Трудный поиск

Долевой еще немного подумал и сказал:

— А в остальном к Ивану Ивановичу не придерешься — человек достойный во всех отношениях...

Но в голосе полковника уже не слышалось прежней убежденности.

Когда он ушел, Худяков вскочил со стула.

— Я никогда не доверял Куликову! — закричал он. — У него очень тонкие губы. Я давно заметил, что тонкогубые люди склонны к совершению преступлений.

— Мели, Емеля, у тебя у самого тонкие губы, — засмеялся я. — Ты рассуждаешь как обыватель. Лучше перечисли факты, которые мы могли бы предъявить для обвинения Куликову.

— Ладно, оставим губы в покое, — охотно согласился Худяков. — Но ты же не будешь утверждать, что это простое стечение обстоятельств?

— Может быть, а может и не быть.

— Да что ты! — опять закричал Худяков, удивляясь моей непонятливости. — Проще простого выйти из квартиры Долевого, сесть в машину и уехать.

— А если он вышел не один?

— Тогда прошел сто метров, попрощался, вернулся назад, подождал немного, и привет! К тому же он мог действовать и вдвоем, я даже допускаю, что его сообщник был одним из гостей полковника.

— Допускаю, допускаю! — передразнил я его. — Конечно, это не случайное стечение обстоятельств, но даже самые остроумные версии должны основываться на фактах, а их у нас пока недостаточно, чтобы обвинить Куликова.

9

Я оказался прав. При первой же встрече Куликов заявил, что, когда он вышел от Долевого, машины уже не было. Причем он назвал еще двух гостей, которые уходили вместе с ним.

— Мы не придали этому значения, — сказал он. — Потому что не помнили точно, стояла ли «Волга», когда мы пришли к Долевому. О пропаже машины лично я, например, узнал от него только на следующий день. А рассказал он мне об этом первому, так как мы с сыном помогали ему в свое время выбирать машину, были, так сказать, ее крестными. Кстати, свою «Волгу» я приобрел года за полтора до Долевого и считался к тому времени уже опытным водителем.

На все вопросы Куликов отвечал обстоятельно и подробно, но было заметно, как он нервничает. И я подумал, что вся эта история должна волновать его никак не меньше, чем нас — работников ОБХСС. Если он даже ни в чем не виноват, он не может не думать о том, что чья-то рука не кого-то другого, а именно его толкает под подозрение, выводит на неприятные встречи с милицией.

Вместе с тем (я отдавал себе в этом отчет) по поведению подозреваемого очень трудно, а порой просто невозможно, определить степень его вины. Сбивчивость в показаниях, растерянность, нервозность могут быть в равной степени продиктованы боязнью расплаты за совершенные преступления и естественным волнением невиновного человека. Твердость, спокойствие могут быть уверенностью в своей правоте, но и искусной маскировкой хитрого преступника. Думая об этом, я намеренно вел разговор не в форме официальных вопросов и ответов, а легко и непринужденно беседуя.. Но даже такая беседа не могла успокоить, смягчить Куликова, который явно тяготился ею.

Он рассказал о своей жене, у которой вот уже год в тяжелой форме туберкулез, о сыне Игоре, взрослом, самостоятельном человеке, все больше и больше отдаляющемся от него, о своем одиночестве, которое прерывается только поездками в санаторий к жене да чересчур частыми встречами с сотрудниками милиции. Эти последние слова он произнес без присущей ему язвительности.

И тогда я спросил его о картах.

Куликов покраснел, как мальчик, и у него наивно и непроизвольно вырвалось:

— Кто вам сказал?

Я рассмеялся и пообещал, что не буду делать из этого тайны, но попросил сначала рассказать нам о так тщательно скрываемом увлечении.

— Откровенность за откровенность, — сказал я.

Куликов играл давно, крупно, и карты были не просто увлечением, или, как это принято теперь говорить, хобби, они стали его страстью, неотъемлемой частью его образа жизни. Круг его партнеров был постоянен и невелик. Ведь немногие могли позволить себе проиграть за вечер восемьдесят-сто рублей. Преферансисты собирались один-два раза в неделю в квартире одного из участников и засиживались до глубокой ночи, а иногда и до утра.

