Время тишины

– Правильно, – подтвердил я после того, как с заметным усилием мне удалось проглотить ежа, взявшегося откуда-то в горле.

– Вот и мэру я сказал то же самое, – гнул свое Гудомаров-старший. – Он, знаешь ли, тоже прочитал статью, и не остался равнодушен. Мэр даже позвонил мне, чтобы поделиться впечатлением от прочитанного. Он был красноречив и эмоционален. Не скажу, чтобы хвалил автора, но говорил о нем без умолку. Сейчас точно и не вспомню что, но кажется, что-то о том, что автору в городе больше не жить, и что он, то есть, мэр, сделает все возможное для того, чтобы человека по имени Андрей Разумовский как минимум сослали на вечную каторгу в Сибирь. Еще он сказал, что не станет плакать и объявлять день траура, если мерзавца по имени Андрей Разумовский случайно переедет дорожный каток. Ну, ты понимаешь, что слова мэра я передаю после некоторой редакторской обработки. В оригинале они звучали иначе, я бы сказал, менее сдержанно.

– Хм… – глубокомысленно заметил я, и это было лучшее, что я мог в тот момент сказать.

– Потом позвонили из администрации области. Намекнули, что если я сегодня на работе случайно пристрелю сотрудника по имени Андрей Разумовский, то мне это сойдет с рук. Дескать, уголовное дело не заведут, списав происшествие на несчастный случай. Или на самоубийство. В наше время развелось столько самоубийц! Шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на парня, сбросившегося с крыши. Я, правда, сказал, что у меня, к сожалению, нет ни ружья, ни пистолета. И тогда мне обещали подвезти оружие в любое удобное время. Ты побелел или мне показалось? Честно говоря, сначала я всерьез обдумывал этот вариант. Но потом посоветовался с супругой, и она подсказала выход. Я уволю тебя за прогулы. Говоришь, у тебя нет прогулов? Ну что ты, как маленький! У тебя есть прогулы, просто ты о них еще не знаешь. Так что объявим тебе пару выговоров и выставим за дверь. Зато мне не придется делать зарубку на прикладе охотничьего ружья. Хотя, если возражаешь, я пойду против принципов и сделаю зарубку.

Мне все еще не хватало воздуха. Задыхаясь и чувствуя себя, как выброшенная на берег рыба, я кое-как, запинаясь и икая от волнения, все же объяснил Гудомарову-старшему – знать ничего не знаю и понятия не имею о том, как появилось в опальной газетенке под жуткой статьей мое имя. По-моему, несмотря на сбивчивость, объяснение прозвучало убедительно. Детина остался глух. Он и не пытался внять моим доводам, пока меня вдруг не озарила спасительная мысль.

– А что, если это псевдоним?! Или статью написал мой тезка?! – орал я, бегая, как оголтелый, по редакторскому кабинету и выдвигая гипотезу за гипотезой. – Или меня решили подставить, чтобы занять мое место в отделе новостей! Знаете что? Позвоните брату. Он подтвердит, что я не писал грязных статеек в его газету. Дайте шанс! На моем месте может оказаться любой! Что, если завтра ваш брат подпишет статью вашим именем? Тогда вас тоже вышвырнут на улицу, как меня, без жалости и сострадания. Но когда вы будете бродить по свалкам в поисках еды и коробки, в которой можно было бы поселиться на пару лет, я, в отличие от вас, без сомнения протяну руку помощи.

Последние слова, похоже, заставили Гудомарова-старшего задуматься и взглянуть на происходящее под другим углом. Он схватил телефон и набрал номер Гудомарова-младшего. Я мысленно возликовал, так как был уверен в полном оправдании. Жалкий сморчок подтвердит мое алиби. Передо мной извинятся и, может быть, повысят до заместителя главного редактора. Дадут прибавку к окладу, служебный автомобиль и неделю дополнительного отпуска. Я уже думал над тем, что неплохо попросить и личного секретаря, когда Гудомаров-старший закончил разговор с братом и взглянул на меня с тем сочувствием в глазах, с которым крестьянин смотрит на корову, приговоренную к бойне.

– Ну? – спросил я, решившись нарушить затянувшееся молчание.

– Брат подтвердил, что статью написали вы, – ледяным тоном ответил Гудомаров-старший. – Вы уволены.

