Третий выстрел

— Ты так говоришь, как будто все дело в одном Ленине.

— Нет, Аня! — теперь уже горячилась Дора. — Не в одном. Но если не будет этого одного с его паранойей власти и нетерпимостью к иному мнению, то вся эта большевистская братия разбежится в разные стороны. Не будет узды — конь вырвется на свободу.

— И вот мы опять неминуемо возвращаемся к старому спору об индивидуальном терроре. Пример Каляева тебя ничему не научил? Ну взорвал он царского дядюшку — и? Что-то изменилось? Ни-че-го. Индивидуальный террор ничего не решает.

— Решает! — горячилась Дора. — Не будет Ленина — кто займет его место, у кого такая же паранойя власти? Зиновьев? Не смеши меня. Троцкий? Кто-то потерпит евреев на русском троне?

— Да перестань!

— Никогда! — твердо сказала Дора. — Никогда владеть Россией не будет инородец. Это я тебе как инородка говорю.

Кто из них прав? — думала Фаня. Бог рассудит. Убийство противно человеческой натуре, но если это необходимо во имя народного счастья? Трудно, ох, как трудно раз обраться! Все рушит революция — и старый мир, и старые представления о добре и зле, к этому надо привыкнуть и с этим надо учиться жить. Какое странное и интересное время!

Через несколько дней Митя Попов выгнал ее с работы. Не то, чтобы выгнал, а, увидев за пищмашинкой, подошел и сказал:

— Иди домой.

— Почему? — удивилась Фаня.

— Домой иди. На сегодня работа окончена. И завтра не приходи.

— Почему?

— Тут жарко будет, — загадочно ответил Попов.

— Что это значит?

Митя махнул рукой, как бы показал: давай уже, двигай, мол — и убежал вглубь особняка. Вообще, обратила внимание девушка, все вокруг бегали больше обычного и шутили меньше обычного.

«Никуда я не пойду!» — решила Фаня. Наверняка сейчас что-то произойдет, а она этого не увидит? Вдруг будет что-то страшное, иначе зачем бы командир ее выгонял? Боялся за нее. И Фаня сама немножко испугалась. Совсем немножко. А еще было приятно, что Митя о ней беспокоился.

В отряд и из отряда сновали незнакомые люди в пиджаках и шляпах, выделявшихся среди солдатских гимнастерок и флотских гюйсов. «Кто-то из руководства партией, из ЦК, — сообразила Фаня. — А самой Спиридоновой нет». Остальных она в лицо не знала.

Во дворе ребята выкатывали пушку из ворот особняка на тротуар, суетились, бестолково бегали туда-сюда, крутили у нее колесики, от чего ствол орудия ходил то вверх, то вниз, то вообще рыскал по сторонам. Парень, стоявший на часах у колонны при въезде в сад, то примыкал к винтовке штык, то отмыкал, никак не мог решить, нужен он ему или нет. С треском распахнулось окно на втором этаже, оттуда высунулось рыльце пулемета.

Похоже, готовились к бою. С кем? С какими врагами? Да еще в Москве? Что происходит? Фаня окончательно решила, что никуда не уйдет. Надо же понять, в чем дело? Ну и бой предстоящий заставлял трястись от волнения.

К башням ворот подкатил открытый автомобиль. Из него выскочил незнакомый человек, вбежал в особняк. А из дверей выскочили несколько ребят, бросились к машине, вытащили оттуда бледного парня. Фаня ахнула: Яшка! Какой бледный! Блюмкин посмотрел на нее пустым взглядом, словно не узнал. Ребята подхватили его, и только тут Фаня заметила, что штанина у Яшки в крови. Ранен! Да что творится-то, господи?! Схватила за рукав пробегавшего мимо знакомого бойца, дернула, резко остановив:

— Ваня, что происходит?

— Революция, Фанечка! — ответил тот и попытался освободиться, но не тут-то было.

— Какая революция? Ты что?

— Фань, не до тебя сейчас, правда! — и Ваня, все же вырвав рукав, скрылся в особняке.

Все непонятней и непонятней. Какая революция? Снова? Кто против кого? Одни вопросы и все без ответов. Ну, и как было уйти, до конца все не выяснив?

Слава богу, вышел Митя, удивительно спокойный, стал крутить папиросу.

— Митя, объясни, наконец, что случилось?

Попов удивленно глянул на девушку:

— Ты еще здесь? — удивился. — Давай домой, домой, сейчас тут стрельба может начаться.

— Какая стрельба? Я ничего не понимаю.

Митя прикурил, затянулся, выдохнул дым.

— В общем, товарищ Рубинштейн, твой знакомец Яков Блюмкин изменил историю России.

Фаня ахнула. Яшка? Вот же гад! И ни слова!

— А как изменил-то? Что натворил?

