Тонкий профиль

Трубы с утонченной стенкой требуют от сварщиков особого внимания. Пресс, формующий жесткую сталь, порой не сводит точно кромки трубы, и тогда случаются прожоги. Если шов хорош, корка флюса сама отпадает при легком постукивании ключа, обнажая ровную серебристую дорожку. Тонкостенную "сырую трубу" перед сваркой приходится прогревать сильнее, чтобы металл просох и был чуть теплым. В общем, возникает много дополнительных забот, но зато душу Падалко и его товарищей подогревает сознание, что они своими руками сохраняют стране тысячи тонн металла.

Но сегодня, едва Падалко сел за пульт и к нему подошла первая заготовка, он, к удивлению своему, узнал, что катать будет трубы с прежней, более толстой стенкой.

— Почему?! — С этим вопросом Падалко бросился к мастеру.

Мастер развел руками — распоряжение! Падалко — партгрупорг, позвонил в контору цеха. Ответ тот же: распоряжение! Цеховой диспетчер, уточняя сменное задание, позвонил главному диспетчеру завода. Тот сослался на плановый отдел.

— Ты что, Падалко, мальчик? — с укоризной сказал ему мастер. — Вчера работать начал? Не знаешь, что ли, катать тонкий профиль не очень-то выгодно! Выполнение-то плана в основном идет в тоннах! Правда, есть поправочные коэффициенты на трудоемкость и сложность работы. Ввели недавно. А все же наши заводские плановики все больше на тонны нажимают!

Падалко молча выслушал мастера, махнул рукой и пошел к своему пульту.

Рабочий человек

Завком трубопрокатного — в одном из крыльев заводоуправления: несколько комнат и большой кабинет председателя. В тот год председателем завкома был избран Валентин Ионович Крючков. Он возглавил многотысячную профсоюзную организацию, и уже одно это определило масштабы ответственности и значительности дела, которое легло на его плечи.

А ведь еще, казалось, совсем недавно я видел Валентина Крючкова в трубоэлектросварочном цехе, около пульта внутренней сварки, на рабочем месте рядового сварщика. Видеть-то видел, но, признаться, не обращал особого внимания. Рабочий как рабочий. Умный, опытный, старательный. Служил в армии, потом снова вернулся в свой цех к полюбившейся электросварке. Сначала — на стан "820". Потом как отличного работника его перевели в пусковую бригаду на стан "1020". Почетное поручение.

О Крючкове говорили, что он хороший, душевный товарищ, уважаемый в цехе человек. Конечно, и этого немало, но сколько таких хороших рабочих в цехе! Вот так часто за личиной душевной скромности скрываются до поры неразличимые способности человека к работе общественной, партийной, умение подойти к людям, хорошо ориентироваться в сложной области человеческих взаимоотношений. Надо уметь увидеть это в человеке и понять, с чем он может прийти к людям.

Валентина Крючкова по-настоящему разглядел Игорь Михайлович Усачев. Разглядел и оценил. Во всяком случае, меня с Валентином Ионовичем, тогда уже ставшим секретарем парторганизации цеха, свел Усачев. Помнится, это было в марте 1966 года. Мы беседовали тогда в кабинете начальника цеха о проблеме столь же всеобщей, как и важной — о текучести заводских кадров. Говорили о трубопрокатном и соседних заводах. Я вспомнил, что на одном машиностроительном заводе не случайно, должно быть, собираются из фонда материального вознаграждения выплачивать дополнительно за выслугу лет. Ведь до сей поры там ежегодно менялось до 20 процентов рабочих.

— Нет, у меня в цехе другое положение, — сказал Игорь Михайлович, — кадры устойчивые. Разгадка простая — средний заработок в цехе сравнительно высок. И низкооплачиваемых рабочих у нас вообще мало.

— Это показатель культуры производства, — заметил я.

— Но есть такие странные аномалии, — продолжал Игорь Михайлович, — очень странные. Работают у нас люди с высшим техническим образованием на рабочих должностях. Простыми сварщиками. А почему?

— Да, действительно, почему? — заинтересовался я.