— Никто из нас, — сказал Куликов с тяжелым вздохом, — не надеется разбогатеть с помощью карт — силы наши примерно равны, а теория вероятности карточного счастья одинакова для всех. Хотя иногда период невезения растягивается на несколько месяцев и приходится изворачиваться и залезать в долги, но потом фортуна снова поворачивается лицом, и все становится на свои места. Если подсчитать итог за несколько лет, то, я уверен, все остались при своих..

— Ну тогда тем более непонятно, зачем вы тратите на это время, — усмехнулся Худяков.

— Не знаю, — уныло ответил Куликов. — Привычка, ничего не поделаешь. Даже мои родные примирились с этим.

«Теперь ясно, — думал я, — почему сын так спокоен, когда отец приходит домой утром, понятно, зачем он одалживает деньги в институте и как ему удается их так быстро отдавать».

Между тем Куликов уже рассказывал о своих партнерах. Все это были люди немолодые, солидные — врач, адвокат, главный инженер строительно-монтажного управления, директор рыбного магазина.

— Рыбного? — с трудом заставляя себя говорить спокойно, переспросил я. — Опишите его, пожалуйста, поподробнее.

Куликов удивленно посмотрел на меня.

Директора звали Витков Владимир Федорович. Куликов познакомился с ним за карточным столом года два назад. По его мнению, это был спокойный, рассудительный человек. О себе он распространялся мало, впрочем, как все партнеры Куликова, интересующие друг друга только как преферансисты. Связи с ним Куликов не имел.

Заканчивая разговор, Куликов снова вернулся к картам. Казалось, это беспокоит его больше всего.

— Конечно, я был неправ, когда в первый раз отказался объяснить вам, где я провел день и ночь, и солгал, что ездил к жене. Я не вижу ничего особенно страшного в том, что люблю играть в преферанс, в конце концов это касается только меня, и тем не менее мне хотелось бы, чтобы в институте об этом не знали. Помочь следствию мне больше нечем, и если вы не возражаете, я готов продолжить разговор в любое другое время, когда это понадобится, а сейчас я очень прошу отпустить меня. Я устал и плохо себя чувствую. К тому же меня ждет жена.

— Вот это успех! — сказал Худяков, когда сгорбившийся, потерявший лоск Куликов закрыл за собой дверь. — Держался, держался человек и все-таки вывел нас на рыбный магазин. Я только не понимаю, как он рискнул это сделать? Ведь для него это конец.

— А что ему оставалось? — холодно парировал я. — Он же понимает, что назвать всех своих партнеров и «забыть» Виткова он просто не имеет права. Это может для него обернуться еще бо́льшими неприятностями.

Нам так же, как нашим коллегам по ОБХСС, было мало что известно о магазине номер шесть, в котором работал Витков. Магазин недавно открылся.

На Виткова по прежнему месту его работы никаких компрометирующих материалов не было, за исключением одного взыскания за самовольно организованную торговлю рыбой с лотка на улице. Однако наряду с этим он имел две благодарности от директора торга, и начальство сочло возможным перевести его с повышением, сделав директором магазина, тогда как на старом месте работы он был заведующим отделом.

Мы ознакомились и с объяснением, которое написал Витков по поводу взыскания: «...Мне было необходимо выполнить план, находившийся под угрозой, поэтому я совершил нарушение. Признаю свою вину и обязуюсь впредь неукоснительно соблюдать правила торговли».

Нужно сказать, что даже разрешенная и одобренная начальством торговля в киосках и с лотков обычно строго ограничивается. От нее и очереди на тротуарах, и загрязнение улиц, и, самое главное, — бескассовая торговля порой создает условия для сбыта «левого» товара. Если в результате каких-либо махинаций образуются излишки товара, сбывать их в магазине практически невозможно, потому что в каждой кассе есть контрольная лента. Поэтому нечестные торговые работники пытаются обмануть государство, прибегая к таким способам торговли, при которых деньги получает сам продавец.