Страница 7 из 10
Да, жизнь не стоит на месте!.. Хотя нет, Сыромятников, пожалуй, дома сидит. Он сидит, а перед ним бутылка стоит и банка маринованных огурчиков. А он, чудак, сидит, потому что в мебельном выходной сегодня.
Вот и я сижу и думаю: а давно ли мне семнадцать лет было? Давно. Лет тридцать назад. Как сейчас, помню: течет река Волга, а мне семнадцать лет. А в Волге — рыба. Первая рыбалка тогда была на рассвете, первые соловьи на закате, первые маринованные огурчики на закуску…
А тут еще первая любовь, знаете ли…
— Ты меня любишь? — спрашивают меня, бывало.
— Да, — говорю я, конечно. — Замаринуй огурчиков.
А в ответ слышу:
— Нет.
Нет бы сказать: да! Я, конечно, учитывал силу своего пола и скандалов не давал себе устраивать. Я просто сам тогда спрашивал:
— Ты меня любишь?
В ответ, конечно:
— Да.
— Замаринуй, — говорю тогда, — огурчиков.
А в ответ:
— Нет.
Конечно, при этом и дружба юношеская бывала. Не имей, дескать, сто рублей, а имей сто друзей — вот тебе и вся арифметика!
А потом — дальнейшая жизнь, которая и сейчас продолжается.
Вот я вчера сижу возле дома на скамеечке и в шутку думаю: а не передумать ли мне старую пословицу на новый лад? Например, так: не имей двух рублей, а имей двух друзей, и чтобы каждый из них имел бы при себе рубль. Тогда и твой рубль не пропадет внапрасную, если еще шестьдесят две копейки раздобыть.
И тут как раз — Сыромятников из подъезда. Он хоть немножко и бестолочь, но я все-таки сделал снисхождение. Я ему сказал:
— А у меня рубль.
А он дурак дураком…
— А у меня нету, — говорит.
— Это почему же, — говорю я ему, — нету? Вернись домой и возьми два рубля шестьдесят две копейки.
А он:
— Не могу, — говорит. — На меня жена и так уж сегодня замахивалась.
— Чем, — спрашиваю. — замахивалась-то? Веником? Половником? Банкой с огурчиками?
А он грубый такой, плохо воспитанный такой человек…
— Бюстгальтером, — говорит.
Он такой недотепа, этот Сыромятников, что мне и думать о нем не хочется. У него даже сны глупые. Ему однажды приснилось, будто он шашлык.
— Хорошо, — говорю ему. — Ну, а дальше что?
— А дальше я проснулся, — отвечает.
— И все? — спрашиваю.
— Все, — говорит. — Но только из-за этого чертова шашлыка пива ужасно захотелось.
— Ну, и выпил бы.
— А где? На пивзаводе аппарат какой-то не то сломался, не то вовсе украден, мать его за ногу! А я, как назло, еще и огурцов маринованных наелся!
Ну, что вы скажете! Невозможный же человек! Однако огурчики у него замечательные. Жена у него сама их делает. Когда огурчики-то летом поспевают, она берет и идет на базар и выбирает там самые маленькие, молоденькие такие, с пупырышками. Чесночку, конечно, укропчику, листочки, конечно, от черной смородины. Лучше даже не листочки, а прямо почечки, которые только еще наклюнулись..
Вот я сижу и думаю: а не пойти ли мне к Сыромятниковым?
РЫБА,
НО — С ДУШКОМ
— Значит, так, — сказал я продавщице. — Мне, это самое, рыбки мне бы, но только, это самое, не свежей, а, наоборот, с душком как бы… Есть такая?
— Шутить дома надо! — сказала мне продавщица. — Говорите побыстрее, что вам нужно!
— Тухлую рыбу.
— Так-так, — посмотрела мне в глаза продавщица. — Ага.
— Еще быстрее я не могу, — добавил я тогда.
— Ага, — еще раз сказала продавщица и, обернувшись, покликала: — Кузьма Эдуардович!
Ей-богу, так и покликала: «Кузьма Эдуардович!» Видимо, заведующего.
«При таком-то имени-отчестве — с усами, небось!» — подумал я про него, но, однако, ошибочно. Без усов пришел покликанный Кузьма Эдуардович, а продавщица сказала про меня так:
— Вот, Кузьма Эдуардович, к вам пришли.
