Год Крысы

– Какой постановке? – заинтересовался я. – Как это вы используете композиции мои?

– Если хотите, я вам пришлю на почту сценарий и короткое описание для прессы.

– Да, конечно. Я вам смской отправлю почту, – беспричинно волновался я. – А вот, Вика, смотрите. Вы сказали, что репетиции идут. Есть возможность поприсутствовать?

– А у вас Телеграма нет?

– Чего нету? – не расслышал я.

– Телеграма. Или Вконтакте? Может, другого мессенджера?

– Нет, ничего нет. Давайте на почту.

– Конечно, Евгений. Завтра утром репетиция вроде, в десять утра, если я не ошибаюсь. Константин будет тоже, он очень хотел бы с вами познакомиться.

– Я не из Екатеринбурга, Виктория, – признался я. – В Ельцин-центре не был.

– Да? Странно, просто Виктор всю жизнь живет в Екатеринбурге.

– Ага, конечно, – мне стало по-садистски смешно. Может, стоило рассказать ей, как мы с Виктором бегали по омскому лесу голые одной невыносимо холодной зимой, наевшись галлюциногенных грибов, после которых он стал тем, кем является? Екатеринбург его красил намного больше, чем он то место, где жил ранее.

– Хотите, я вам сценарий пришлю? Или видео с репетиции? – переспросила она.

– Как называется-то постановка?

– «Бесконечный поток», – гордо ответила она, будто сама придумала его.

– Ага, – название мне сразу не понравилось. – Присылайте.

– То есть вы не против, чтобы ваша музыка использовалась во время выступлений?

– Мне надо своими глазами увидеть, прежде чем дать ответ. Всего доброго.

Как бы сильно я ни сопротивлялся этому чувству – когда кому-то нравится то, что ты делаешь – окончательно я от него избавиться не мог. Всегда приятны одобрительные слова, даже если их произносит какой-то обрыган или зазнавшийся пес. Я пережил то ничтожное ощущение, что принято называть «комплексом самозванца». Во мне сомнения нет, уже лет как десять, и никогда более не будет. Нравится ли сотрудникам Ельцин-центра или не нравится – мне было все равно. Мне сейчас все равно. И мне будет все равно. Не стоит терять сноровку и хлопать глазками на ласки этих хищников неотесанных. Как бы модно они ни одевались, и сколько бы книг на полках ни стояло – искусством они никогда не жили. Посмотрим, что они там насочиняли в своих либеральных хоромах.

В своем городе я чувствовал себя чужим. Ничего я о нем не знал. Я больше не был молод, чтобы интересоваться миром вокруг, но недостаточно стар, чтобы захотеть местность вокруг себя преображать. Какой была, такой пусть и остается, не моя эта забота. Волновало меня только одно – будущее Кирюхи, моего первенца и единственного сына. Он пусть сам решает, оставаться ли ему в Новосибирске и делать из этого отшиба цивилизованной России рай для себя и своих детей или сторчаться тут, как люди до него, или все-таки уехать в одну из столиц, в тот же Екатеринбург, и там отбросить корни. Чувство отцовства – самое сильное из мужских чувств. К женщине можно чувствовать близость, но только ребенку можно даровать любовь. Одно только «но»! Нельзя любить другого, не полюбив себя. И будь я проклят, я хочу, чтобы мой сын был любим, не голодал и не закончил свою жизнь в сожалениях и поисках крайнего – кто виноват в том, что он то, что он есть? Представляю, как на смертном одре он нависает надо мной и с презрением шепчет: «Гореть тебе». И без тебя знаю.

Свободного времени у меня имелось предостаточно, и стоило его занять чем-нибудь полезным, что могло бы начать приносить деньги в семью. В телефоне был десяток номеров из прошлого: ныне знаменитые художники, а раньше – малолетние задрочи, актеры сериалов, что крутят по Первому и НТВ, авангардные сценаристы, извращенцы, торгаши и барыги. Утекло много времени, но вскоре у каждого в телефоне должно было всплыть оповещение:

Привет! Слуш, мне сейчас деньга лишней не будет. Если нужно что записать, свести, отзвукачить или отмастерить – черкани мне. Или если друзьям понадобится.

