Третий выстрел

— Ты про погром в Кельце слышал?

Саня помычал набитым ртом и отрицательно помотал головой.

— Вот тебе яркий пример того, что для нас есть только один путь. Уже после войны, когда стали возвращаться в свои дома выжившие в гетто и лагерях евреи, когда вернулись с войны те евреи, кто воевал в Красной армии и в британской армии, поляки устроили кровавый погром. Знаешь, что они кричали, когда убивали? «Доделаем, что Гитлер не доделал!» Ты хочешь жить среди этих нелюдей?

— Какой смысл оставаться здесь после такого ужаса? — подхватил Мени.

— А куда бежать-то? — удивился Саня. — Везде ж одно и то же.

— В Палестину. Там все будет по-другому.

Саня когда-то слышал от деда рассказы про Святую Землю, на которой в древности жили их предки, да только дед утверждал, что евреям райскую жизнь там сможет устроить только Машиах, Мессия, Спаситель, который вот-вот придет и освободит свой народ от мук и скитаний. А человеку в дела Всевышнего вмешиваться не годится. Так что надо жить и терпеть. Жить Саня хотел. Терпеть — нет… Страшно ехать куда-то за моря. А тут оставаться не страшно? Там хоть среди своих. Может, и правда там будет по-другому?

— Ну и как туда попасть, в эту вашу Палестину?

— Не «вашу», а — «нашу»! — Яцек покачал головой, переглянулся с Мени. — Есть путь.

Яцек и Мени были членами Бейтара[75], и после их рассказов о том, как дружно и счастливо будут жить евреи в Эрец Исроэл[76], все сильнее стремился Саня плыть в волшебную страну, где его ждут дом и очаг. Не прошло и нескольких месяцев, как он вместе с бейтаровцами поднялся на корабль, сначала долго носившийся по Черному, а потом по Средиземному морям. Сходу попасть в Землю Обетованную не удалось: судно остановили британцы, категорически отказавшись пустить новоявленных репатриантов в Палестину. Отчаянные парни кинулись на солдат, завязалась драка, в которой здоровенный рыжий британец, разъяренный непокорностью нарушителей, вырвал у Сани облупленный футляр со скрипкой, швырнул его в море, а самому скрипачу от души врезал тяжелым прикладом Ли-Энфилда.

Потеряв то единственное, что его спасало в странствиях, Саня заорал от ужаса, и, не задумываясь, не чувствуя боли, прыгнул за борт спасать скрипку.

Изумленные солдаты выловили обезумевшего музыканта, отправили в лагерь на Кипре, откуда он добрался до вожделенной Палестины, ставшей государством Израиль, только к самому концу войны. Так и не пришлось ему, как мечтал, сражаться за свободу новой-старой родины.

Слава богу, скрипка сильно не пострадала, футляр оказался прочным, и выловил ее Саня довольно быстро. Яцек и Мени занялись своими делами: в Палестине очень быстро у всех находились свои дела. А Саня стал ходить на бесконечные прослушивания, где с трудом объяснялся на странной смеси русского, польского и идиш, путая слова и языки, но, как ни странно, его понимали, выслушивали и обещали связаться, если что-то появится. Наконец он попал в молодой, только что образованный оркестр, где нужны были умелые музыканты. Не первой скрипкой взяли, конечно, но все же он занимался любимым делом и по-прежнему получал за это плату, только деньгами, а не хлебом, как раньше. Деньгами, конечно, небольшими, ну так и хлеба ему давали немного. Саня быстро влился в израильскую жизнь и худо-бедно научился изъясняться на иврите. Правда, скорее худо. И бедно.

— Саня, ты никогда не был в «Касит»? — изумился валторнист (а если надо — и трубач) Ефим Купер, носатый смешной музыкант с выколотым на руке лагерным номером. Он тоже выжил потому, что был музыкантом, но терпеть не мог рассказывать про лагерный оркестр — психовал.

— Нет, — удивился Саня. — А должен был?

— Слушайте, — завопил Купер, ставший по моде последних лет Хаимом Нехуштаном — тогда многие меняли «галутные» имена на благозвучные ивритские. Тем более, что и то, и другое — производное от названия меди. — Этот гой никогда не был в «Касите»!

