Страница 6 из 72
Леонид Утесов в юности
Лазарь Вайсбейн (таковы настоящие имя и фамилия Утесова) родился в марте 1895 года в Одессе. Молодой человек рано проявил артистические способности: пел, играл на фоно и гитаре, увлекался цирком. В неполные шестнадцать лет после отчисления за хулиганство из коммерческого училища Лазарь начинает выступать в балагане, где своими «фокусами» быстро завоевывает признание местной непритязательной публики. Год спустя некто Василий Скавронский переманивает юный талант в свой театр-буфф и предлагает взять ему псевдоним, под которым мы знаем этого прекрасного артиста и сегодня.
В предреволюционные годы Леонид выступает в разных жанрах и на разных площадках: исполняет миниатюры, играет в театральных постановках, поет комические куплеты… Утесов успел вкусить малую толику своей славы еще до революции, зрители балдели от выкрутасов бойкого юноши.
«Как вспоминал известный артист оперетты и кино Михаил Водяной, — пишут в уникальной книге “Я родился в Одессе…” Борис и Эдуард Амчиславские, — Леонид Осипович неоднократно говорил, что в числе его одесских почитателей был и небезызвестный Мишка-Япончик (Михаил Винницкий) — некоронованный король Одессы. Последний часто приходил на концерты Утесова и всегда внимательно слушал, когда он исполнял куплеты. Однажды к Леониду Утесову прибежал испуганный коллега — известный одесский куплетист Лев Зингерталь, у которого в артистическом мире было прозвище “Любимец юга России”. И вот у этого “любимца” украли фрак. Это была катастрофа — без фрака его не выпустили бы на сцену. Когда Утесов узнал об этом, он тут же пошел в кафе “Фанкони”. Там был своеобразный штаб Мишки-Япончика. Уже к полудню Миша со своими “мальчиками” занимали свои постоянные столики. Отсюда они “руководили” всей жизнью Одессы. Когда Утесов зашел в кафе, Япончик пригласил Ледю (так называли Утесова друзья) к своему столику и предложил присесть. Но он отказался от приглашения и рассказал о краже фрака.
Мишка Япончик (Михаил Винницкий)
В ту же минуту раскосые глаза Япончика (за что он и получил свое прозвище) гневно сверкнули, и, обращаясь к одному из своих “мальчиков”, он прошипел: “Что вы наделали? Вы же лишили человека куска хлеба. Чтобы через полчаса у него был фрак!”. Утесов тут же развернулся, вышел из кафе, сел на извозчика и приехал к театру. У входа его ожидал Зингерталь, на котором просто не было лица. Когда его привели в чувство, выяснилось, что ему принесли… восемнадцать фраков разных цветов. “Мальчики” не смогли установить, какой из украденных на тот момент в Одессе фраков принадлежал Зингерталю…»
Трудные времена 1917–1922 годов Леонид Осипович провел в родной Одессе, откуда уже после закончившейся Гражданской войны уехал навстречу всенародной славе, сперва в Москву, а затем в Петроград, где прожил без малого десять лет.
«Во время революционной смуты в Одессу приехали артисты из многих городов России. Работы для многих не нашлось. Актеры голодали. И вот Вера Холодная, Рунич, Утесов и другие популярные артисты решили помочь коллегам — провести гала-представление, сбор с которого должен был пойти в пользу голодающих актеров. Однако билеты приобретались неохотно. Зрители боялись ходить вечером по городу, где орудовали бандиты Япончика. Чтобы концерт мог состояться, Утесов пошел на очередную встречу к Япончику и попросил его в этот вечер “никого не трогать”. “Король” согласился. На афишных тумбах расклеивают афиши со странной припиской: “Свободный ход по городу до 6 утра”. Одесситы текст поняли. Театр был полон».
Оказавшись в середине 20-х годов на берегах Невы, Леонид Осипович не растерялся. Он продолжил артистическую и музыкальную карьеру — играл в театральных пьесах и пел.
