Третий выстрел

Ну да, мне ли не знать, кивнула я понимающе.

— Ну и все. Нашелся добрый человек, марокканец… в смысле, выходец из Марокко, приютил ее, пригрел. И стала она жить лучше прежнего. А меня отправили восвояси. Собственно, ее-то винить не в чем. Получила то, что хотела.

— Ты какой-то святой, Леха! Ни слова плохого про нее. Хотя у меня, например, много плохих слов… И где ты живешь теперь?

— Снял квартиру подешевле на двоих с товарищем. Причем, повезло: тут, неподалеку, хотя район дорогой, но по случаю удалось сэкономить. И до работы близко. Машиной пока не обзавелся, так что близость службы — решающий фактор. Но машина в плане.

— И что, никакая вдовушка-разведенка тебя не пригрела?

Сказала и поняла, что глупость сморозила. А я-то кто вообще? Я и есть разведенка по сути, хоть и замужняя. Ну так и он такой же. Но почему я его все время обижаю? Так бывает: сама себе не рада, но остановиться уже не могу. А он пожал плечами, мол, сама видишь.

Да, жених из него незавидный, хоть и работа есть, но, как говорится, ни квартиры, ни машины. Понятное дело, тут только фиктивный брак, ага. Главное, нужна я ему со своими проблемами…

В молчании допили кофе, я поднялась.

— Спасибо, но мне пора.

— Не впечатлил я тебя?

— А должен был?

— Не должен, но хотел.

— Почему?

— Нравишься ты мне.

Спокойно так сказал, у меня в животе как иголками закололо. И врать не стал, так и сказал: нравишься. Ты тоже, Леха, парень неплохой. Видно.

— Спасибо на добром слове, но мне и правда надо идти. А то моя бабуля там заскучает без меня.

— Познакомишь меня с ней?

Еще чего не хватало!

— Не знаю, наверное, нет.

— Почему?

— Во-первых, зачем это ей? Во-вторых, зачем это тебе? И в третьих, зачем это мне?

Он усмехнулся.

— Во-первых, ей будет со мной веселее, я много историй знаю. Во-вторых, ты мне нравишься, и я хочу больше времени проводить с тобой, а ты без нее не можешь. И в третьих, может, когда ты меня получше узнаешь, я тебя не разочарую. А там, глядишь, и сладится что-то…

— Какой ты шустрый, Леха! Нет, дорогой. Деньги мне платит ее дочка, женщина сурового нрава и твердых принципов. Не думаю, что она обрадуется, что у метапелет ее матери появился ухажер. Так что вряд ли у нас с тобой что-то сладится.

— Ну, как скажешь, — обиделся, конечно. А лучше было бы если бы я ему голову морочила и врала? Нет уж. Так проще. Для обоих.

Он что-то нацарапал на салфетке и протянул мне.

— Это мой телефон. Если передумаешь или вдруг — случись такое! — захочешь пообщаться, то вот мой телефон. Если не отвечу — оставь сообщение на автоответчике. Хорошо?

Что я ему скажу? Что салфетку выкину, как только мы расстанемся? Ладно, вновь пожала плечами, этот жест у нас, женщин, может означать все, что угодно, от согласия до несогласия.

Проводил он меня до дому, прощаясь, хотел мою руку в своей задержать, романтик эдакий. Но я ладошку-то спрятала, незачем, Леха, незачем нам тешить себя пустыми надеждами. Ни тебе, ни мне. А салфетку я, как потом оказалось, не выкинула. Забыла.

— Быстро ты! — удивилась Фанечка моя, а Михаль удовлетворенно кивнула. Ну да, не было меня чуть больше часа, для свидания всего-ничего.

Дочка с правнучкой ушли, а мы с Фаней пошли совершать ежевечерний ритуал. Вот и вся любовь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОКУШЕНИЕ. МОСКВА, 30 АВГУСТА 1918

С утра накрапывал мелкий дождик. Потом распогодилось. Георгий собрал всю тройку на Божедомке, объяснил задачу:

— Сегодня для нашего дела будет довольно сложный день: утром в Петрограде убит Урицкий[31]!

Дора ахнула:

— Наши?

Георгий сделал загадочное лицо.

— Ничего пока сказать не могу, кроме того, что сведения верны, за их достоверность ручаются на самом верху.

— Это кто это ручается? — недоверчиво спросила бывшая каторжанка.

