Страница 92 из 98
Мальчик (лицо его было густо напудрено) сел на низкую скамеечку и прислонился затылком к деревянной стене. Факир отошел к противоположной стене и поставил возле себя ящик с кинжалами. В балагане стало тихо. Петрик вытянул тонкую, длинную шею. Такого фокуса он еще не видел.
Факир прицелился и метнул первый кинжал. Сверкнув в воздухе, тяжелый клинок вонзился возле головы мальчика.
— Алле!
Факир стремительно метал сверкавшие кинжалы, обрамляя стальными жалами голову мальчика.
— Алле!
И вдруг напряженную тишину балагана разорвал отчаянный крик:
— Боря!
Тунемо-Ниго вздрогнул. Кинжал застыл в его руке. Напудренный мальчик растерянными глазами смотрел на факира. Мальчик хотел повернуть голову, но не мог — стальные лезвия «рамки смерти» грозили разрезать ему лицо.
Прыгая со скамейки на скамейку и расталкивая зрителей, Петрик мчался на сцену. Он с трудом стал вырывать из доски кинжалы, швыряя их к ногам изумленного факира. Кто-то с улицы барабанил в закрытую дверь балагана. Дверь распахнулась, и оборванный мальчик бомбой влетел в балаган. С криком и плачем, размахивая руками, он бежал на сцену. Тонкие женские пальцы затянули холщовый занавес.
Зрители сидели, ничего не понимая. Факир вышел и, подняв ладони, сказал:
— Антракт одна минута!
«Рамка смерти»
Володя жил у Гани и почти не разлучался с ним. Вместе они ездили по аулам, когда певца приглашали на той, вместе ходили по базару, где Гани зарабатывал на хлеб, охотно развлекая степных жителей, пригонявших в Семипалатинск баранов для продажи. О чем пел акын своим сородичам, Володя, конечно, понять не мог. Но некоторые слова, часто встречающиеся в песнях Гани, он уже понимал. Кзыл-Армия — это Красная Армия, партизандар — партизаны, жолдастар — товарищи, бостандык — свобода. А такие слова, как коммунист, большевик, совет, Ленин, Колчак, Анненков по-казахски звучали точно так же, как и по-русски.
Будучи осторожным человеком, Гани знал, где можно петь про Ленина, и его выступления сходили ему безнаказанно.
Утром он сказал Володе:
— Мы пойдем с тобой на ярмарку. Я буду там петь.
Для удобства степных жителей осеннюю ярмарку обычно устраивали на левом берегу Иртыша, неподалеку от Заречной слободы, ставшей при Колчаке столицей Алаш-Орды. Паром не успевал переплавлять сюда городских жителей. Сотни лодок пересекали Иртыш, подвозя все новые и новые группы людей, покупателей и продавцов. А по степным дорогам скотоводы-кочевники гнали на ярмарку отары овец и везли джебагу — верблюжью шерсть. Разноголосый веселый шум стоял над Иртышом. Кричали верблюды, вытягивая длинные шеи, ржали лошади, ревели быки, мычали коровы. Гани и Володя, взявшись за руки, шагали в густой толпе городских жителей, только что прибывших из-за Иртыша.
— Гани!
Мужчина в косоворотке с бельмом на глазу взял певца под руку.
Володя, взглянув на него, узнал рабочего паровой мельницы, к которому певец водил его в день приезда. Они пошли втроем.
— Будь осторожен, Гани! — тихо сказал рабочий. — Ты хорошо агитируешь своими песнями, но все время ходишь по лезвию.
Гани в ответ усмехнулся:
— Русские моих песен не понимают, а казахи меня не выдадут.
— И русские есть такие, что понимают, и казахи найдутся, что выдадут. Не увлекайся, Гани!
— Я знаю, где и кому можно петь. Не беспокойся за меня.
И Гани в этот ярмарочный день по-прежнему пел свои песни. Но пел он осторожно, стараясь не собирать вокруг себя слишком много слушателей.
Володе захотелось посмотреть ярмарку, и Гани отпустил его, предупредив:
— Только не уходи далеко. Я буду ждать тебя здесь.
Володя прошелся мимо ларьков и вышел к деревянному сараю, возле дверей которого стоял огромный плакат, натянутый на раму. На плакате чернели круглые буквы, тщательно обведенные ярко-желтой краской:
Индусский факир
ТУНЕМО-НИГО!