В 1929 году Утесовым был создан его знаменитый джаз-оркестр, и что вы думаете? Представляя дебютную программу, он, к ужасу представителей Главреперткома (Главной репертуарной комиссии Народного комиссариата просвещения) исполнил там две «блатные» песни: «С одесского кичмана» и «Гоп со смыком»! Мало того, в дальнейшем певец включил в свой репертуар «нэпманские» «Бублички», «У самовара я и моя Маша» и «У окошка» на мотив уже популярной в ту пору «Мурки». В 1932–1933 годах эти композиции артист даже умудрился записать на пластинки. Правда, купить их было возможно только в Торгсинах в обмен на золото или валюту, да и то недолго — в скором времени весь тираж был изъят из продажи и уничтожен. Песни «Гоп со смыком» и «С одесского кичмана» впервые прозвучали в театральной постановке Якова Мамонтова из жизни поездных воров «Республика на колесах».
По сюжету, исполнялись они Утесовым от имени отрицательного персонажа, но про спектакль вскоре забыли, а лихие мелодии и запоминающийся текст быстро «ушли в народ», чтобы аукнуться Леониду Осиповичу много лет спустя при крайне щекотливых обстоятельствах. Что же произошло? История, о которой пойдет речь, в последние годы не раз освещалась в СМИ, причем началось все с одного абзаца, который привел в своих воспоминаниях об Утесове его хороший знакомый и преданный поклонник Владимир Александров:
«Еще до войны, в годы чисток, в Георгиевском зале Кремля состоялся торжественный концерт. В зале был поставлен длинный стол, за которым сидели Сталин, Ворошилов и другие “лица”. Утесов был приглашен, спел то, что надо, — он знал, что полагается петь по такому случаю. И его музыканты уже стали собирать свои инструменты, когда их остановил Ворошилов: — “Есть к вам просьба. Спойте, пожалуйста, “С одесского кичмана”. Утесов: “Да что вы, мне запрещено. Запретил лично заведующий всей советской культурой товарищ Керженцев”. — “Леонид Осипович, спойте. Иосиф Виссарионович просит”.
Утесов спел, его попросили спеть на бис. Пришлось. И спел он всю “малину” — и “Гоп со смыком”, и “Лимончики”».
Описанный случай меня искренне заинтересовал, я начал искать подтверждение упомянутого рассказа и, по возможности, более полную версию развития событий.
И я нашел ее. В книге Амчиславских и на страницах музыкальных изданий, в прессе и в Интернете в виде исторического анекдота, где все было поставлено с ног на голову.
«Хорошо поет товарищ Утесов»
Как-то раз во время концерта публика потребовала от Леонида Утесова, чтобы он спел песню «С одесского кичмана бежали два уркана». Но едва артист запел, как из правительственной ложи раздался сердитый голос Сталина:
— Я ведь тебе, Утесов, кажется, категорически запретил петь блатные песни!
— Но ведь публика просит, товарищ Сталин!
— Тебе, Утесов, кто главнее, я или публика? — возмутился вождь.
— Да какой же это артист, если он без публики, товарищ Сталин! — сказал Утесов, хотя и понимал, что за эти слова Сталин его обязательно расстреляет. Но Сталину понравился такой смелый ответ, и он присвоил Утесову звание народного артиста СССР, а всю публику, которая была в зале, приказал посадить[4].
Но самую интересную трактовку мне удалось обнаружить в тяжеленном «кирпиче» Эдварда Радзинского «Сталин» и в романе Анатолия Рыбакова «Прах и пепел». Последнюю версию, с небольшими сокращениями я и хочу привести в качестве иллюстрации.