Я нахожу работу

Будучи человеком от природы миролюбивым, я считаю себя пацифистом. К сожалению, хулиганы всегда считали так же, поэтому в детстве часто приходилось драться. То была необходимая самооборона. Первым я не нападал никогда, это меня начинали мутузить. Когда я вырос и повзрослел, бывало, что у меня чесались кулаки после резкого разговора с каким-нибудь хамом, вроде редактора того отдела, из которого меня уволили. Но не припомню, чтобы они чесались с такой силой, как в день, когда я не по своей воле покинул ставшую родной редакцию.

Я уходил в гордом одиночестве. Никто не провожал меня, не говорил сочувствующих и ободряющих слов. Наверное, так уходили из древних селений прокаженные, когда их выпихивали оттуда палками и прогоняли камнями. Только наша уборщица, спрятавшись в женском туалете, через щелку в приоткрытой двери подглядывала за тем, как журналист покидает здание, всеми преданный и презираемый.

Лишь мысль о том, что надо добраться до Гудомарова-младшего и свернуть ему шею, удерживала от намерения пойти и утопиться в ближайшем пруду. Мне доставляло удовольствие думать о том, как я выпущу ему кишки или забью до смерти тяжелыми сапогами, специально подкованными и снабженными мощными стальными шипами. Гудомаров-младший твердо встал в ряд людей, к которым я не мог относиться равнодушно.

У меня оставалась цель в жизни, пусть она и обрела иные очертания. Раньше грезилось счастливое будущее, подпитываемое неиссякаемым материальным достатком и сопровождаемое приложением в виде обворожительной супруги и трех похожих на меня карапузов. Теперь цель трансформировалась в жгучее желание добраться до Гудомарова-младшего и каблуком раздавить ему кадык, уж простите за жуткие подробности. Человеческая фантазия безгранична. Порой, она рисует страшные картины. Вот и моя фантазия разыгралась не на шутку. Если бы можно было присоединить к моему мозгу датчики и снять на видео все, что она демонстрировала, вышел бы сносный фильм ужасов.

В душе бушевала буря, и я решил успокоить ее живительной влагой. Я был молод и здоров. А каждому молодому и здоровому человеку, как бы ни претили законы страны, в которой он проживает, время от времени необходимо пропустить стаканчик. Так повелела природа. Потребность испить, порой, испытывает каждый, даже если он убежденный трезвенник. Присмотритесь к старцам, которые на закате жизни любят дать интервью-другое молоденькому журналисту. Они с гордостью говорят, что дожили до преклонных лет лишь благодаря воздержанию. Но от внимательного уха не укроется, что говорят они об этом не без толики горести. Не наше дело их осуждать. Каждый сам решает, как ему прожить отведенное время. И если кто-то считает, что воздержание удлинит его жизненный путь или сделает его лучше, пусть считает. В конце концов, он сам вершит свою судьбу, или судьба указывает ему такой путь.

Не знаю, как именно устроен этот механизм, но лично я решил положиться на выбор судьбы. Известно, что трезвым и пьяным она благоволит по-разному. Последних бережет, как ценное дитя. И позволяет вытворять такое, что трезвому непозволительно. Да и, согласитесь, глупо отправляться на расправу, не подкрепившись бокальчиком чего-нибудь крепкого. Словом, я положился на волю судьбы, а она в награду за оказанное доверие привела меня в дешевую закусочную. Там перед работой, во время обеденного перерыва и после работы всегда можно встретить пару-тройку ребят из нашей редакции. Впрочем, их можно встретить там и в разгар рабочего дня. Когда я вошел, в закусочной точно находилось несколько наших. Но при моем появлении их как ветром сдуло. Я подивился тому, куда они делись, мимо меня в двери никто не выбегал. Возможно, выскочили в окна или через черный ход.

К сожалению, бармен не последовал их примеру, и остался за стойкой, как всегда величавый и невозмутимый. Так что за выпивку пришлось заплатить. Я взял сто граммов дешевой водки с ароматом жженой резины, бокал пива и два бутерброда. Опорожнив рюмку и слопав бутерброд, который, видимо, приготовили из подметки, я снова заказал выпивку и повторил операцию, рискуя здоровьем проглотив и второй бутерброд. После третьих ста грамм ощутил острую потребность в общении и схватил за руку случайного бродягу. Судьба сама подвела его к моему столу и его устами попросила пять рублей на хлебушек. Вместе мы выпили еще и поговорили по душам. В конце беседы он признал, что мое положение хуже, чем у него, и пригласил в случае нужды ночевать к себе на теплотрассу. Расстались мы отличными друзьями. Наутро я помянул его недобрым словом, не обнаружив в бумажнике наличности.