Страница 35 из 98
— Нет.
— В крепости, — сказал комендант и пошел своей дорогой. Петрик вернулся домой.
В парикмахерской он застал одного Володю.
— А где Гоголь?
— Ушел.
Петрик очень хотел рассказать Володе о своем успехе, но чувство осторожности взяло верх. Не стоит торопиться раньше времени. Лучше подождать завтрашнего дня, сходить к воинскому начальнику в крепость и точно разузнать, в какой именно город отправили Борю. Когда Володя задал свой обычный вопрос: «Ну как?» — Петрик ответил без запинки: «Пока ничего!»
В этот вечер Борис Петрович вернулся домой очень поздно, Петрик с Володей уже спали, и, что удивительнее всего, пришел не один, а с молодой женщиной в меховой шубке.
— Она будет спать в кухне, — объявил Борис Петрович, — а я лягу с вами в мастерской. И еще, ребята, должен сообщить вам новость: с завтрашнего дня парикмахерская закрывается. Я уезжаю завтра утром. Вам тоже не мешает смотаться отсюда, и как можно скорее.
Петрик и Володя растерянно переглянулись: куда же они денутся? И почему так неожиданно? Что случилось?
А Борис Петрович принес из кухни корзинку, вытащил голубые брюки, тужурку с золотыми пуговицами и через минуту превратился в студента.
— Давайте спите! — сказал он мальчикам и ушел на кухню, где сидела гостья.
Разве можно скоро уснуть, услышав такую новость? И что за женщина пришла к Гоголю?
— Очкастая она! — прошептал Петрик.
— Красивая?
— Не заметил.
Долго не спали мальчики, прислушиваясь к тихому шепоту за перегородкой. Скоро ли придет Гоголь? Но так и не дождались — заснули.
Ночью их разбудил оглушительный стук в дверь. Кто-то барабанил со двора громко и настойчиво. Борис Петрович (он так и не ложился) приоткрыл слегка занавеску, стараясь через замороженное стекло с узорами листьев разглядеть людей на улице.
— На крыльце стоят! — прошептал Пирожников и чертыхнулся.
В дверь забарабанили еще громче.
— Я посмотрю? — спросил Петрик, вскакивая.
— Погоди.
Они втроем вышли в кухню. Ночная гостья сидела на кровати и, чиркая спички, зажигала жировичок. При тусклом свете его Петрик увидел золотые пуговицы на тужурке Бориса Петровича. В непривычной для глаза студенческой форме Пирожников казался посторонним, чужим человеком. Все было странно — и голубые брюки Бориса Петровича, и меховая шубка незнакомки, и закрытие парикмахерской. Петрик даже усомнился: не во сне ли все это происходит.
— Пойдем, ты откроешь!.. — прошептал Пирожников, снимая крючок с двери.
Володя тоже вышел за Петриком в холодные сени. Ему было немного страшно за брата, и он держал его за рукав.
В дверь стучали уже не кулаком, а чем-то тяжелым.
— Кто там? — крикнул Петрик.
— Телеграмма!
Мальчик облегченно вздохнул, но Борис Петрович шепнул:
— Не открывай!
Он на цыпочках вернулся в кухню и вышел назад вместе с женщиной.
Приоткрыв дверь чулана, Пирожников тихо прошептал:
— Сюда!
Петрик и Володя ничего не понимали.
— Кому телеграмма? — громко крикнул Борис Петрович, прикрывая чулан.
— Парикмахеру!
— Да он два дня назад выехал! — спокойно сказал Пирожников и отодвинул засов. Дверь распахнулась настежь. Два штыка блеснули при лунном свете, и Петрик первый увидел мохнатую белую папаху.
— Стой! — крикнул военный в офицерской шинели, наводя наган. — Руки вверх!
Борис Петрович, отступая задом в открытую кухню, нерешительно поднял руки. Офицер вбежал в сени. За ним, громко топая сапогами, прошли солдаты.
— Оружие есть? — офицер внимательно следил за Пирожниковым и не опускал нагана.
— Есть!
Два солдата быстро схватили Бориса Петровича за руки, а третий, в один миг ощупав карманы тужурки и голубых штанов, вытащил револьвер.
— Разрешение имеешь?
— Во-первых, имею, — сказал Пирожников, — а во-вторых, позвольте спросить, на каком основании вы меня тычете? Вы даже не спросили, кто я такой! К кому вы, собственно говоря, пришли? И что вам от меня нужно?
