Страница 66 из 72
Другой бы на месте Медяника затаился или ушел в другой бизнес (торговал бы, как все тогда, водкой или компьютерами), но не таков был наш герой. Он поступил против правил, оригинально, и утер нос советской власти крайне нестандартным для тех лет способом — использовал «черный пиар» в своих интересах.
«Не место этим песням в социалистическом обществе»? Не вопрос! Полтора года спустя Слава превратил виртуальный газетный заголовок в реальный проект.
Сегодня Владислав Медяник — признанный мастер русской песни, известный в каждом уголке планеты, где говорят по-русски, а началось все в далекие восьмидесятые с газетной статьи…
О том, как же все начиналось, спросим маэстро в личной беседе.
— Владислав Васильевич, перед нашей встречей я прослушал один из своих любимых жанровых проектов, к созданию которого вы имеете непосредственное отношение. Это «Песни с обочины» 1988 года. По подбору песен видно, что исполняемый материал вам хорошо знаком. Там были песни и Шандрикова, и Розенбаума, и Вертинского, и малоизвестные вещи. Как вы пришли к первому альбому?
— Мне было шестнадцать лет, и случайно я оказался в одной компании с Аркадием Северным. В те годы были распространены подпольные концерты шансонье. Такие исполнители, как Звездинский, Беляев, даже Высоцкий, по приглашениям деловых людей того времени выступали, что называется, для узкого круга.
Северного в тот раз пригласили одесские моряки. Я набрался наглости и ради девушки, с которой пришел, спел песню из репертуара Челентано. После этого Аркадий Дмитриевич подошел ко мне и как коллегу спросил: «А где ты поешь, сынок?» Я отвечаю: «Я нигде не пою, я еще в школе учусь». На что он произнес фразу, которая воодушевила меня на всю жизнь: «Тебе надо петь. У тебя получается».
Владислав Медяник на сцене ресторана
Ему было сильно за тридцать уже. Я запомнил его как человека с большим юмором. Он много шутил, рассказывал анекдоты, выпивал, но пьяным не был, в общем, создавал очень легкую атмосферу.
— Знаковой оказалась встреча?
— Конечно, и хотя я с юности увлекался музыкой, коллекционировал записи, но большое внимание жанровой песне я стал уделять лишь после встречи с Аркадием Северным. У меня была очень солидная коллекция эмигрантов, начиная с Александра Вертинского, Петра Лещенко, Ивана Реброва, сестер Берри и так далее.
Измаил, где я тогда жил, — портовый город, и моряки привозили пластинки и записи со всего мира. Северного я вообще переслушал, наверное, всего на бобинах еще.
Во время работы в ресторане я пробовал перепевать некоторые песни из его репертуара, а также Высоцкого, Димитриевича.
Кстати, Высоцкий в начале семидесятых был под большим запретом наравне с другими подпольными певцами. Помню, однажды на школьной перемене в погожий день радист из радиорубки выставил «колокол» и включил Высоцкого. Больше я этого парня никогда не видел. Наверное, у него случились серьезные неприятности.
Каждая запись в те годы была событием, настроение повышалось, когда что-то новое попадало в руки. Я переписывал эти пленки, иногда за деньги, а когда переехал жить в Красноярск, открыл там кооперативную студию звукозаписи.
Времена настали другие, была середина восьмидесятых, и уже «потеплело» в стране, но советская власть еще была в силе. И как-то раз приехал московский журналист из «Комсомольской правды». У него было задание взять интервью у представителя набиравшего тогда обороты в СССР кооперативного движения. Он позвонил руководству Дома быта, представился и думал, видимо, все сразу падут ниц перед московским гостем. Мне передали, что приехал репортер, но в тот день меня на месте не оказалось. Потом он позвонил еще пару раз, а у меня все не складывалось в силу занятости с ним увидеться. Тогда, в очередной раз приехав, он посмотрел на вывешенные каталоги групп и артистов, узнал еще, что у меня новая машина недавно появилась, и, наверное, от злости написал разгромную статью «Песни с обочины», где заклеймил меня позором. Статья аукнулась мне большими неприятностями, даже в КГБ вызывали. Но, с другой стороны, она и подтолкнула использовать этот «черный пиар» в своих целях. Под псевдонимом «Владислав Фомин» я записал первый магнитоальбом под названием… «Песни с обочины». Почему выбрал такой псевдоним? Это была фамилия одного моего дальнего родственника, кстати, партийного работника в то время. Подсознательно, наверное, лишнюю шпильку коммунистам вставить хотелось.
