Третий выстрел

— Скучно?

Она кивнула.

— Ладно, понимаю. А что бы ты хотела играть?

— Pretenders… Sheryl Crow… Mariah Carey…

Черт, я даже не слышала ничего такого. Совершенно незнакомые имена, в мое время слушали другое, а потом я вообще надолго из рок-музыки выпала. Девочка усмехнулась: понятно, я для нее старая тетка, которая понятия не имеет о том, что творится в мире. Что недалеко от истины, честно сказать.

— Принесешь послушать? Давай в следующий раз попробуем, хорошо?

Эден снисходительно кивнула. Помолчала и сказала:

— А вообще я хочу играть на гитаре, а не на клавишах.

Ух ты! Все в этой жизни повторяется, наверняка, есть у нее какой-нибудь свой Витя, которого она хочет поразить в самое сердце. Что ж, девочка, ты обратилась прямо по адресу.

— Давай, неси кассету и гитару — будем учиться.

— А ты умеешь на гитаре? — недоверчиво спросила она.

— Вот и посмотрим! — улыбнулась я.

— Балуешь ты ее, — недовольно сказала Фаня. — С ними надо построже, дети современные совершенно распустились, никого и ничего не слушают. Сказано фортепиано — значит фортепиано!

— Да не будет толку, если насильно. Мы с ней тихонечко гитару освоим, а потом она сама придет к тому, что музыкант — это тот, кто умеет играть на клавишах. А играть надо то, что нравится, а не этюды Сибелиуса. Она же музыке учится, а не готовится к концертному выступлению.

— Тебе виднее. А пока давай обедать и займемся ивритом.

Ивритом она из меня всю душу вынимала. Задавала домашние задания («Да когда мне их делать?» — «А вот я спать лягу, а ты учись!»), требовала читать ей вслух — и я запиналась, мекала-бекала, но читала. Постепенно стала понимать, как можно читать слова без гласных и без огласовок — значков под и над буквами, обозначающими эти гласные звуки. Фаня научила меня схватывать все слово сразу, а не пытаться прочесть его по слогам, учила понимать из контекста, что каждое слово значит. Теперь, идя в маколет или аптеку, я непроизвольно читала все вывески по дороге. И в какой-то момент неожиданно обнаружила, что улица вокруг меня заговорила.

Вон те две женщины, оказывается, не ругаются, а рассказывают друг другу про вчерашний вечер. А этот мужчина у телефона-автомата, прикрыв трубку рукой, любезничает с какой-то женщиной. Вон те парни, что вопят как оглашенные, оказывается обсуждают вчерашний футбольный матч. Я сама поразилась, как изменился мир вокруг меня. Фаня была отличным учителем. И иврит мой теперь был не «олимовским»[20], то есть, не репатриантским, а вполне себе языком общения. Я даже вворачивала недавно выученные словечки посложнее, да кое-какие сленговые выражения, которым в ульпане[21] не научишься. Фаня тщательно выбивала из меня русский акцент, но не для того, чтобы я, боже сохрани, выдавала себя за коренную израильтянку, а для правильного произношения, чтобы не коверкать язык. А мы привыкли коверкать, не задумываясь особо, что все языки разные. Строим фразы, как привыкли по-русски, а получается неграмотно. Мы не впитываем, а многие и не хотят впитывать, правильное произношение, из-за чего частенько случается конфуз. Скажем, в русском языке есть безударные гласные, а в иврите их нет. Так что репатрианта с просторов СНГ сразу видно, когда он вместо «авода» (работа) произносит «авада». Нету в иврите глухих и звонких согласных, поэтому если хочешь сказать «хорошо», говори «тов», а не как русские репатрианты, оглушая конечный звук — «тоф», тоф — это барабан. Есть и смешные примеры. Скажем «хозе» — это договор (ну да, как тот из арии Бизе), а «хазе» — грудь. Так что когда соотечественница хочет похвастаться тем, что заключила удачный договор, часто получается, что она хвастается сиськами. Забавно, правда?

В общем, со всеми этими языковыми премудростями я потихоньку справлялась, заодно научилась справляться и с самой Фаней. Бабка она оказалась простая, не вредная. Капризная, конечно, иногда, как все старухи, но так, не особо. Жить можно. Особенно, если учесть сколько ей лет!