— Причины, видимо, разные. Одни потому, что так им выгоднее: хороший сварщик и по сей день получает больше среднего инженера. Другие потому, что их не выдвигают, не обнаружили они еще своих способностей; Но и в том, и в другом случае спрашивается, — Игорь Михайлович посмотрел на меня, — зачем их учили на инженеров и во сколько это обошлось государству?

Я подумал: действительно, странно! Не испытываешь уважения к людям, которые из-за лишнего рубля забросили в угол свой инженерный диплом, знания, чувство долга. Не единым же рублем жив человек! Ну, а сама система заработной платы на заводах? Нет ли в ней тоже определенных несоответствий? Человек с годами набирается опыта, мастерства, казалось бы, и его зарплата должна повышаться. Но на этой шкале есть критические точки, где линия вдруг падает вниз.

— Да что там говорить, вот вам живой пример, — обернулся к двери Игорь Михайлович, — наш партийный секретарь, рабочий человек, Крючков Валентин Ионович.

Я тоже повернулся к двери и увидел Крючкова, он входил в кабинет. Подошел, присел около стола. Молодой, темноволосый, крепко скроенный, с простым румяным, круглым лицом и живыми глазами. Сказал Усачеву негромко:

— Игорь Михайлович, мне сегодня выступать на собрании, кое о чем хотел посоветоваться…

— Подожди минутку, тут интересный разговор.

Через минутку и сам Крючков оказался вовлеченным в него, загорелся и, поддакивая Усачеву, все повторял:

— Да, вот видите, как получается!

А получалось так, что когда Крючков был сварщиком, он получал 220 рублей. Начальник цеха, заметив его старание, стал тянуть Крючкова в мастера. Но тот не торопился. Мастер получает меньше сварщика, а отвечает за многих.

— Ты же коммунист! Учили тебя! — сказал ему Усачев. — Разве вся жизнь в этих рублях?

Крючков согласился. Хотя не надо быть ханжой, деньги — это деньги. Однако, став мастером, Валентин Ионович работал хорошо. Прошло немного времени, и коммунисты цеха выбрали его освобожденным партийным секретарем. Как мастер Крючков получал меньше своих подчиненных, теперь он получает еще меньше, столько, сколько получал, когда начал подручным сварщика. Кривая его зарплаты вернулась к исходной точке.

Теперь возьмите не меня, а моего друга Колю Падалко, — предложил Крючков. — Четыре года назад он Стал бригадиром сварщиков, заработок его — среднее от общего заработка рабочих бригады, а следовательно, меньше, чем у лучших, и меньше того, что он зарабатывал сам, когда стоял у сварочного аппарата. Разве это дело? — закончил Крючков.

Я подумал тогда, что Крючков прав. Но мог ли я Предположить, что именно ему, Валентину Ионовичу, придется в скором времени окунуться в самую гущу подобных жгучих вопросов и как профсоюзному деятелю заняться делами по урегулированию зарплаты, организации соревнования, бытовыми нуждами, жилым строительством, санаториями, туризмом, отдыхом людей, их здоровьем и самочувствием — одним словом, всем тем кругом многоликих, многоплановых, сложных проблем жизни, которыми на любом заводе всегда по горло занят профсоюзный комитет.

В следующий свой приезд в Челябинск я вдруг узнал, что Игоря Михайловича Усачева уже нет на заводе. Он стал директором другого уральского завода — в Свердловской области. Это известие не столько удивило меня, сколько заинтересовало: Усачев в моем представлении так прочно был связан с Челябинским трубопрокатным, так слился с его судьбой, что мне захотелось подробнее узнать, как чувствует себя Игорь Михайлович на новом месте.

Так случилось, что первым делом я пошел к Николаю Падалко. Пошел домой, часов в десять утра, через час после его ночной смены.

Падалко редко ложится отдыхать сразу же после ночной, хотя смена эта самая тяжелая и в коротких ее перерывах всякого клонит в сон. Однако к утру вновь приходит состояние активной энергии, рабочего возбуждения, даже дома по энерции хочется что-то делать, найти занятие рукам.

— Вот только после душа у меня почему-то краснеют глаза, — признался Николай, — и многие думают, что я устал. Тем более, что мы на участке бросили клич: "Даешь четыреста двадцать минут чистого, плодотворного труда!"