Третий выстрел

Потянуло табаком. Фаня оглянулась, в темноте разглядела оранжевый огонек самокрутки. Курила женщина, молодая вроде, в темноте не разберешь.

— Поссать вышла?

Фаня вздрогнула от такой резкости, стало неприятно.

— Ну да, в общем.

— В общем! — Женщина засмеялась. — Пойдем, покажу… Не ты первая тут мнешься.

Туалет и впрямь оказался среди построек. Страшновато было в темноте, вдруг там пол прогнил или еще что, но обошлось. Пописала, стало легче, замерзла только сильно.

— Куришь?

— Не, — Фаня помотала головой.

— Откуда, из города?

— Ага.

— Кто привел? Яшка?

Фаня сначала кивнула, потом сообразила, что в темноте женщина могла не увидеть кивка:

— Да, Яков.

— Яаааков! — протянула женщина весело. — Яшка! У нас тут все Яшки да Мишки. А тебя как звать?

— Фаня.

— А меня — Маня. Видишь, как сошлось! Будем знакомы!

Фаня пожала протянутую ей ладонь, удивилась какая она жесткая.

— Обратно дорогу найдешь? Или до утра будешь мерзнуть?

— Найду, — неуверенно ответила девушка.

Честно говоря, она не очень хорошо представляла, откуда вышла, а сейчас в темноте вообще не понимала, где живет. «Живет»…

— Пошли ко мне, — решительно сказала Маня, взяла Фаню за руку и повела наверх к левой галерее.

Оказалась Маня совсем юной, может года на два постарше ее. Но держалась так, будто взрослей лет на десять. И одета была чудно: в стираную солдатскую гимнастерку и галифе. На ногах старые матерчатые боты, но в углу комнаты твердо стояли солдатские же ботинки с небрежно наброшенными обмотками. С деревянной колченогой вешалки, криво прислоненной к стене, свисал ремень с кобурой нагана.

— Что, интересно? — усмехнулась коротко стриженая Маня. — Нравится оружие? Хочешь посмотреть?

Фаня понятия не имела, нравится ли ей оружие, но отчего не посмотреть? И правда интересно.

Маня достала наган, протянула Фане. Револьвер оказался неожиданно тяжелым, пах железом, какой-то смазкой и еще чем-то незнакомым. Фаня подержала его в руке, прицелилась…

— Вот глупая! Кто ж так целится, погоди, — Маня чем-то щелкнула, провернула барабан, из которого посыпались длинные тонкие цилиндрики патронов, вытянула руку. — Смотри, надо так… Рука твердая, если тяжело — подхвати второй рукой или на локоть положи для упора… Вот, видишь прорези? надо смотреть так, чтобы мушка… Не знаешь, что такое «мушка»? — Маня снова засмеялась. — Ну ты и вправду хорошая еврейская девочка! Мушка — это вот эта штука на стволе, поняла? Вот она должна быть точно посередине прорези… Держи. Ноги не напрягай, чуть согни… Вот так.

Фаня двумя руками обхватила наган, подняла к глазам. Ствол ходил ходуном, левой рукой подкрепила правую кисть, прицелилась. Револьвер трястись перестал. Только дрожал чуть-чуть.

— Молодец! Быстро учишься. И запомни: дыхание затаила, крючок плавно нажала, выстрела не ждешь. Давай…

Курок громко щелкнул. Щелчка этого она, конечно, ждала, но все равно вздрогнула от неожиданности. «Если так пустой грохочет, то от выстрела вообще оглохнуть можно, наверное», — подумала.

— Да ты талант! — усмехнулась Маня.

«Веселая девушка!» — подумала Фаня и решилась спросить:

— А почему у тебя он в кожаном чехле, а у Якова — в деревянном?

— В чехле… Это кобура называется. У меня наган, а у Яшки — маузер. Он больше и тяжелее, его в деревянной кобуре носят.

Фаня кивнула.

— Что, понравился наш Блюмкин? Он многим нравится. Ты, девушка, с ним поосторожней. Так и до греха не далеко. Да не красней ты, не красней. Наше бабье дело известное. Слабы мы на любовь, — Маня подмигнула Фане и снова засмеялась.

— Маня, а почему ты так одета? И с оружием… Ты что ли солдат?

— Солдат. Солдат революции!

— Это как?

— Да так. Мы в Петрограде взяли власть…

— Мы?

— Да, мы — революционеры, левые эсеры и большевики. Только мы правильные эсеры, те, кто за революцию, за землю и за мир. А правые эсеры — не правые.