Михаль ее звонила каждый день, приходила минимум раз в неделю. А вот второй ее внук из Америки бабушку вниманием не баловал. Звонил редко. Фаня смущенно оправдывала его, мол, дорого очень. Ага, он там клиникой заведует, наверняка, не пару копеек получает, мог бы бабушке и почаще звонить. С другой стороны, моя Катенька тоже меня не сильно радует вниманием. Фаня и Михаль, конечно, в один голос утверждают, что я могу звонить дочери в Москву, пусть не каждый день, но раз-то в неделю запросто. Позвонила один раз, получился как всегда тупой телефонный разговор: «Привет! Ты как? — Все нормально, а ты как? — И я нормально»… Ну и что дальше? Так, убедиться, что никакой катастрофы не произошло, а житейские трудности они у всех. Скучаю я по ней, паразитке. Сфотографировалась красиво, послала ей карточку в письме. Через месяц пришел ответ: полстранички мелким почерком, и никакой фотографии. Ладно, Бог с ним. Стиснем зубы, заработаем, рванем домой, там и увидимся.

Вот для этого я, собственно, и работала. У нас с Фаней сложился свой распорядок дня: готовка, еда, стирка, помывка, прием лекарств. Влажная уборка, смена постельного белья. Опять стирка. Кашка, супчик, пюре, овощи. Все размеренно: Фаня меня научила не торопиться, делать медленно, но аккуратно, по-израильски. Тут, когда что-то делаешь, произносишь любимую мантру: «Медленней-медленней!». И что интересно, так получается быстрее, чем наше вечное «давай-давай!», которое делает процесс бестолковым и корявым. Вот и научилась: никто никуда не торопится. Только водители на дорогах, эти вообще все больные на голову. И ведь, наверняка, у себя на работе они делают все медленно, обстоятельно и наилучшим образом, а как садятся за руль… Парадокс!

Так что, если не думать о горестях моих и незавидном бесправном положении, то как-то вроде и ничего. Жить можно. Приспособилась я и мыть свою Фанечку, и памперсы ей менять — дело такое, житейское, ничего не попишешь, всякое у нас с ней бывало. И таблетки вовремя дать, и за диетой ее следить, и любовь к крепким напиткам пресекать на корню, несмотря на поджатые губы и часы гневного молчания. Но бабка она разумная, все понимала, так, для порядку обижалась, потом мы мирились. А если до конца быть откровенной, то иногда покупала я ей бутылочку красного вина. Черт с ней. И мы вечерком после ужина выпивали по бокальчику. Я ей читала вслух на иврите дурацкие тексты из учебника, она поправляла ошибки и рассказывала истории из своей жизни. Если все, что она рассказывала, было на самом деле, то только шляпу снять перед этой старушкой, честное слово.

И уж если быть до конца честной, то в те редкие минуты, когда я выползала в магазин или аптеку (а куда мне еще ходить-то было), невольно вспоминала этого Алекса, что тогда мне помог. Думала: вдруг встречу? Дура дурой. Встретила бы — и что? Не тот случай, чтобы на скамеечке посидеть-поболтать, в кафе сходить, мороженое поесть. Не тот. Да и не двадцать лет мне. Всему свое время. У меня здесь Фаня, в Москве Катя — и нигде никакого дома. Завидная невеста с голой задницей и без крыши над головой Так мои мысли и метались от Алекса этого до судьбины моей горькой.

Что-то деньги как-то медленно копятся, несмотря на все старания и экономию, хочется уже вернуться в Россию, уехать в Москву, к Катьке. Жить вместе с ней я, конечно, не буду, не ужиться нам, двум взрослым самостоятельным бабам, но сниму (а может и куплю, как дело пойдет) какую-нибудь комнатку или даже квартирку, найду работу — хоть частные уроки давать! — а там глядишь и еще какой Алекс нарисуется. Мало ли в Москве Алексов? Дело за малым. Вернее, за крупным: не только денежки, на которые надо пару лет точно отпахать, а то и больше, живи до 120-ти, дорогая Фанечка. А вот проблема, которая не дает мне покоя — это как же я покину гостеприимный Израиль? Паспорт-то у меня российский, с очень просроченной визой. Нарушение паспортного режима — это преступление, между прочим. Ну, не преступление, но административное нарушение. А если мой возлюбленный риэлтор, чтоб его понос прошиб, где б он ни был, еще и повесил на меня все свои долги, то тут дело серьезное. Как пить дать, потребуют вернуть. И останусь я ни с чем. Опять голая-босая. Вот это была таки да, проблема. И что с ней делать — понятия не имею. Но, как говорится, будем решать проблемы по мере их поступления.