Третий выстрел

Отпустила эту противную Лену раньше времени. Та удивилась, а Фаня — нет. Тогда удивилась я. Вот как она знала, что я отлучусь ненадолго, на всего ничего? Надо же, какое чутье у старушки! Лену я заверила, что она получит за этот день полную оплату, может не сомневаться. А сама села с моей Фанечкой, спросила:

— Ну что, Фаня, почаевничаем по-русски?

— Давай, Танюш, — ласково ответила Фаня. И тут же невинно спросила:

— А покрепче у нас ничего нет?

Вот хитрая! Не устаю поражаться! Ведь знает же, что у нас с одного из редчайших — нет-нет, правда редчайших — «выпивонов» осталась треть бутылки коньяка, которую я надежно спрятала от Михаль, не дай бог, найдет. Но выпить сейчас было в самый раз, «отлакировать пивко коньячком».

— Фаня! Только чуть-чуть! И в чай, а не чистый!

Положила руку на грудь, типа, клянусь! И подмигнула. Обожаю ее, когда подмигивает, чисто одесская оторва! Ох, угроблю я бабулю свою, ей же скоро сто лет. Какая выпивка?! Но, с другой стороны, чуть-чуть даже полезно, говорят. Сосуды расширяет. В общем, уговорила я себя, плеснула ей капельку в чай — много ли ей надо, себе от души налила в стаканчик. Чокнулись и выпили.

— А что потом случилось с Саней?

— Саня умер десять лет назад — сердце. После всего, что он вынес, у него было очень слабое сердце, — ответила моя 95-летняя старушка, у которой жизнь тоже была не чай с коньяком.

Но она из совсем другого поколения. Сердце, конечно, у всех одно, да вот закалка у разных поколений разная. Прямо неудобно за себя становится, за свою слабость и свои метания. Но у нас-то тоже свое поколение, рефлектирующее и нерешительное. Трусоватое, в общем.

Продолжая размышлять о запутанных отношениях мужчин и женщин, где все непросто и кругом тотальное непонимание, спросила:

— Фаня, а что, у вас после Меира так никого и не было?

— Как же, не было! — спокойно отвечает. — Мне Господь на старости лет подкинул прекрасный финал любовной страсти.

Фаня возвращалась из банка, стояла в ожидании автобуса, когда рядом затормозил армейский джип, и кто-то ее окликнул старым забытым прозвищем:

— Дита! Ты?

Фаня прищурилась. Последние годы стала что-то хуже видеть, читать без очков уже не могла, но на улице пока старалась обходиться. В машине сидел смутно знакомый мужчина в военной форме. На погонах — три фалафеля[79], ого, алюф-мишне, полковник по-старому. Кто это? Мужчина продолжал улыбаться.

— Не узнала?

— Аврум! — ахнула Фаня. — Ну ты даешь! А ты-то как меня узнал? Столько лет!

— Я бы, да тебя и не узнал! Садись, подвезу.

Отлично, а то трястись на автобусе не хотелось — устала. Фаня тяжело плюхнулась на сиденье рядом с полковником, тот резко стартанул вниз по улице, параллельной пляжу.

— Я живу…

— Я знаю, — улыбнулся Аврум. — Знаю, где ты живешь.

— Откуда?

— Работа такая. Вот, разыскал тебя, наконец.

— Разыскал?

— А как ты думала? Я что, не могу использовать служебные связи, чтобы разыскать товарища по оружию?

— Ну, конечно. Аврум! Надо же! Что ты, где ты, как ты?

— В армии, как видишь. Вот, недавно повышение получил, — он хлопнул рукой по фалафелю. — Жду назначения. На бригаду.

Аврум после ухода из кибуца все же перешел из Иргуна в Хагану. Быстро сделал там карьеру — отчаянные и разумные, четко просчитывающие риски офицеры в любой армии на вес золота. Во время «операции Сезон» категорически отказался участвовать в охоте на бывших соратников по Эцелю, да и вообще на евреев, за что был отстранен от командования. Но начавшаяся вскоре война с арабами требовала опытных военачальников. И его вернули, после чего карьера Аврума пошла в гору: Пальмах, командир роты, затем батальона, несколько важных операций. Вот так коротко, рублеными фразами будущий командир бригады описал свою жизнь.

— Семья? Жена? Дети? — выпытывала Фаня.

— Официально женат не был, была одна девушка во время войны, но потом все расклеилось. Детей нет.

— Меир погиб, — неожиданно сказала Фаня, хотя Аврум о нем не спрашивал.

— Я знаю.

