Ротмистр Гордеев

Китаец думает, прикидывает, морщит мозг. Потом начинает торговаться. Двадцать вёрст это далеко. Идти почти день. А потом ещё обратно. Так просто не отлучиться — когда японцы пришли сюда, устроили круговую поруку — без разрешения можно отлучиться только в соседнюю деревню в паре вёрст. Если узнают, что ушёл надолго без уважительной причины — могут серьёзно наказать, посадить в зиндан или избить бамбуковыми палками. Но Сяо Вэй придумал, что делать. Он скажется больным, а ночью отведёт нас к железной дороге. Днём переждёт в лесу, а следующей ночью вернётся домой. Если духи предков будут благосклонны, никто ничего не узнает.

По мне, так отпускать сейчас его домой, чтобы собрался, не стоит. Но парнишке надо предупредить родных и собраться в дорогу. Ждём его возвращения на окраине леса. Время тянется медленно. Отсыпаемся со Скоробутом поочерёдно на несколько дней вперёд.

Сяо Вэй не обманул. Вернулся примерно через час, и мы отвели парня к нам во временный лагерь. Доедаем остатки уворованной у японцев провизии, дожидаемся темноты и выдвигаемся. Лукашин почти оклемался, хотя время от времени хватается за брата, чтобы не упасть в темноте. Вместо четырёх часов до цели мы шкандыбали больше пяти. Рассвет занимался, когда мы распрощались с Сяо Вэем в перелеске в шаговой доступности от железнодорожной насыпи. Я честно отсыпал ему обещанное серебро и пожелал счастливого пути. Надеюсь, он не попадёт в руки японцам на обратном пути и уцелеет во всех передрягах, и этой, и теми, что за ней последуют. Насколько я помню историю нашего мира, Китай в 20 веке ждут сплошные потрясения.

Издалека доносится брачный рёв марала, то есть, паровозный гудок, конечно. Бежим в предрассветных сумерках к насыпи, маскируемся привычно под кочки. Из-ща поворота в облаке пара под дружный перестук колёс выплывает влекомый паровозом военный состав. Сразу за паровозом три платформы с полевыми орудиями, на каждое по скучающему часовому. А за ними десяток товарных вагонов. Караульных на площадках нет. Кричу выпью. И тринадцать мохнатых кочек вдруг вскакивают на ноги, бегут вслед вагонами, запрыгивают и карабкаются на площадки. Устраиваемся на тормозной площадке — в тесноте, да не в обиде. Но не лучшее место для поездки — лучше перебраться на крышу вагона и залечь там, будет не столь заметно. Отмахать вёрст пятьдесят поближе к фронту — и, считай, оторвались от погони. Понять бы, с какой скоростью движется наш состав? По сторонам насыпи мелькают телеграфные столбы… Стоп! Была же детская задачка… по определению скорости по частоте смены столбов. Между столбами примерно полсотни метров. Поезд проходит их… Так-так, где мои карманные командирские часики-луковичка? Есть, наша скорость около тридцати километров в час. Примерно через полтора часа придётся покидать гостеприимный состав.

Колёса стучат на стыках, лежим с бойцами на крыше одного из вагонов. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, а мы едем совсем не плохо. Интересно, что в вагонах? Свешиваюсь аккуратно с крыши, пока Кузьма держит меня за ноги, ага, рядом есть закрытое оконце, подцепляю заглушку. Не с первого раза, но удаётся подцепить, заглядываю внутрь. Не видать ни зги… Оглядываю бойцов, кто тут потщедушней?.. Эх, жаль Акиньшина. Тот бы точно пролез… Казаки? Эти все парни дюжие. Кузьма видит охватившее меня сомнение.

— О чём задумались, вашбродь?

— Кто у нас из бойцов самый щуплый, кроме покойного Акиньшина?

Барабашка чешет в затылке.

— Дык, на выбор: Егоров или Рощин.

Оглядываюсь на упомянутых бойцов. А, чёрт, в лохматках наших всё одно не разобрать особенности телосложения.

— Егоров, Рощин, ко мне… ползком.

Подползают. Объясняю задачу — протиснуться через окошко в вагон, выяснить характер груза и доложить.

— Дозвольте первым спробовать, — обращается Егоров.

Рядовой стягивает с себя маскировочную накидку, затем сапоги и форму, оставаясь в одном исподнем. Крестится, ползёт к краю крыши, Мы с Рощиным страхуем Егорова за ноги. Тот изворачивается ужом и ввинчивается в крохотное окошко. Ждём.

— Вашбродь, ящики со снарядами и патронами.

— Бойцы! У кого остались гранаты? — У меня самого одна притырена на крайний случай.

Ко мне тянется тройка рук с гранатами. Надо же и Сорока неуёмный тут, а ведь сколько поначалу было казацкого гонора. Ничего, совместные трудности сплачивают. Это ещё Макаренко знал, воспитывая из своих беспризорников строителей «светлого коммунистического будущего». А что не построили, не его вина.

Так, одну гранату оставляем в качестве неприкосновенного запаса, на самый крайняк. Две оставшиеся и моток бечёвки протягиваю в окошко.

— Ставь растяжки на открытие дверей. На каждую по одной.

— Сделаю, вашбродь.

Минут десять ковырялся. Если вернёмся живыми, семь потов с них спущу на тренировках по скоростной постановке растяжек. И гранат надо в рейд брать побольше… Где их только взять? Самим мастерить — других ответов нет. Если повезёт, то в армейских мастерских — поболе числом, но всё теми же кустарными способами. Промышленность в России традиционно неповоротлива, пока перестроится…

— Вашбродь, готово! Тяните.

Вытягиваем Егорова на крышу. Кидаю взгляд на «луковичку» времени у нас осталось минут десять. Что ж, не будем тянуть до последнего.

Состав втягивается в поворот, замедляя ход. Ссыпаемся на землю и замираем, оборотившись в травянистые кочки. Выжидаем, пока паровоз с составом скроются из глаз. Вскакиваем и рвём в ближайший лес. Оказавшись под покровом ветвей и вдали от досужих глаз, провожу перекличку. Вся чёртова дюжина на месте. Ориентируюсь по карте. До линии фронта осталось вёрст десять. Сокращаем это расстояние на пару вёрст, добравшись до края леса и затаившись там перед небольшим китайским селением, главная достопримечательность которого — местная харчевня. Нет, я начинаю понимать муки древнего грека Тантала — иметь в шаговой доступности источник еды и питья и не иметь возможности утолить голод и жажду. Запахи от харчевни идут умопомрачительные. А мы вынуждены подтягивать ремни и доедать последние крохи риса из захваченного накануне провианта наших преследователей.