сердце от мысли, что он с ней будет делать это… Ну, то же самое. Как так можно! И еще волновало: кому она сейчас нужна будет, порченая? Даже поплакала немного.

Вечером женщины собирались вокруг стола, покрытого скатертью с бахромой, пили чай и обсуждали насущные вопросы революции. Без особого интереса каторжанки выспросили у Фанни, кем ей приходится этот некрасивый молодой человек, а когда она начала жаловаться, подняли на смех. К то сегодня горюет о потерянной о девственности, когда раздувается пожар, в котором неминуемо сгорит старый мир?! Что за глупости! Какое к черту замужество и прочие способы порабощения женщин, придуманные буржуазией?! Было? И слава богу, выкинуть из головы, не стоит оно того. Рождается новый мир, а хорошая еврейская девочка страдает от мнимого позора?

— Ты лучше делу учись, это важнее, чем все эти ваши кисейные рассуждения о пошлых материях. Вот, смотри…

Дора вытащила из сумочки и положила на стол короткий, будто обрубленный пистолет с облупившимся воронением.

— Это браунинг M1906. Ты не смотри, что он будто игрушечный, браунинг — это оружие настоящего революционера. Калибр хоть и небольшой, но достаточный — две с половиной линии[16]. Винтовку знаешь?

— Ага.

— Так у нее три линии, а у этой крохи — целых две с половиной! Две с половиной!

Фаня кивнула: поняла, мол. Хотя ничего не поняла.

— Ты бы ребенку голову не дурила! — недовольно сказала Дина. — Зачем это ей?

— Уметь обращаться с оружием нужно всегда! — возразила Дора. — Особенно сейчас, когда нужно защищать революцию!

Дина пожала плечами и отвернулась.

— Первым делом, — продолжала Дора. — Учимся разбирать и собирать пистолет. Главное — отнесись к нему с уважением, и он будет тебе верно и долго служить… Вот так — выщелкиваешь обойму, видишь? Шесть патронов. Отводишь назад затвор, чтобы проверить, не остался ли патрон в стволе…

— Да я знаю, — отмахнулась Фанни. — Меня из нагана учили стрелять, и Яшка показывал и браунинг, и маузер.

— Вот и отлично! Давай, теперь разбери сама — и чисти. Вот этим маслом. Потом вместе соберем. Я тебе такой же достану. Твой будет.

«Ну и зачем мне браунинг» — недоуменно подумала Фанни. И начала протирать пистолет Доры тряпочкой с вонючей тягучей смазкой. Все интересней, чем самовар и помои.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ГРЕЧКА И ФЛИРТ. ТЕЛЬ-АВИВ, 1993

Все думаю, попала я к старушке — божьему одуванчику. На сумасшедшую она, конечно, не похожа, скорее, ликерчику перебрала. В Ленина она стреляла, понимаешь…

— Так ее же расстреляли!

— Кого?

— Фанни Каплан.

— Кто тебе сказал?

— Это все говорят, так из истории известно.

— Ой, Таня… А в голову не приходило, что расстреляли-то женщину по имени Фанни Каплан, но не того, кто на самом деле стрелял в Ленина? Нет?

— А что, это так было?

— Как-нибудь потом расскажу, как было, сейчас устала. Так что, девушка (она произнесла старорежимное «деушка»), давай помоемся, поужинаем, да будем спать.

Помыться в ее возрасте — тот еще проект. Ходит она с трудом, держится сухой своей ручкой за мое плечо, а ручка твердая, надо сказать, на плече синяки останутся. В ванной разумно устроен приступок, на который она садится, и мне остается только намылить ее поролоновой варежкой, потом смыть гель душем. То еще удовольствие, конечно, смотреть на старческое тело, да еще и прикасаться к нему, обмывая все складочки и потайные места. Но что делать? Работа такая. Я не брезгливая. Даже человеколюбивая, один Игаль Лапид чего стоит! А творческая фантазия — я ж музыкант как-никак! — сразу подбрасывает мыслишки, что кто-то целовал эту шею, тогда еще гладкую, а не морщинистую, ласкал эту безвольно повисшую грудь… Тут я себя остановила — хватит. Старушка, вроде, неплохая, непривередливая, грех тебе, Таня, так думать. Ты без мужика давно, вот и лезет в голову всякая глупость. А у Фанни этой что-то шрамов на теле многовато для девушки, сводившей с ума мужчин. И шрамы эти явно не от медицинских вмешательств. Я никогда шрамов от пуль и осколков не видела, но почему-то подумалось, что именно так они и выглядят.

Теперь ужин — просто и незамысловато: гранулированный творожок, который здесь зовется почему-то «коттедж» — с ударением на первый слог. Наверное, он так называется из-за домика на этикетке, хотя это просто деревенский домик, а никак не коттедж (с ударением на «Е»). Огурец, цветочный чай — Фанни выбрала ромашковый: «Он успокаивает». Слава богу, не тот крепкий и терпкий, который я днем заваривала. Одела на нее чистую ночнушку, дала вечерние таблетки, померяли давление — смотри-ка, все в норме! — сняли зубные протезы, положили в специальную коробочку. Фанечку свою я уложила, пора и мне на покой, собралась идти тоже спать.