— Ах ты, сволочь длинноволосая! — прошипел офицер. — Я тебе в морду наганом еще буду тыкать... Ты у меня...
И он на самом деле замахнулся было рукояткой револьвера, но не ударил, а приказал:
— Зажгите еще огонь! Ни черта не видно!
Тогда солдат хлопнул Петрика по затылку и скомандовал:
— Делай еще светильню!
Мальчики бросились к полке, где хранилось масло. Выложив весь кусок на тарелку, Петрик из тесемки наделал десяток фитилей. Они воспламенялись с легким треском, чадили, тухли и наконец загорелись ровным, спокойным светом.
В кухне и мастерской начался обыск. Офицер рылся в корзинке, перелистывал страницы книг, щупал тонкий, как блин, матрац, шарил на полке, отодвигал зеркало в мастерской. Петрик и Володя, забившись в угол, смотрели на Бориса Петровича. Лицо его было спокойно, но в глазах таилась тревога.
С настороженным вниманием Пирожников следил за офицером.
— Вот она, типография! — закричал радостно офицер. — Подпольная большевистская типография!
В это время в сенях раздался крик и послышался топот тяжелых каблуков.
Два солдата тащили из прихожей женщину в расстегнутой шубке.
— Ваше высокоблагородие, была в чулане и хотела улизнуть, — унтер-офицер приложил руку к козырьку. — Поймали.
— Кто вы такая? — крикнул офицер.
Женщина молчала, тяжело дыша.
— Я вас спрашиваю! Слышите?
— А я не желаю отвечать!
Офицер и солдаты смотрели на задержанную так, словно перед ними была не женщина, а мешок с царскими деньгами. Солдаты сбились в парикмахерской, и даже из кухни пришел часовой, стоявший у выходной двери.
И тогда Борис Петрович выразительно глянул на подушку и на Петрика.
Мальчик понял этот взгляд. У него захватило дыхание. Он схватил подушку с койки и с молниеносной быстротой накрыл светильник.
Тарелка с фитилями зашипела. Два выстрела прогремели в полном мраке. С потолка посыпалась известка. Офицер заорал:
— Держи! Лови!
Кто-то запнулся о Петрика и грузно растянулся на полу.
Морозный воздух ворвался в открытую дверь. Щелкая затворами, на улицу выбегали солдаты.
Горох Артемия Иваныча
Метель крутила всю ночь и стихла только к утру. Но утро выдалось на редкость яркое и солнечное. Солоновские мужики, вооружась лопатами, вылезли на двор откапывать занесенные снегом избы и подивились небывалому заносу, а также неожиданной перемене погоды.
Житель крайней избушки Ефим Мокин, вышедший прочистить во дворе дорожку, заметил у самой поскотины высокий снежный курган. Кустов и деревьев в этом месте не было. Откуда же появиться кургану? Мокин подвязал охотничьи лыжи, взял лопату и сказал жене:
— Кажись, снегом занесло проезжих. Надо глянуть.
Младший сынишка не захотел отставать от отца. Он тоже надел лыжи и поспешил за родителем. Быстро они добрались до поскотины и подъехали к снежному кургану.
— Так и есть! — сказал Мокин, нащупывая лопатой дугу. — А ну, сынок, припустись-ка домой. Пусть дедка старосте скажет. Люди замерзли.
Мальчуган помчался к деревне, а Мокин принялся раскапывать курган. Он отряхнул снег с дуги и услышал, как встрепенулись застоявшиеся лошади.
Пока подоспели на лыжах солоновские мужики, кошева наполовину была откопана.
— Пропали? — спросил староста, вытягивая шею.
— Должно быть.
В десять рук работа пошла скорее. Сани быстро откопали, и солоновцы увидели бородатого старика, лежавшего поперек кошевы.
— Живой! — крикнул Мокин, отвернув широкий бараний воротник тулупа. — Дышит!
— Да там еще люди.
— Бери в повод коней! Выводи левее! Там дорога! — командовал староста.
С большим трудом дотянули лошади кошеву до мокинской избы. Здесь, в холодных сенях, раздели трех окоченевших путников и принялись осторожно оттирать снегом. Когда побелевшие, отмороженные руки и ноги зарделись от горячей крови и стали мягкими, спасенных путников внесли в избу.