Океания

– Встань, сэр Геркулес, рыцарь.

Кит

Мой океан все растворит,

Но выше силы ожиданья

Есть жертва, подвиг в назиданье —

На берег выбросился кит.

Наверху шторм, судя по суетливости планктона, баллов семь, не меньше, а здесь, в глубине, как всегда, ну или почти как всегда, спокойно. Солнечные лучи не проникали в мое убежище, и, находясь в динамическом покое, я вспомнил, как родитель в детстве рассказывал мне об атлантах. Вот была раса, что они вытворяли и под водой, и в небесах… Я же, как и мой прадед, дед и отец, родился при ариях, а они начали шуметь на морях только при появлении парусного флота. Мой дед первый раз столкнулся с подводным безобразием, будучи совсем юным. Какой-то отчаянный или отчаявшийся пират-одиночка раскрошил три галеона, и их изуродованные тулова, вместе с поломанными мачтами и рваными парусами, опускались мимо дедушки на дно морское. Им же навстречу из глубин, к барахтающимся на поверхности несчастным, устремились акулы, производившие от радостного возбуждения шума не меньше, чем только что закончившийся бой.

Дальнейшее развитие человеческой мысли привело к замене дерева на сталь, что застал уже мой отец, и в морских глубинах стало еще более неспокойно. Ну а при мне человеки научились опускать стальные корпуса под воду, нос к носу с обитателями соленых вод. Грохот от гребных винтов, выраставших в размерах, становился все громче, а когда в двух милях от меня арии подорвали глубинную бомбу, я очутился в аду. Внутренности мои выворачивались с каждым новым взрывом, и вместе с непереваренным планктоном я изрыгал из себя один вопрос – зачем?

Зачем одним людям строить железных китов, другим – забираться в их чрева, а третьим – плющить металл вместе с содержимым? Мы всегда обращаемся к тому, что храним, благо есть такая возможность. Вот и я, неся в себе слепок ариев, покопался и нашел утешившее меня знание – все пройдет. Ну, тогда понятно, арии развлекаются. Я переждал на глубине, пока люди наверху опустошали свой арсенал, засим все и закончилось. Наступила тишина на многие годы, но человеки не сидят без дела, они все время совершенствуют, правда, не себя, а свои игрушки. Докопались до использования нашего языка, увы, не для общения с нами, а для нахождения своих железных китов с последующим их уничтожением. Удивительно, но арии вообще любят уничтожать, что за блажь, да и ладно бы себя, но при чем тут мы, киты?

Задумывались ли вы о причине существования данного вида – я сейчас про себя – столь долго, с момента заселения Творцом местных вод на пятый день от сотворения мира? Для чего кому-то видеть воочию смены рас, опускания и подъемы материков, перетекание великих вод, накрывающих вершины, попиравшие небеса, и обнажающих дно морское до самых глубоких расщелин? Многие виды сопровождали свои расы и с ними же и исчезали, но только один-единственный прошел все. Я есмь многотонная альфа и самая объемная омега. Творец не оставляет в своем мире место случайностям. Почему Он сотворил нас, и для чего мы вам?

Куда складываются вещи, необходимые вообще, но не нужные сейчас? Правильно – в хранилище. Кит и есть хранилище – хранилище человеческого опыта. Как такое возможно, спросите вы? Секундочку, вот только увернусь от торпеды, пущенной по ошибке мимо цели в меня (идут учения, молодые подводники пока только осваивают ультразвук), и объясню. Итак, я увернулся, торпеда, распугав косяк тунцов, прошла мимо цели, экипажу незачет, а мы можем спокойно продолжать. Вы совершаете какое-либо действие, любое, например, читаете эти строки. В тонком плане тут же формируется образ происходящего, голографический слепок, копия мира, и вот она отправляется в тонкоплановое хранилище, которое должно быть «привязано» к физическому телу. Туша большого объема и массы в глубинах океана – лучшее место, Бог никогда не ошибается. Вы возразите: а как же китобои? Но ведь и варвары сжигали библиотеки, причем огонь безвозвратно уничтожал опыт, изложенный на бумаге. Кит же, умирая телом, имеет возможность передать все, что несет в себе, другой особи. Квантовая картина мира не исчезнет, пока в морских глубинах есть хоть одно живое хранилище. Когда же настанет день умереть и ему, Творец найдет для всего накопленного новое место.