Я не ждал ответа от этих людей. С ними в моей жизни было покончено, к ней возвращаться – себе хуже сделать. Но не собирался же я снова торчать, запивать и все в таком духе? Только деньги. Ради них можно было и немного потерпеть разных певичек, реперов или что там сегодня в моде. Через несколько часов посыпались ответные сообщения в духе:

– Бля, Жека. ты не сдох еще? Какая радость! Спасиб, обрадовал!

– О, улет. я те позже наберу, к?

– охуенно. го с пивком обсудим? есть пара идей.

– ну ты шутник, Евгений)))

Вот этот человек явно был лишним. Видимо, рефлекторно отправил.

– Женек, я сам все делаю, ты же знаешь. Но спасибо за инфу, посоветую.

– Я своим перешлю, мб кому надо.

– Лол. Ты куда пропал?

И так далее и тому подобное. Под ночь посыпались звонки, я стал теряться во времени. В мою студию, над которой раньше все хихикали, мол: «Впустую ты деньги тратишь, Алеев», выстроилась целая очередь из бородатых дядек с акустическими гитарами и типа душевными песнями о душе. Смех, да и только. Но реперы оказались смешнее.

– Мне восемьсот восьмой нужен, – пищала за спиной девка.

– Тебе в микрофон надо говорить громче, а ты шепчешь, – отвечал я. – Я понимаю, что мямлить сейчас круто, но харе – микрофон заводится тупо.

– В этом-то и прикол. Хэтов там цынь-цынь-цынь, – заверещал ее ухожер с дивана. – Чтобы как у 6ix9ine или Моргенштерна. Сейчас, я тут придумал хук.

– Давай мы сначала твою подругу запишем… – не оборачиваясь от компьютера, попросил я.

– Э, девочки, мальчики голые, – завыл парень. – Все вокруг беспонтовые.

Записывать таких – пытка, но недолгая. Как бы они ни «зачитали», что бы ни придумали – из говна конфетку не сделаешь – но, оказывается, в современной музыке «чем хуже, тем лучше». Странное дело! Несколько лет не слежу за этим миром, а там такая дичь творится… Может, стоит начать проявлять любопытство. Меняется все вокруг, один я остаюсь в поле, как камень под мхом прохладным. Ельцин-центр так и не прислал мне ничего: ни сценария, ни записей с репетиции. Видимо, забыли или решили не будить черта в омуте столицы Сибири. И правильно – я бы им все мозги сожрал, а потом в гробу заставил переворачиваться.

5.

Почти не спал. Появились деньги. Купил Лере по пути домой варежки с лисичками, милыми, скрывающими за взглядом зубки. Мы давно – очень давно – вместе не ужинали. Я уже забыл, каково это – уставать – не быть уставшим, измотанным – а именно уставать. Честный труд, максимальная вовлеченность приводит в движение все процессы в организме, и ощущение усталости после – несравненное блаженство. Это не на третьего работать или делать нежелаемое – это воля как она есть. Лера накрыла скромный стол: макароны, курица, бублики, чай, помидоры, огурцы… Можно было к этому добавить водочку, и не день, а праздник! Лера вилкой копалась в еде и не лезло в нее, ведь готовила она не для себя. Не хватало ей былого времени, когда мы жили вдвоем и маленькие деньги не вызывали проблем. У нее был я, а у меня – она. Теперь же это стало как норма, как обыденность, и иной раз стоило обратить внимание, чтобы на душе снова стало тепло.

– Кирюху на выходных поеду забирать, – сказала Лера. – Мать твоя бушует.

– Пусть бушует, – ответил я. – Потом все равно будет обижаться, что о ней не вспоминаем.

– Ты сам-то съездить не хочешь? – жалобно посмотрела на меня Лера.

– Нет, – ответил я. – Не хочу ее видеть.

– Но она же твоя мать.

– Не напоминай, настроение слишком хорошее. Деньги пошли.

– Откуда? – удивилась Лера.

– Музыку свожу, продюсирую всяких лохов. Непыльная работенка.

Зазвенели вилки, мы наелись. Пока Лера убирала со стола, я испускал изо рта тяжелый дым, и он, как лианы, заполнил кухню. Никогда лиан не видел, только в кино, но, наверное, они такие же, как паутина, только из чего-то более живого, не приносящего смерти. Лере никогда не нравилось, что я курю в квартире.