Страница 95 из 98
— Началось! — сказал, сверкнув глазами, Петрик и ощупал зарубочки на рукоятке револьвера.
Снова над городом прогрохотал орудийный выстрел. Мимо ребят прокатил запоздавший военный автомобиль, похожий на снаряд. В автомобиле сидели два генерала. Один из них, молодой и толстый, жевал бутерброд, другой, старый и тонкий, обматывал шею теплым полосатым шарфом.
— Выстрели! — посоветовал Володя. — В одного ты, а в другого я.
Но машина отошла уже довольно далеко. Стрелять было бесполезно. Все равно промахнулись бы.
Мальчики свернули в переулок и здесь увидели колчаковских егерей. Хорошо обмундированные, вооруженные винтовками, они стояли небольшой колонной, застыв, как на параде.
Высокий офицер с длинными черными усами прохаживался вдоль колонны и спокойно курил папиросу. Петрик и Володя переглянулись, узнав по черным тараканьим усам самарского роялиста капитана Курова.
В ушах Петрика раздался какой-то странный звон. Мальчик вспомнил сожженную Маралиху и вдруг почувствовал легкость во всем теле.
— Ты иди назад! — возбужденным, почти веселым голосом сказал он Володе и, не взглянув на брата, быстро юркнул в открытую калитку.
Пробираясь по глубокому снегу вдоль глухого забора, Петрик остановился как раз против капитана. Самарский роялист докурил папиросу, выплюнул окурок и, протянув руку, сказал:
— Егеря! Они бегут... а мы будем драться!
Егеря стояли неподвижно.
Петрик оглянулся по сторонам и осторожно просунул тяжелое дуло нагана в щель забора. Зажмурив левый глаз, он начал старательно целиться.
— Егеря! — крикнул капитан и осекся.
Петрик, затаив дыхание, осторожно спустил курок. Одинокий выстрел прозвучал на ветру тихо, как елочная хлопушка. Мальчик с трудом разжал окоченевшие пальцы и выронил револьвер.
Капитан Куров зашатался, схватился рукой за грудь и тяжело рухнул на землю. Петрик увидел глаза капитана. Они смотрели на него с ужасом. Мальчик хотел повернуться и бежать. Но ноги его налились свинцом.
— Смирно! — закричал низкорослый подпрапорщик, неожиданно выскочив перед дрогнувшим рядом егерей. — Смирно! Слушай мою команду.
Егеря отводили глаза в сторону, и подпрапорщик понял: надо уходить. Он поправил широкий ремень и, не взглянув на убитого, скомандовал:
— Левое вперед... ма-арш!
Четко отбивая ногу, егеря тронулись в путь. Проходя мимо трупа капитана, солдаты косили глаза на убитого, и каждый думал: «Кто же прикончил усатую собаку, свой или чужой?»
А Петрик перелез через забор, подошел к трупу капитана и взглянул в посиневшее лицо. Глаза убитого были полузакрыты. Крутые дуги бровей приподняты. Нижняя отвисшая губа открывала желтые мелкие зубы. Но черные длинные усы по-прежнему торчали воинственно, как у таракана.
Мальчик смотрел в полузакрытые глаза убитого, и ему казалось, что капитан видит его.
Разные мысли лезли в голову Петрику. Он вспомнил тяжелую плетеную корзину, перетянутую электрическим проводом, и жену капитана, похожую на облако. Потом Петрик увидел сожженную Маралиху и сгорбленного дедушку Панкрата, искавшего гвозди в холодном пепле. Перед глазами мальчика возникло бледное лицо Геласия, поклявшегося задушить палача.
Петрик стоял неподвижный, задумчивый и не спешил, когда к нему приблизился брат.
— Ты его застрелил? — тихо спросил Володя, стараясь не глядеть на черные усы капитана.
— Да!
Мальчики постояли минуту молча.
Губы у Петрика дрогнули.
— Я должен был его убить? Скажи, Володя, должен?
— Должен! — ответил Володя.
Крупные снежинки тихо падали с неба. Голова Петрика пылала, как в огне. Он снял шапку.
— Простудишься, — заметил Володя. — Пойдем!
И тут Петрик вспомнил, что его револьвер остался в снегу. Он подошел к забору, нашел наган и посмотрел внимательными глазами на дуло. Этим оружием он только что убил человека.