— Мирбаха грохнул.

— Кого? — Кто такой Мирбах Фаня слышала краем уха, но точно не знала. Митя встал, поправил форменку, заломил бескозырку и торжественно начал, словно репетируя будущую речь:

— Только что в германском посольстве по приговору ЦК нашей партии был убит посол германского кайзера граф Вильгельм фон Мирбах…

С ума сойти! Вот оно что… Ну и Яшка!

— Приговор привели в исполнение наши товарищи, — Мите надоело «произносить речь», и он заговорил человеческим языком. — Якова ранило в ногу, сейчас его надо срочно перепрятать, потому что большевики первым делом сюда явятся его искать.

— Зачем убили-то? Ну, Мирбаха?

— Эх, Фаня! Ты ж сознательный боец, наш товарищ! Что за вопрос? Большевики предали революцию, заключили в Брест-Литовске позорный мир, теперь германцы оккупировали Украину и грабят ее почем зря. Большевики бросили наших братьев на юге, так теперь и мы их бросим, когда немцы украинцев на куски режут? Скажем: главное, чтобы нас не тронули? Ах, у нас временная передышка. Хрен им, а не передышка, они же там, в Совнаркоме, только про власть и думают, а не про украинских рабочих и крестьян. Нет! Революционная война, Фанечка! С немцами! До полной победы мировой революции! И если Ленин с Троцким струсили — то мы нет. И мы заставим их воевать. И в Берлин войдем, немецких крестьян освобождать от кайзера Вильгельма. Вот и все. Понятно?

— Да, Мить, что тут не понять. Своих не бросают, конечно, мы вон тоже от австрияков бежали из Одессы… А можно мне к Якову?

— С ума сошла? Он же ранен. Бомбой зацепило. Мы ему сейчас внешность сменим, перевяжем и подальше спрячем, а то большевички, похоже, на него сильно обозлились. А, ну вот, будьте любезны! Как и предполагали. Все, Фаня, началось… Давай-ка в сторону, в сторону.

К особняку подкатил еще один открытый автомобиль, затормозил рядом с первым. Попов встал, поправил ремень и демонстративно подтянул по-морскому низко висевшую кобуру нагана.

Из авто вышли трое, первым — долговязый худой мужчина с бородкой клинышком, решительно направился к Мите.

— Попов! Быстро: где Блюмкин? Отвечать!

— Феликс Эдмундович! Я попрошу вас, во-первых, обращаться ко мне или «товарищ Попов», или Дмитрий Иванович. Держите себя в руках. Я же к вам не обращаюсь: «Дзержинский! Чего вы примчались?»

Бородка клинышком пожевал белые от злости губы, не оборачиваясь, бросил сопровождавшим его:

— За мной! И вы… гражданин Попов, тоже!

И уже из особняка донеслось:

— Я вас арестую! Где Блюмкин!?

Ох, закрутилось, подумала Фаня. Долговязый-то — сам председатель ВЧК Дзержинский, Митин непосредственный начальник. Его, конечно, понять можно: виданное ли дело, посла убили. И кто — его собственный подчиненный, начальник разведотдела, и ли кем там у них Яшка служит. Дела… Ребята, оказывается, давно к восстанию готовились. То-то в последние дни навезли продуктов и оружия ящиками, то-то она, не переставая, печатала ведомости, еще удивлялась: куда столько? Теперь понятно, куда.

А ей-то сейчас что делать? Идти через всю Москву домой на Садовую? Нет уж. Если ребята будут свергать большевиков, то домой она, конечно же, не пойдет. Пропустить такое? Да вы что?! Она же революционерка! Боевой отряд ВЧК — это и ее отряд!

— Никит! — крикнула она парню на часах, который смотрел вслед зашедшим в особняк Попову и Дзержинскому, все еще машинально примыкая и отмыкая штык. — Где мне винтовку можно взять?

— К Семенову обратись. Стрелок! — часовой отмахнулся.

И Фаня пошла в оружейку. Семенов, критически окинув взглядом фигурку девушки, хмыкнул и вынес ей короткий казачий карабин. Как-никак на целый килограмм легче трехлинейки, глядишь, и удержит. Щедро отсыпал патронов — наверное, штук пятнадцать даже. Фаня их кинула в сумочку, отвела затвор (пригодились уроки на стрельбах!), вставила обойму и — о, черт! — поцарапала палец. Сунула в рот, зализывая рану. Посмотрела на Семенова, тот усмехнулся и пожал плечами, мол, что с вас, баб, возьмешь. Видел бы он, как она пули в десятку кладет! Фаня со злости закинула винтовку за спину, да так сильно, что мушкой треснула себя по голове. Ну что за невезение такое, хоть реви. И еще браунинг свой под подушкой забыла, думала: зачем мне на работе браунинг. Вот дура!