Фаня ничего не поняла. Левые, правые какие-то.

— А Яков кто?

— Яшка — наш человек. Левый эсер. Боевой товарищ, отчаянный до невозможности. Бандит, конечно, тот еще, первостатейный. Но правильный, идейный. Настоящий борец за счастье народное.

«Надо будет у него спросить, кто такие эти эсеры и в какие идеи он верит», — подумала Фаня и только тут поняла, что все время искала предлог, чтобы обратиться к Якову, а как еще-то разговор завести? Если встретятся, конечно.

— Ладно, Фаня, давай спать. Ложись на сундук, я тебе одеяло дам.

— Меня мать искать будет…

— Если до сих пор весь город на ноги не подняла, то до утра потерпит. Давай поспим, а то завтра дел много, и уже светает.

Фаня поворочалась на жестком сундуке и решилась все же спросить:

— Мань!

— А?

— Вот ты говоришь: я — солдат. Яков там воюет, а ты здесь? Почему?

— Меня вас поставили охранять, бестолковая. Спи давай.

Яков появился только через два дня, грязный, в кожаной тужурке, волосы всклокочены, под глазами черные круги.

— Выходите! — скомандовал оголодавшим и промерзшим жильцам. — Все, граждане, война закончена, можете отправляться по домам, в городе теперь наша власть. Никого не тронут.

Евреи зашумели, засуетились, собираясь в обратный путь.

— Хоть бы спасибо сказали, — крикнула Маня, вышедшая вместе со всеми. — Все-таки вам жизнь спасли!

Фаня решилась и подошла к Якову:

— Спасибо вам, господин Блюмкин!

— Не господин, а товарищ. Так теперь будем обращаться друг к другу. Никаких господ! Всем понятно?

Никто не понял, чем было плохо обращаться «господин», ну да ладно, главное, что опасность миновала.

— А ты, глазастая, — Яков взял Фаню за руку, от чего она вздрогнула и похолодела. — Жди меня. Я знаю, где ты живешь, завтра вечером — жди. Сегодня не могу.

Маня захохотала:

— Я тебя предупреждала! — а у Фани прямо екнуло что-то в животе, как-то неожиданно это было. И стало страшно. Ну, не то, чтобы страшно, а страшновато. Хотя и радостно почему-то. Вот так. Страшно и радостно.

Яшка при всей своей внешней суровости оказался обаятельнейшим парнем и прекрасным рассказчиком. Первым делом он занялся политическим просвещением семейства Рубинштейн. Папа Хаим сразу сказал, что ему эта их революция совершенно не интересна, еврея не должны интересовать такие глупости. Мама Сима тем более не захотела слушать: «Ой, я ничего в этом не понимаю!» Младших — попробуй усади изучать скучные вещи. Так что единственным слушателем — так получилось — стала Фаня. Теперь она примерно понимала, чем правые эсеры отличаются от левых, почему надо идти вместе с большевиками (она с изумлением узнала, что есть еще какие-то меньшевики, у которых радикальные — так сказал Яков, наверное, кардинальные, подумала Фаня — расхождения с большевиками и левыми эсерами), и почему надо непременно уничтожать всю контру (новое слово!): потому что революцию без крови не осуществить. И самому нужно быть готовым пролить свою кровь. Жертвенность во имя счастья всего человечества! И так Яшка про это счастье человечества говорил горячо и убежденно, что Фаня в какой-то момент теряла нить рассказа и просто любовалась его лицом и страстностью. В эти моменты он даже переставал казаться некрасивым.

А еще она с изумлением узнала, что он старше ее всего на два месяца. Вот уж никогда не подумала бы! Ему восемнадцать стукнет только в марте, а ей — в мае. Но все равно получается, он старше. Хоть и всего на два месяца. А выглядел — будто на несколько лет. Надо же…

Однажды посреди разъяснения сложности текущего момента он вдруг замолчал, взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. Фаня сначала хотела его оттолкнуть, но передумала. Очень странно, сама этому удивилась. Нет, надо было оттолкнуть, конечно. Но теперь уже поздно. Яков продолжал ее целовать, а потом обнял за талию, прижал к себе. Фаня вздрогнула, стала отворачиваться, прошептала: «Не надо!», а этот наглец тоже шепотом сказал ей на ухо: «Надо, обязательно надо, товарищ Рубинштейн!»… И после этого они уже в основном не политпросветом занимались, а безудержно и лихорадочно целовались.