Они доехали до ее дома.

— Поднимешься? — Аврум согласно кивнул.

Собирая на стол, присмотрелась к старому товарищу. Побила его жизнь, что уж там. У губ прорезались глубокие морщины, огрубело нежное лицо, набухли вены на когда-то гладких руках. Пострижен коротко, на виске полоска голой кожи.

— Что это? — прикоснулась к виску.

— Зацепило. Но с того света вытащили. А Михаль где?

— Михаль замужем, хороший парень, скрипач, из России. Сын у них, Томер. Сейчас второго ждут.

— Так ты бабушка? — улыбнулся полковник.

— Представляешь?! Самой странно.

— А где они живут?

— Снимают квартиру в Абу-Кабире. Хотят жить самостоятельно, без мамки. Наверное, правильно, я с родителями никогда не жила, не знаю. Только скучаю по ним очень. И по внуку особенно.

— Это квартира Меира? — то ли утвердительно, то ли вопросительно спросил Аврум.

— Ну да. Он ее нам отдал. Теперь и возвращать некому.

Аврум подумал несколько минут и решился:

— Есть у меня предложение. Только сразу не отказывайся, подумай. Если надо — я подожду.

— Что за предложение? Интересно!

— Пусть твои дети переедут сюда, а ты давай ко мне. У меня своя квартира в северном районе города, маленькая, но нам с тобой хватит.

— Аврум, — удивилась Фаня. — Ты чего? Как это я к тебе перееду?

— Да очень просто. Соберешь вещи, а я их отвезу.

— Я не об этом.

— Так и я не об этом. Ты, Дита, честное слово, слепая. Ты никогда не видела, что ли…

Он осекся, но Фаня поняла. Видела, конечно. Знала, чувствовала, но всегда относилась к нему, как к младшему брату. Хороший боевой товарищ. Молодой. Смелый. Не более. А то, что она ему нравится и даже больше этого — так это мальчишество, пройдет. Мальчики часто влюбляются в женщин постарше, а потом все равно находят себе девочек.

— Аврум, тебе сколько лет?

— Я с 1908 года, а что?

Нет, ничего. То есть, когда ты попал ко мне в кибуц… Тебе только-только исполнилось девятнадцать. А мне уже было 27, и я жила с Натаном. Фаня снова всмотрелась в лицо полковника. Значит, теперь ему 45. А мне — уже 53. Пятьдесят три… Странная цифра, она никогда не воспринимала ее как возраст, внутри она была все та же двадцатисемилетняя девица, прошедшая огонь и воду, навоевавшаяся и настрадавшаяся, но готовая снова воевать и страдать. Разве что теперь глаза стали хуже видеть, да ноги отекают. Интересно, неужели она до сих пор может кому-то казаться привлекательной? Но вот же он! Он же не квартиранткой предлагает ей быть, понятное дело. А разница в возрасте… 27 и 19 — это разрыв поколений, а 45 и 53 — как бы ровесники. Хотя нет, какие ровесники. Она старше, а женщины стареют быстрее и страшнее. Все вокруг будут думать, что она не жена, а мать этого красивого полковника. Не дай бог, конечно, такого позора.

— И как ты себе представляешь наше с тобой совместное проживание?

— Очень просто, — видно было, что Аврум предложил это не просто так, готовился, значит, продумал заранее. И, похоже, совсем не случайно остановился сегодня возле нее на остановке автобуса. — Я буду делать все, что положено мужчине… Воевать, — заторопился он, опасаясь, что Фаня его не так поймет. — Работать по дому, заботиться о тебе, приносить деньги.

— А я, значит, буду делать все, что положено женщине: стирать белье, готовить еду и мыть полы? И еще немножко работать в банке? Знаешь, полы я уже мыла когда-то.

— Ты неправильно поняла. Я сделаю все, чтобы ты жила спокойно и по возможности счастливо. Но главное — спокойно. Спать со мной необязательно, если ты об этом.

Надо же, решился все-таки.

— Захочешь — я буду рад. Не захочешь — ну так я дольше терпел и еще потерплю. В квартире три комнаты. Места нам хватит. Как скажешь.

Фаня, не будь дурой, сказала она себе. Судьба дает тебе шанс. Да, та самая судьба и тот самый шанс. Неожиданно, конечно. Но и одной, прямо скажем, не сладко. Что значит «не сладко»? Паршиво! Тоскливо. А Аврум — старый товарищ, проверенный. И раз уж он столько лет ее любит, почему снова, как в юности, не ринуться в омут головой? Спать с ним? Ну так спать. Что она теряет-то?