Рамка смерти
и
другие фокусы
Перед плакатом толпились, щелкая семечки, зеваки.
Володя вспомнил, что факира Тунемо-Ниго он уже видел в Омске. Тогда Петрик сидел с мешочком на сцене, кудахтал курицей, и в мешочке вдруг появилось яйцо. А Борис Петрович завязывал волшебный сундук, в котором сидела помощница факира, а потом она вдруг исчезла из этого перевязанного сундука.
Володе захотелось еще раз посмотреть удивительные фокусы, и он решил купить входной билет. Но касса уже закрыта и над окошечком висело объявление: «Билеты все проданы».
За деревянной стеной балагана шло представление, раздавался веселый смех и гремели рукоплескания.
Пришлось Володе поискать в сосновых досках покрупнее щелку и, подобно другим бесплатным зрителям его возраста, смотреть фокусы факира одним глазом.
Плотно прижавшись к смолистым доскам, Володя наблюдал, как факир метал кинжалы в напудренного мальчика, сидевшего на низкой скамеечке. Острые стальные жала с глухим стуком впивались в доску, обрамляя голову мальчугана сверкающим кольцом лезвий.
Вдруг вся кровь хлынула Володе в лицо. Он не поверил своим глазам: Боря, его родной брат Боря сидел, слегка прикусив губу, и, не мигая, смотрел на факира.
Ну, конечно, надо было бы подождать, когда факир кончит метать проклятые кинжалы. Под руку кричать не следовало. Могло произойти несчастье. Но об этом Володя подумал уже после, когда, ворвавшись в балаган, он вскочил на сцену.
* * *
«Рамка смерти» была сорвана. Ее требовалось повторить, а Боря был взволнован встречей.
— Тунемо, перемени номер! — сказала Эльза строгим голосом.
— Ты что, с ума сошла?
— Он не может сидеть спокойно. Погляди на него, он весь дрожит.
Факир сжал челюсти. За холщовым занавесом шумела публика, громко топая ногами.
— Эльза, ты выросла в цирке.
— Ничего, я не пошевелюсь! — сказал, улыбаясь, Боря. — Вы не бойтесь.
Петрик заметил встревоженные глаза Володи.
— Не надо, — сказал Володя умоляющим голосом и схватил Борю за рукав, словно готовясь увести его.
Лицо факира побагровело. Он вытер лоб полотенцем и тяжело задышал. Эльза глухо закашляла и приложила носовой платок к губам. Володя смотрел на Петрика.
— Дядя, — быстро сказал Петрик факиру, — я сяду вместо него?
— А ты не боишься?
— Так вы же в меня не попадете!
— Тунемо! — простонала Эльза, комкая платок, запачканный кровью.
— Одень его и напудри! — приказал факир.
Борин камзол был Петрику узковат, а рукава коротки. Эльза покачала головой, но, вынув пуховку, молчаливо напудрила мальчику лицо. Петрик сел на скамеечку. Володя, Боря и Эльза скрылись за боковой перегородкой. Занавес раздвинулся, и зрители умолкли.
— Алле! — крикнул факир, вонзая первый кинжал возле головы Петрика.
Петрику хотелось опустить веки, но он вспомнил, что Боря сидел с открытыми глазами.
— Алле!
Острый кинжал прихватил волосы у самого виска.
— Алле!
На лбу Тунемо сверкали капельки пота. Тяжелые стальные кинжалы глухо стучали, впиваясь в сосновые доски. Петрик старался не дышать. Он слышал биение своего сердца. Скоро ли конец?
Когда факир метнул последний кинжал, Василий Иваныч, забыв осторожность, заорал на весь балаган:
— Браво! Бис!
Синяк узнал Петрика. Вспомнив же его лагерные рассказы про Володю и Борю, он догадался о чудесной встрече трех братьев.
«Рамкой смерти» не закончилось представление. Боря должен был еще жонглировать мячиками, но факир пожалел мальчика и отменил этот номер. Публика, щелкая семечки и закуривая папиросы, выходила на улицу.
Василий Иваныч задержался в балагане дольше других зрителей. Подхватив мешок с махоркой, он направился не к выходу, а к сцене.