— Ничуть, — возразил я. — Не к нему я пришел, а, наоборот, к вам и прошу у вас несвежую рыбу.
— Так-так, — сказал на это и Кузьма Эдуардович. — А вы, товарищ, откуда?
— В Балаклаве я родился, — сказал я ему.
— Так. Так-так.
— Говорит, будто мы подпорченную рыбу подсовываем покупателям, — возвела на меня напраслину продавщица.
На это мы с Кузьмой Эдуардовичем прямо-таки воедино отреагировали.
— Ну что вы! — сказал я продавщице. — И вовсе вы не подсовываете!
— Ну что вы! — сказал Кузьма Эдуардович мне. — И вовсе мы не подсовываем!
— Вот я и говорю: не подсовываете, — сказал я им обоим.
— Довольно препираться! — сказала нам троим женщина, стоявшая позади меня в очереди. Крупная такая и несколько пожилая дама.
— Действительно! — поддержали в очереди. — Не мешайте стоять в очереди!
— Да я ничего, — сказал я. — Берите пока что..
И пока крупная дама выбирала себе крупную селедку, Кузьма Эдуардович признался мне:
— Тогда я не понимаю, зачем вам несвежая рыба.
— Да так, — объяснил я. — У меня дома медвежонок, а ихнему брагу возьми да подай полупротухшую рыбу. С душком, в общем.
— А зачем вам медведь? — спросил Кузьма Эдуардович.
— Не медведь, а, наоборот, медвежонок, — взял и поправил я.
— А если вырастет?
— Тогда будет есть совсем много совсем протухшей рыбы, — пошутил я для Кузьмы Эдуардовича.
— И зачем людям медведи? — не дошла до него шутка.
Но теперь я не успел его поправить в том смысле, что это не медведь, а медвежонок, потому что дама с селедкой сказала мне:
— Вы, что же, думаете, без вашего медведя..
— Медвежонка, — успел я поправить даму.
— …что без вашего медведя, — стояла на своем дама, — магазин не знал бы, кому сплавить тухлятину?!
— Без намеков, пожалуйста! — сказал ей Кузьма Эдуардович. — Основании не имеете!
Мне бы наплевать на их дальнейший разговор, а я, дурак, не наплевал, прислушался. А в это время продавщица следующим покупателем занялась, железнодорожником каким-то… А ко мне еще плюс ко всему привязался некто приземистый и неудачно одетый.
— Почем за медведя платил? — спросил он, назвав меня другом.
Мне бы тут и на него наплевать, да я опять не наплевал.
— Сам, — сказал я ему, — поймал. Еще медвежонком.
— А пополам не желаешь? — сказал он тогда.
— Как? — не сразу понял я. — Кого пополам?
— Бутылку же!
Хотел я ему было соврать, что, мол, непьющий я, но тут отоварившийся, в свою очередь, железнодорожник в свою же очередь и о медведях забеседовал.
Он, видите ли, при себе ружье возит, и однажды, видите ли, их поезд остановился на разъезде. А тут тебе тайга. Медведи тут. Ну, один возьми да и выйди зачем-то к поезду. Ну, а железнодорожник этот возьми да и бац медведя наповал. Шкуру с него долой, тушу — в вагон-ресторан, а там не берут. Как оформлять, не знают. Медвежья, говорят, эта ваша услуга. Боятся потому что, как бы не заподозрили их потом в каких-нибудь махинациях-спекуляциях.
— Долговато вы что-то на разъезде застряли, — усомнился я на это.
— Да семафор! — махнул рукой железнодорожник. — Ну его!.. Совсем красный горел… А вообще-то вы своего медведя в зоопарк сдайте…
— Рублей тридцать дадут, — поддержал его приземистый друг, желавший пополам. — А может, и не дадут.
— Рыбу они действительно едят, — сказал железнодорожник, — а потом сами рыбой воняют.
— Ну, так как насчет этого? — напомнил друг, указав в сторону штучного отдела.
— Отойдите от прилавка! — прикрикнула тогда продавщица. — На троих соображать дома надо!
— Значит, ты с нами? — спросил друг у железнодорожника.
— Полтинник только остался, — пожалел себя железнодорожник.
— А я непьющий, — наконец-то соврал я.
— А вот как раз старшина идет! — злорадно сказала продавщица.
— В чем дело? — неохотно подошел милиционер с авоськой. Я объяснил, а друг с железнодорожником удалились.