Страница 46 из 77
Глава 16
Разговор по телефону вышел предельно коротким.
Я набрал ленинградский номер и услышал сухое:
— Алло!
В горле внезапно запершило и захотелось откашляться. Не то, чтобы я никогда раньше не разговаривал с сотрудниками госбезопасности. Но каждый такой разговор даётся с трудом, даже если тебе нечего скрывать. А мне приходилось скрывать многое.
Я кашлянул и ответил:
— Здравствуйте! Этот номер мне дал Валентин Иванович. Он просил позвонить и сказать, что находится в новгородской больнице. Отделение интенсивной терапии.
— Что с ним?
— Сердечный приступ, — ответил я. — И ещё у него пытались украсть документы.
— Ваше имя?
Вопреки логике я надеялся, что этот момент не наступит. Конечно, он наступил.
— Александр Гореликов, студент Ленинградского университета.
— Хотите сообщить ещё что-нибудь?
Я подумал и ответил:
— Нет.
— Спасибо за звонок. С вами свяжутся.
В трубке раздались короткие гудки. А я ощутил себя беспечным купальщиком, которого внезапно подхватило сильное течение и тащит прямо в открытое море.
— Гореликов!
Я вздрогнул и обернулся.
В дверях «камералки» стояла Женька и смотрела на меня.
— Ты уже съездил в больницу?
— Да, — ответил я. — Только что оттуда.
— Как Валентин Иванович?
— Нормально. Пришёл в себя, разговаривает.
— А почему ты оттуда не поехал на раскоп?
Честно говоря, я разозлился. И так голова кругом, а ещё Женька лезет со своими бесцеремонными расспросами.
— Шляпу забыл. А без неё солнце голову напечёт. Сейчас надену и поеду.
— Подожди, — внезапно сказала Женька. — Поедем вместе.
Я поднялся в комнату. Вернул на место чужой брючный ремень, которым перевязывал чемодан Валентина Ивановича. К счастью, замки чемодана оказались целыми, просто открылись при падении. Валентин Иванович при мне проверил их и закрыл. На комбинацию цифр я смотреть не стал — зачем оно мне?
Пока мы дожидались врача, Валентин Иванович заметно успокоился после нападения. О «Новом ганзейском союзе» мы больше не говорили. Обсуждали предстоящую экспедицию в Приморск.
— Валентин Иванович! — рискнул спросить я. — Я правильно понял, что в священной роще пруссов вы рассчитываете найти медальон прусских вождей?
— Надеюсь. Александр, вы помните историю последнего вождя пруссов Отакара?
— Того, которому отрубили голову рыцари Тевтонского ордена? Помню.
— Его казнили именно в священной роще. За время войны с тевтонскими рыцарями пруссы несколько раз переносили священные места вглубь своей территории. Но что, если казнь Отакара произошла именно там, где священная роща была первоначально?
Я сделал вид, что раздумываю.
— Может быть.
— Если так — то у нас есть шанс найти медальон. Возможно, он лежит в земле, где-нибудь возле главного жертвенника.
Лежал. Именно там он и лежал, пока я его не выкопал.
Выходит, именно моё стремление отыскать медальон запустило всю цепочку событий. Зная будущее, я вполне мог оставить медальон в земле до тех пор, пока территория Приморска не станет открытой.
Моё желание прожить новую жизнь не так, как предыдущую, начало менять всё вокруг. И теперь я не знал, к чему это приведёт.
Пришёл невозмутимый доктор. Покосился на меня, но ничего не сказал. Измерил Валентину Ивановичу давление и пульс, сделал несколько записей в медицинской карте. Когда Валентин Иванович попросил о переводе в общую палату, врач удивился, но ответил:
— Хорошо.
— Выздоравливайте, Валентин Иванович, — сказал я, когда врач ушёл.
— Александр, не забудьте — вы обещали позвонить!
— Конечно, — кивнул я и вышел из палаты.
Захватив шляпу, я спустился вниз. Женька уже ждала меня у выхода.
— Пойдём пешком? — предложила она.
— А смысл? — удивился я. — Мы только к окончанию работы и доберёмся.
— Я скажу Николаю Лаврентьевичу, что попросила тебя мне помочь.
Не могу сказать, что я горел сильным желанием катать тяжёлую тачку с землёй. Прогулка с девушкой была куда приятнее.
— Пойдём, — улыбнулся я.
Мы прошли вдоль общежития и свернули во дворы вдоль тихой улицы. Здесь между зеленеющих тополей были натянуты верёвки, на которых сушилось бельё. Кое-где попадались песочницы с непременными грибками и скрипучие металлические качели.
— Саша,— спросила Женька, беря меня под руку. — Расскажи о себе.
Я насторожился. С чего бы вдруг Женьку заинтересовало моё прошлое?
— Ничего особенного, — неохотно ответил я. — Родителей я не помню, вырос в детском доме.
— Там было плохо? — сочувственно спросила Женька.
Я пожал плечами.
— Нет. Обычно. Много детей, несколько усталых воспитателей. Комната на двенадцать мальчишек. Летом нас вывозили в лагерь. Зимой мы учились в школе, как все.
— У тебя были друзья в детдоме?
— Наверное. Не помню. Скорее, приятели. Понимаешь, дружбой это назвать сложно. В детдоме привыкаешь быть сам за себя. У тебя нет тыла, нет ничего своего. Даже личных вещей минимум. И ты всегда на виду, скрыться некуда.
— А я в детстве любила играть одна, — сказала Женька. — Меня на всё лето отправляли к бабушке с дедушкой. Дедушка построил мне маленький домик в саду — совсем, как настоящий. Я там поселила своих кукол и играла с ними. В деревне не было девочек, только мальчишки. Иногда мне было одиноко. За весь день я разговаривала только с куклами.
Я попытался представить Женькино одиночество, и не смог.
— Потом я подросла и стала водиться с мальчишками. Вместе с ними бегала купаться на речку, лазила в чужие огороды за клубникой и крыжовником. Лечила им ссадины подорожником. Даже курила тайком вместе с ними, пока папа мне не всыпал. Они с мамой приехали на выходные, и папа учуял, что от меня пахнет табаком.
Женька поёжилась.
— Это был единственный раз, когда он меня наказал. Я так плакала! А папа потом сам меня успокаивал.
Я улыбнулся и покачал головой. А Женька прижалась ко мне плечом и остановилась.
— Прости, что я на тебя ругаюсь и называю по фамилии, — неожиданно сказала она. — Это оттого, что ты мне нравишься.
Я посмотрел на неё. Женька стояла ко мне лицом, плотно зажмурив глаза.
— Поцелуй меня, — попросила она.
Я наклонился и осторожно коснулся её губ своими. На несколько секунд мы оба замерли. Затем Женька отстранилась.
— Хватит, — сказала она. — Идём.
Некоторое время мы шли молча. Я думал о том, что иногда проще катать тяжёлые тачки с землёй, чем гулять с девушками.
— Прости меня, — сказала Женька. — Я не должна была тебе это говорить. И целоваться тоже. Это неправильно.
Я улыбнулся. Мягко, чтобы не зацепить Женьку своей улыбкой.