«23 августа 1937 года в Георгиевском зале Кремля был устроен прием в честь летчиков Громова, Юмашева и штурмана Данилина, совершивших беспосадочный перелет через Северный полюс из Москвы в Америку. За столами, стоявшими перпендикулярно к сцене, сидели крупные партийные и советские работники, высшие военачальники, ведущие авиаконструкторы, прославленные летчики, известные деятели науки и культуры. Приглашением гостей ведали специальные люди, хорошо осведомленные о значении каждого гостя, об отношении к нему товарища Сталина, о надежности в смысле поведения на приеме и во всех других смыслах. Эти же специальные люди решали, кого приглашать с женой, кого без жены, кому за каким столом и на каком месте сидеть — товарищу Сталину спокойнее видеть за ближайшими столами знакомые лица. Товарищ Сталин не любит спрашивать: “Кто это такой?” Товарищ Сталин сам знает, кто это такой! Столы были уставлены винами и закусками, никто к ним не притрагивался: главный стол, стоявший параллельно к сцене и перпендикулярно к остальным столам, в некотором отдалении от них, тоже был уставлен винами и закусками, но за бутылками, графинами, бокалами, за вазами с фруктами виднелся ровный ряд пустых стульев — руководители партии и правительства еще не пришли. Они придут ровно в семь часов. В ожидании этой волнующей минуты гости негромко, сдержанно переговаривались между собой. На часы никто не смотрел. Посматривать на часы значило бы выражать нетерпение, это бестактно, нелояльно по отношению к товарищу Сталину. Значительность момента подчеркивали и официанты, крепкие, суровые ребята в черных костюмах и белых манишках, с перекинутыми через руку салфетками, с бесстрастными лицами, застывшие у столов, возвышаясь над сидевшими гостями. Еще по два официанта стояли у дверей. Все знали, что официанты — штатные сотрудники НКВД, они дополняют охрану, стоящую во всех проходах, на всех этажах и лестницах дворца, и внештатных сотрудников НКВД, которые в достаточном количестве имеются за каждым столом. Ровно в семь часов открылись боковые двери, и в зале появился Сталин в сопровождении членов Политбюро. Все встали, задвигав стульями, зал взорвался бурными аплодисментами. Овация продолжалась, пока вожди проходили к столу, и наконец, встав каждый на своем месте лицом к гостям, зааплодировали в ответ. Зал хлопал вождям, вожди хлопали залу. Потом члены Политбюро повернулись к Сталину и хлопали ему. Зал тоже хлопал Сталину, протягивая ладони к тому месту, где он стоял, будто пытаясь дотянуться до товарища Сталина. Не хлопали только официанты, по-прежнему неподвижно стоявшие у столов, но уже не возвышаясь, как раньше, над сидевшими: сидевшие встали, и многие из них оказались повыше, покрупнее, поосанистей официантов. Сталин хлопал, едва касаясь одной ладонью другой, держа их над самым столом, почти не сгибая локтей, и из-под опущенных век медленно обводил тяжелым взглядом стоявших поблизости. Разглядев и узнав их, он перевел взгляд в глубину зала, но за частоколом протянутых к нему рук никого не мог разглядеть. Тогда он перестал хлопать и опустился на стул. Вслед за ним опустились на стулья стоявшие рядом Молотов и Ворошилов, потом остальные члены Политбюро. Но гости продолжали стоять и хлопать. Тогда Сталин два раза слегка приподнял и опустил руку, приглашая гостей садиться. Но те не могли остановиться в выражении переполнявшего их восторга. Они пришли сюда не для того, чтобы пить водку и коньяк, шампанское и “Мукузани”, не для того, чтобы есть икру, лососину, паштеты, жюльен из шампиньонов и котлеты “по-киевски”. Они пришли сюда, чтобы увидеть товарища Сталина, выразить ему свою любовь и преданность. Сталин что-то сказал Молотову, тот встал, поднял обе руки ладонями вперед, как бы говоря: “Все, товарищи! Достаточно! Товарищ Сталин понимает и ценит ваши чувства, но мы собрались здесь для определенного дела, давайте приступим. Прекратите, пожалуйста, овацию, садитесь!” …Молотов посмотрел на кого-то, стоявшего у боковой двери, тот дал знак еще кому-то, и в ту же минуту официанты у последних столов стронулись со своих мест, степенно, но настойчиво заговорили; “Товарищи, товарищи, садитесь, пожалуйста… Товарищ! Вас просят сесть! Давайте, давайте, товарищи, не задерживайте…” Даже стали подвигать стулья, задевая гостей, и почетные гости быстренько уселись на свои места. И так же, как за другими столами, официанты наполнили их рюмки и бокалы водкой и вином. Молотов встал, и в ту же секунду официанты замерли у столов. Молотов упомянул о небывалых достижениях советского народа во всех областях жизни. Эти успехи особенно видны на примере