Записывал я дебютный альбом дома, проявляя необычайные чудеса изобретательности. Хотелось сделать жанровый проект в современных аранжировках, с хорошим звуком.
А через год уже на профессиональной студии в Красноярске сделал второй альбом — «Песни с обочины-2», который потом вышел в Нью-Йорке на кассетах.
— Альбомы действительно очень широко разошлись, и многие уже тогда решили, что вы эмигрант, как Вилли Токарев или Михаил Шуфутинский.
— Нет, в ту пору я еще жил в Красноярске, а Токарева сам мечтал хотя бы увидеть.
В 1989 году я отдыхал в Туапсе, когда пришло известие о предстоящих в Москве концертах Вилли Токарева. Для меня это было огромное событие. Он был первым, чья «запрещенная» нога ступила на нашу советскую землю (смеется).
Я на машине с друзьями рванул в столицу. Приехали к Театру эстрады на Берсеневскую набережную, а там толпа неимоверная и нет билетов. Просто нет. Ни за какие деньги. Но я же не мог не попасть туда. В одно время с Токаревым в Москву приехала группа Pink Floyd, и как-то мы узнали, что можно поменяться билетами. Чудом мы смогли провернуть это дело, деталей я теперь не помню, и попали на концерт. Представляете уровень популярности того времени эмигрантов в стране? Полный зал народу, оркестр Анатолия Кролла и общее ощущение праздника. Было огромное количество охраны, и увидеться с Вилли поближе тогда не получилось. А через полгода он приехал с гастролями в Красноярск и семь дней давал концерты на самой большой площадке города — во Дворце спорта. Вся неделя — битком зал!
В родном городе всех знаешь, и встреча оказалась возможной. Я вычислил местного водителя, который его возил, он оказался знакомым моих знакомых, и я сначала передал через него кассету со своими песнями. Водитель ее Токареву отдал, тот послушал, и ему понравилось. Несколько дней спустя тот же шофер добыл мне служебный пропуск, и я прошел в гримерку к Токареву. Вилли очень по-дружески встретил меня. Я его назвал на «вы», а он мне: «Старик, я что, дедушка? Ты музыкант, и я музыкант. Давай на “ты”». Я пригласил его в свою студию.
Он говорит: не думаю, что получится, меня здесь буквально разрывают на части.
Но я на всякий случай дал ему телефон, а он оставил мне свой и через два дня неожиданно сам звонит. Представляешь, сам Токарев звонит мне. Это волнение и радость может понять только человек, который помнит то время и его атмосферу. Его опекали как суперзвезду все представители местной верхушки, жил он под охраной на крайкомовской даче. И вдруг звонит: «Надоели мне все эти коммунисты! Приезжай после концерта». Я, окрыленный, встретил его на своей «Волге». В студию мы не попали (не оказалось ключа), а поехали ко мне домой. Когда отъезжали, я сдавал назад и сильно въехал в столб. Но я был так рад, что даже не вышел взглянуть на след удара, а вмятина оказалась очень серьезной. Дома накрыли стол и так душевно посидели. А через некоторое время я получил письмо от Вилли, где он писал, что внимательно послушал мою кассету и звал приезжать, выражал готовность помочь. Морально в творческом плане он меня очень поддержал.
А в 90-м году в Сочи я попал на концерт Шуфутинского. Подступиться к нему было также нереально. И тогда я попросил знакомую девушку, когда она будет дарить на сцене цветы, передать мою кассету. Потом я узнал, где Миша остановился, и позвонил ему в номер. Дело в том, что Шуфутинский пел в концерте не один.