Но если у вас сложилось мнение, что киты – огромные плавающие чрева, набитые мудростью, а нередко и глупостью человечества, то это не совсем так. Мы – Совесть. Ее вибрации среди хранимых для кита слаще планктона, совесть – жизненная сила плавников, совесть – безудержная радость прыжка из воды, и совесть – главная тяжесть китовой души.

Кит всегда знал намерения китобоя, и когда совесть за жадность и глупость двуногих переполняла его, кит останавливался и подставлял спину под гарпун, принося себя в жертву. Вот только на что? На парики да на корсажи пускали китовый ус, сохраняющий в себе совесть. Не потому ли дышать было трудно дамам, а ворванью освещали улицы, по которым ходить было страшно из-за самих людей, да смазывали винты китов железных, убив для того живых? Знай же, Человек: когда Совесть переполняет кита, и не одного, стаей мы выбрасываемся на берег не для того, чтобы рукописи твои сжечь, но показать тебе, что вес совершенного тобой не выдерживает хранилище, – столь низкие вибрации имеет картина мира, столь тяжкие последствия готовишь себе впрок.

Прямо передо мной в толще воды завис человек. Он наблюдает за мной через прибор, я смотрю на него через слепок мира, который уже помещен в меня, как в хранилище. Если я обращусь к нему, он не услышит, только испытает беспокойство или страх. Человек искренне поражен моими размерами. Не знаю, чему удивляться, где он видел карликовые библиотеки? Наконец, закончив съемку, он начинает подниматься вверх, сокращая длину дорожки из пузырьков воздуха. Там, на поверхности, его ждет судно, которое, приняв на борт своего посланца, запустит винты и уберется восвояси, оставив мне тишину и Совесть.

Чуть позже человек распечатает снимки кита, отнесет их в издательство, и через неделю свет увидит очередной номер популярного журнала с моим портретом на обложке, и я через миг смогу рассмотреть себя со стороны. Мне чуть больше ста лет, в нашем роду долгожители: отец прожил две сотни лет, а дед лично сопровождал Колумба в Атлантике, стало быть, я в полном расцвете сил, и во мне полно места для слепков твоих деяний, человек, и для Совести.

А как с ней у тебя?

Бог и Торговец

Не быть тебе ни Богом, ни злодеем,

Но человеком, что меж них свой крест несет.

Впервые за много лет, а может, и за всю жизнь, Торговец людьми плакал. Здесь, на невольничьем рынке, он торговал, казалось, вечность и за это время повидал реки слез. Его товар всегда был слезоточив: рыдали матери, у которых забирали детей, дети, лишенные матерей, женщины, уводимые в гаремы на глазах своих мужей, мужчины, вмиг терявшие свои семьи. Но это были чужие слезы, и Торговцу казалось, он уже никогда не увидит собственных. Он ошибался…

Вчерашний товар был очень хорош. Пираты, постоянные поставщики, привели три десятка крепких мужчин. Это были матросы с испанского галиона, захваченного в южных водах. Все как на подбор: молодые, сильные, с отличными здоровыми зубами. Торговец щедро расплатился за такой товар, сразу прикинув, сколько получит сверху. В нагрузку пираты совершенно бесплатно всучили Торговцу старика-ацтека, который сам был закован в цепи раба испанцами. Матросы и сами толком не понимали, зачем их капитан, что ныне покоился на дне морском с дырой в черепе, тащит его в Испанию, но утверждали, что ацтек разговаривает на любом языке.

Торговец, через руки которого прошло все Средиземье и пол-Африки, неплохо знал арабский, тюркский, понимал испанцев и бритов. Он обратился к старику на арабском:

– Твое имя?

Ацтек совершенно без акцента ответил со спокойной улыбкой:

– У меня много имен.