— Ручаются, — усмехнулся Георгий. — Дзержинский уже отправился в Питер, и запланированные ранее митинги могут отменить из-за опасности новых покушений. Но мне пообещали, что всеми силами постараются уговорить Старика выступить. У него на сегодня намечено две речи: в Басманном на Хлебной бирже, потом на гранатном заводе…

— Это где?

— Замоскворечье. Недалеко от Серпуховской.

Дора кивнула, а Дита Москву знала не очень хорошо. Примерно представляла, где это, но не точно. Впрочем, какая разница?

— Так что, — продолжил Георгий, — наши товарищи будут ждать Старика на Хлебной, а ваша тройка — на заводе Михельсона. Бывшего Михельсона. Расклад прежний, действуем как готовились, но все равно давайте повторим. Сигнальщик?

Дора подняла руку.

— Убедившись, что Ленин прибыл и вошел внутрь, подаешь знак номерам. Они будут у здания напротив, в Щиповском переулке. После выстрелов сразу уходишь. Номера?

Василий поднял руку. Дита подумала, что это ужасно глупо, но тоже подняла.

— Увидев сигнал, заходите в цех, но остаетесь у самого выхода. Номер первый — близко к дверям, чтобы сразу выйти, номер второй — чуть поодаль, сзади, шагах в трех-четырех, страхуешь первого. Первый, ты понимаешь, что могут схватить и прикончить на месте?

Василий судорожно сглотнул и молча кивнул.

— Ты готов? Готов вершить историю даже ценой собственной жизни?

«Что ж он так выспренно, — думала Дита. — Но, наверное, так надо, чтобы сподвигнуть на самопожертвование. А что мне делать, если схватят? Застрелюсь!» Она вовсе не была уверена, что сможет застрелиться. Но если здраво размышлять, то это был единственный выход избежать дальнейших мучений. Что ее, собственно, держало в этой жизни? Ни мужа, ни детей, где-то далеко под чужой властью почти забыты родители, для чего жить дальше? А вот войти в историю, чтобы и через века помнили имя Фанни-Иегудит-Диты — это здорово. Ради этого и умереть не жалко. Только сможет ли она выстрелить в живого человека — Дита не знала. Но опять же, если понимать, что такова историческая необходимость, что стреляет она не в человека, а в символ, что это не убийство, а казнь, месть, то, скорее всего, выстрелит. Хотя это пустое: стрелять будет номер первый, товарищ Василий, она всего лишь страхует, может, на нее и внимания-то никто не обратит.

— Номер второй! — оказывается, Георгий давно звал ее, а она, поглощенная мыслями о собственном историческом значении, не откликнулась. Ему пришлось прямо крикнуть! Дита покраснела и снова подняла руку.

— Номер второй готов вступить в дело, если непредвиденные обстоятельства не дадут первому завершить начатое. Браунинг вряд ли откажет, оружие надежное, но всякое может случиться.

— Мне бы наган, привычнее, — подал голос Василий.

— Ну, брат, тут не до жиру, быть бы живу. Первый получает браунинг, второй пользуется своим оружием.

Откуда он знает, что у нее есть пистолет? Ах, Дора, Дора! Зачем сдала? Из вредности, раз тебе отведена роль всего лишь сигнальщицы? Некрасиво!

— Когда дело сделано, стараемся скрыться поодиночке. Конечно, если удастся уйти. Вот каждому, — он выложил на стол кусочки картона. — Билеты до Томилино, встречаемся там же, на даче. Когда все утихнет, спокойно эвакуируемся оттуда.

Тройка разобрала билеты. Дора кинула в сумочку, Василий сунул в карман, Дита свой вертела в руках, думая, что поясок на юбке надо будет затянуть потуже, в кармане будет ее короткомордый пистолетик, там же билет на поезд, кошелек… Нет, надо будет сумку взять, не выдержит шерстяной поясок такой тяжести.

— Теперь, что делать, если схватят… — Георгий выдержал паузу. — Все может быть, нужно быть к этому готовым. И тогда использовать эту возможность, чтобы выступить на суде и рассказать о цели акции.

Георгий старательно избегал слова «теракт».

— Надо четко понимать: выжить не удастся, зато есть шанс высказать в лицо всей этой контре, что мы о них думаем. Наша акция — казнь предателя и месть диктатору за гибель наших товарищей, за погубленное дело революции, за то, что большевики ничем не лучше царских чиновников. Так что жизнь те, кого схватили, отдадут не зря. Это главное. Все всё поняли?