Петрик не мог понять, почему ему вдруг сделалось необыкновенно скучно и почему исчезло желание воевать. Он вспомнил маму, Киштовку, кривую яблоню под окнами и ощутил страшную тоску по дому. Как хорошо было бы сейчас прийти в хату, раздеться, лечь в кровать и закутаться с головой в теплое голубенькое одеяло. И так лежать и никого не видеть... И чтобы пришла мама и потихоньку поцеловала в голову, поправила одеяло в ногах. А потом проснуться утром, и чтобы солнце сверкало в раскрытое окно и в клетке прыгал и чирикал зеленый чижик... И чтобы не было капитана Курова, и черных усов, и полузакрытых страшных глаз, и этого тяжелого револьвера.
Петрик вдруг понял, что детство его кончилось, кончилось в тот момент, когда он нажал курок и пролил первую кровь...
Ему стало так грустно и тоскливо, что захотелось обнять Володю и заплакать.
— Пойдем к Боре, — сказал Петрик.
— А как же тюрьма?
— А ну ее...
Володя не знал, какие сомнения терзают душу Петрика. Он молча шагал рядом по направлению к дому.
...Ночью за городом шел ожесточенный бой. Оглушительно грохотали пушечные выстрелы. В доме факира не спали. С низкого потолка сыпалась штукатурка. Ребята выскочили на улицу и долго смотрели на небо, сверкавшее огромным заревом далекого сражения.
Колчаковцы делали последнюю отчаянную попытку удержать сибирскую столицу.
У последней черты
Утром 15 ноября казачья сотня 3-го Оренбургского полка покинула восточную окраину Омска. И в этот же час с севера в столицу белой Сибири вступил 238-й Брянский полк.
Факир, Петрик, Володя и Боря стояли у ворот дома и смотрели, как красноармейцы занимали город. Победители сидели по двое на крестьянских санях и держали в руках винтовки. Сани, скрипя полозьями, тянулись гуськом по длинной пустынной улице.
Изумленный Петрик дернул Володю за рукав.
— Смотри! Смотри! Он!
— Он! — закричал Володя, узнав знакомый гоголевский профиль.
На первых санях сидели два человека. Один был в шинели и белой папахе, другой — в черном полушубке и в красноармейском шлеме с большой красной звездой.
— Борис Петрович!
— Товарищ Антон!
Мальчики не ошиблись. На первых санях действительно ехал белебеевский комиссар Пирожников, а рядом с ним, грозно сдвинув сросшиеся на переносице брови, сидел начальник избышевского штаба. С Алтая, партизаны сумели пробраться через степь к красным и теперь, влившись в Брянский полк, занимали Омск. Партизаны превратились в красноармейцев. Вожди их стали командирами.
Петрик и Володя побежали, стараясь не потерять из виду первые санки. Около базарной площади навстречу красноармейцам вышли рабочие с алыми парусами знамен. Неизвестно откуда появился грузовой автомобиль с пустыми ящиками. Борис Петрович вскочил на один из них и высоко поднял руку в меховой рукавице.
— Привет омским пролетариям! Да здравствует советская Сибирь! Долой кровавого Колчака! Ур-ра!
После Бориса Петровича говорил товарищ Антон. Голос его грохотал в морозном воздухе. Митинг был краток. Когда Пирожников слезал с автомобиля, Петрик поймал комиссара за пушистый полушубок, под которым голубели знакомые диагоналевые брюки, заправленные в пимы.
— Борис Петрович!
— Что за черт! — изумился Пирожников. — Откуда вы?.. Нашли брата?
— Нашли, нашли!
Пирожникову было некогда. Он торопился и, узнав от ребят, что они живут у Марьи Егоровны, пообещал зайти.
Он, конечно, не пришел. Но через несколько дней вестовой красноармеец привез склеенный из газетной бумаги пакет, адресованный «П. Грисюку», и отдал под расписку. В конверте находилось письмо, написанное знакомым размашистым почерком. Борис Петрович, указав точный час, когда он будет дома, приглашал Петрика, Володю и Борю в гости. Остановился Пирожников в том самом роскошном особняке, где жил Колчак.
Дом этот был немного знаком Петрику и Володе. Подходя к нему, они вспомнили ночь, когда ехали на санях в Куломзино передать машинисту Долинченко два непонятных слова. Извозчик показал тогда кнутовищем на каменный особняк и назвал адмирала Колчака так смешно — Толчаком и верховным грабителем.