Князь Рысев 3

Он тыкал пальцами то в Сузу, то в стоявших за ее спиной гвардейцев. Здравый смысл подсказывал, что захоти она — и гвардейцы бы ухнули в тот же сон, что и остальные.

Но девчонка оказалась куда сообразительней моего друга. Говорила ли с ней Егоровна, давала ли указания? Словно крысолов из набившей оскомину сказки, под звуки скрипки она осторожно заставляла людей уходить. Не всех и не сразу — у несчастной уже болели руки, а уставшие ноги жрали выносливость, как с голодухи.

И все же она понимала как важность момента, так и ответственность.

Она не вздрогнула ни на миг, когда из-под земли полез голем — здравый смысл говорил, что прерви она свою игру хоть на мгновение, и начнется столпотворение, паника, сумятица.

И десятки, если не сотней смертей.

Сколько высокопоставленных жертв простит Егоровне Император?

Дух театра неистовствовал. Купол, до того хранивший чужие уши от лишнего грохота, теперь лопнул, что мыльный пузырь.

У скрипачки вздрагивали веки закрытых глаз — будто она не желала видеть того, что происходит вокруг. Мне казалось, что я ее прекрасно понимал.

— Федя, да что же творится-то? — Дельвиг теребил меня за плечо. Толстяк привык, что ответы на вопросы лежат на поверхности. Ну или, по крайней мере, в карманах лучших друзей.

— Берегись! — выкрикнул я, обхватив его за плечи и рванув на себя.

Вместе мы рухнули с помоста, к которому уже спешило ожившее место силы. На ходу, словно проголодавшийся великан, светящиеся булыжники его тела касались еще оставшихся сидящих в зале людей. Мне казалось, что я почти вижу, как он вытаскивает из грузного, почти размером с Дельвига, мятущуюся, не понимающую, что происходит, душу. Кулак вгрызся в помост, обращая его в щепки. Сузу чуть вздрогнула, смычок сбился, но она продолжала. Пытавшиеся хранить верность присяге гвардейцы решили, что измена лучше гибели, трусливо бросились наутек. Их винтовки плюнули парой выстрелов, словно для очистки совести.

Камень принял в себя свинцовые приветы и даже не шелохнулся. Третий выстрел пошел рикошетом, когда голем развернулся. Его не интересовали сейчас другие — только я.

— Рысев, если ты его убьешь — ты труп!

А Егоровна знает, как подбодрить, этого у старухи не отнять. Я поискал ее взглядом — она уже сидела в своей демонической броне на перилах балкона второго этажа. Но помогать не спешила — то ли ждала, когда эта образина успокоится, попросту обратив меня в кровавую лужу, то ли не знала как.

Зато я имел почти четкое представление о том, что делать дальше.

Отшвырнул тушу Дельвига в сторону, вознес над собой Кисть Мироздания — заприметив угрозу, голем рванул ко мне с новыми силами.

Я уводил его прочь от сцены, желая сохранить жизнь девчонке Дельвига. Голем угрозы в ней не знал, но мог раздавить, просто пройдя мимо...

Я знал, что еще чуть-чуть — и пузырящаяся в голубых кристаллах образность выльется на мир. Всякий его удар сопровождался драмой. Пролом в помосте заголосил любовный сонет, призраки влюбленных кружили над нашими головами полупрозрачным, тающим маревом. Хрустели кристаллы его тулова, выпуская на свет покоящиеся внутри истории.

Безглазый взгляд остановился на мне — я ухмыльнулся, почувствовав себя скромным монахом да иноком. Жаль только, что защитного круга нет, да той твари, чтобы узреть меня, веки поднимать не следовало.

Он чуял мои мысли.

Не слышал, не читал, не видел — чуял. Я почти ощущал, как он роется внутри меня, будто выискивая творческий потенциал и выбивал, будто из старого ковра, не менее старые, заскорузлые идеи.

Детские стишки, сонеты, проба сыграть свои первые три аккорда на отцовской гитаре...

Невеста, разодетая в причудливый, свадебный наряд, духом выскользнула из его груди, устремляясь ко мне — ну чистая панночка, разве что без гроба. На лету она менялась, красивое лицо обратилось в жуткую маску. Распростертые для объятий руки теперь норовили сомкнуть меня в объятьях погибели. Я рубанул Кистью Мироздания, словно клинком, но ничего не произошло. Не зря, ох не зря паршивец перед смертью говорил, что такому-то чурбану, как я, никогда не распознать, как эту штука работает.

Я скользнул в сторону, уходя с пути несущегося на меня привидения — та в ответ замедлила ход, изогнулась, все еще не отпуская надежды поймать меня.

Ага, хер ей на воротник и залупу на подкладку, чтобы шею не терло.

Черпая из бесконечных недр скопившегося воображения, дух театра исторгал из себя один образ за другим. Сцены возникали прямо из ниоткуда, швыряя меня из болота в царский дворец.

Я перекатился, уходя от клинка Ильи Муромца — богатырь, не желая терпеть мир, в котором противник изворотлив, утирал мокрый лоб рукавом, прежде чем исчезнуть. В ноздри ударил дух свежей, только что вспаханной земли, ушей коснулся шорох цветущей ржи. Чужая молодица, жуткая помесь мрачного жнеца и юной девицы, воплощением смерти тянула ко мне руки. Я вновь ударил кистью, не зная толком, что делаю. Художник черпал краску для атак из себя — легко, наверное, ему было, будучи живым комком акварели. А мне-то чем рисовать?

Но у меня получилось. Я почти увидел, как некое подобие огромной кисти влажной тряпкой слизнуло возникший передо мной образ — и он тотчас же исчез.

Призрачная невеста не унималась. Мертвые губы шамкали, желая посмертного поцелуя. Холодные объятия таили в себе разве что погибель.

Я юркнул в сторону, тут же поняв, что вновь оказался в иной сцене. Ветер — зябкий и кусачий — почти сбивал с ног. Ноги тонули в вязких, почти по пояс сугробах. Снега не было, но я чувствовал его, слышал, как он хрустит. Добрый дедушка Ледяные Щеки желал вызнать, был ли я достаточно плохим мальчиком, чтобы получить от него подарок?

Потому что хороших он затаскивал в свой мешок. Словно решив, что из меня, если причесать, мог бы выйти тот еще ангелок, зловеще оскалившись, он раззявил пасть своей зубастой сумки.

Из нее на меня смотрел сам голод.

Я ощущал, как пропадаю. Пытаясь уйти, лишь глубже и глубже проваливался в миры детских утренников, подростковых представлений и живого богатства чувств взрослого театра.

Дух поглощал меня иначе, окружая собой, словно загоняя внутрь своей ненасытной утробы.

Могучий артефакт в моих руках оказался лишь бестолковой игрушкой — Егоровна не открывала мне секретов, как им пользоваться. То ли просто опасалась, то ли...

Это конец.

Сколько бы я ни гнал от себя червей отчаяния, что грызли корень надежды, иногда следует признать, что тебе банально не хватило чего-то, чтобы выбраться из передряги живым.

Оружия, знаний, удачи — так ли оно, в конце концов, важно?