«Гоем», то есть, неевреем, Саню прозвали за абсолютно нееврейскую внешность. Про маму-белоруску никто не вспоминал, не знал, да и не интересовало это тогда никого. Живой? И слава богу.

Оказалось, что «Касит» — легендарное тель-авивское кафе, где собирается вся интеллектуальная элита Израиля. Здесь читают стихи, спорят об искусстве, пьют водку, на что и намекает название заведения: «косит» на иврите «рюмка», но прежняя хозяйка кафе, родом, конечно же, из России, традиционно «акала» на безударных гласных и, передавая заказ на кухню, кричала:

— Люба! Касит водка!

Так и закрепилось.

Оркестранты завалили в кафе, заказали по «каситу» традиционного напитка, вписались в шумный интеллектуальный разговор, который бесконечно шел в заведении. А Саня уставился на тоненькую красавицу, сидевшую на коленях у какого-то пожилого мужика. Девушка, похоже, успела принять уже не один «касит», раскраснелась, преувеличенно громко смеялась и всячески демонстрировала, что она здесь «своя».

«Какая красивая!» — думал Саня, механически вливая в себя второй «касит» водки без закуски — на еду денег не было, экономили. Учитывая, что юноша в своей жизни видел мало так элегантно одетых, да и вообще красивых женщин, девушка произвела на него сногсшибательное впечатление. Чтобы подойти и заговорить — и речи не было. Как можно? И что он скажет? «Привет, я Саня»? Глупости какие. Да и не станет такая девушка знакомиться с явным «шломиэлем», неудачником, к тому же безденежным. Вон у нее какой вальяжный кавалер. Мужчина этот ей, правда, в отцы годится, если не в деды, но зато видно, что обеспечен. А такая девушка, конечно же, должна быть обеспеченной. Так, Саня, закрой рот, и посчитай, хватит ли на еще один «касит».

Красавица, увидев широко раскрытые глаза странного блондина, неожиданно подмигнула ему и рассмеялась. Молчаливые переглядки продолжались довольно долго: Саня, не отрываясь, смотрел на девушку, а она время от времени косилась на скрипача, пока не выдержала его полудетской нерешительности, спрыгнула с колен пожилого дядьки, чмокнула того в плешь и направилась к их столику.

— Аhалан![77] — сказала она почему-то по-арабски и посмотрела на Саню в упор.

— Шалом, — машинально откликнулся тот. Девушка услышала акцент, снова рассмеялась.

— По-гхусски?

— Да, а вы говорите по-русски?

— Плохо, — она постучала по плечу соседа Сани, показала глазами, чтобы освободил стул, плюхнулась рядом.

— Купишь водки?

Саня кивнул и заказал «касит». Денег у него больше не было, но и черт с ним, приключение того стоило.

— Михаль, — она протянула ему ладошку.

— Саня, — пожал руку скрипач.

— Саня! — она засмеялась. — Извини, но это очень смешно! Саня! Я буду тебя так звать. Не меняй имя, слышишь? Сейчас мода менять имена на ивритские, а ты не меняй, хорошо?

— Хорошо.

Она потрепала его по коленке, замахнула стопочку, с трудом сдержалась то ли от икоты, то ли от рвоты, выдохнула. Все же она была очень пьяна.

— Проводи меня!

Они проговорили всю ночь, гуляя по улицам Белого города. Ночами жара спадала, гулять было приятно. К себе его Михаль не пригласила, а сам он жил в комнате с еще двумя оркестрантами. Так что они спускались к морю, бродили по песку, когда уставали, то сидели на скамейках сначала в одном парке, потом в другом, Михаль рассказывала о своем детстве, о родителях, о том, как воевала, как было страшно, когда в нее стреляли. И стреляли с одной целью: убить именно ее, Михаль, славную девушку, которая хотела только одного — жить в своей стране и чтобы от нее все отстали. Но это как раз казалось совершенно невозможным. Саня в ответ рассказывал о своих странствиях, стараясь опускать особо опасные места: по сравнению с тем, что пережила Михаль, его приключения казались не такими уж и страшными. Во всяком случае, в него ни разу не стреляли. Что было, неожиданно подумал он, очень странно для того времени. Надо же, оказывается, ему повезло!

— А этот мужчина, с которым ты была в кафе — он кто? — набрался смелости Саня.