нашей могучей авиации, в развитии которой Советский Союз идет впереди всего мира. СССР стал великой авиационной державой, чем обязан гениальному руководству товарища Сталина, который лично уделяет огромное внимание развитию авиационной промышленности, по-отечески пестует и воспитывает летчиков, славных соколов нашей страны. Зал опять взорвался овацией, гости задвигали стульями, встали, захлопали, протянув ладони к товарищу Сталину, теперь эта овация предназначалась лично ему, его имя было, наконец, названо. Сталин встал, поднял руку, в зале воцарилась тишина. “Продолжайте, товарищ Молотов”, — сказал Сталин и сел. Все заулыбались, засмеялись, опять захлопали сталинской шутке. Молотов хотел продолжать, однако за первым столом, где сидели летчики, поднялся Чкалов, повел широкими плечами, набрал воздуха в легкие и крикнул: “Нашему дорогому Сталину — ура, ура, ура!”. И весь зал подхватил: ура, ура, ура! Сталин усмехнулся про себя. Не полагается перебивать руководителя правительства. Но ведь это Чкалов, его любимец, человек, который олицетворяет русскую удаль, лихость, бесшабашность, Чкалов — величайший летчик ЕГО эпохи, ЕГО времени. Ничего не поделаешь, придется Молотову примириться с тем, что этот смельчак мало знаком с этикетом. Сталин сел, все тоже быстренько уселись и принялись за закуску, проголодались, слушая длинную речь Молотова, да и дома сегодня, наверное, не слишком налегали на еду в предвкушении обильного ужина. Как всегда, концертную программу открыл Красноармейский ансамбль песни и пляски под руководством Александрова, и, как всегда, кантатой о Сталине, сочиненной тем же Александровым. Ее выслушали благоговейно, перестав есть. Но как только ансамбль перешел к следующему номеру, опять налегли: мужчины — на водку, дамы — на вина, все вместе — на закуску. Ансамбль сменили певцы Козловский, Максакова, Михайлов, потом Образцов с куклами… Вожди смотрели на них, обернувшись к сцене, а гости пили и ели, видели это и слышали сто раз… “Слово имеет товарищ Сталин”, — объявил Молотов. Сталин встал, и все тотчас же встали. И снова аплодисменты, снова овация. Сталин поднял руку — все сразу затихли, Сталин опустил руку — все сели. “Попрошу, товарищи, наполнить бокалы”, — сказал Сталин. Произошло легкое движение, все торопились налить вино, наливали, что было под рукой, выбирать некогда, нельзя же заставлять товарища Сталина ждать. Восстановилась тишина. “Я хочу поднять этот бокал, — сказал Сталин, — за наших мужественных летчиков, нынешних и будущих Героев Советского Союза”. Сталин выпил. И все выпили, поставили бокалы на стол и зааплодировали. С ними говорил сам Сталин. Все хлопали, кричали: “Да здравствует товарищ Сталин… Товарищу Сталину — ура!” Особенно старались летчики, хлопали в такт и выкрикивали здравицы хором. От их стола отделились Чкалов, Байдуков и Беляков и направились в президиум. Их, конечно, позвали. Без особого приглашения никто не смел пересекать пространство между столом президиума и остальными столами. Сталин пожал летчикам руки, Громову, Юмашеву и Данилину он уже пожимал руки, теперь очередь главного, любимого летчика. Но Чкалов, Байдуков и Беляков явились в президиум с бокалами в руках. “Товарищ Сталин, — сказал Чкалов, — разрешите обратиться?!” — “Пожалуйста”. — “Позвольте чокнуться с вами и выпить за ваше здоровье!” — “Ну что ж, можно и выпить”. Сталин налил в бокал вина, чокнулся с летчиками, все выпили. Сталин поставил бокал на стол. “Еще будут какие-нибудь просьбы?” —“Товарищ Сталин, — Чкалов смело глядел ему в глаза. — От имени всего летного состава… Сейчас будет выступать Леонид Утесов… От имени всего летного состава… Просим… Разрешите Утесову спеть “С Одесского кичмана”. — “Что за песня?” — спросил Сталин, хотя знал эту песню. Ее дома напевал Васька, и ОН был недоволен: сын поет воровские песни. — “Замечательная песня, товарищ Сталин. Слова, товарищ Сталин, может быть, и тюремные, блатные, но мелодия боевая, товарищ Сталин, строевая мелодия.” — “Хорошо, — согласился Сталин, — пусть споет, послушаем”. В артистической комнате, где толпились, ожидая своего выхода, артисты (те, кто уже выступил, сидели в соседнем зале за специально накрытыми для них столами), появился военный с тремя ромбами на петличках гимнастерки, отозвал в сторону Утесова, строго спросил: “Что собираетесь петь, товарищ Утесов? — Утесов назвал репертуар. — Споете “С Одесского кичмана”, — приказал военный. — “Нет, нет, — испугался Утесов, — мне запретили ее петь”. — “Кто запретил?” — “Начальник реперткома”. — “Положил я на вашего реперткома. Будете петь “С Одесского кичмана”. — “Но…” Военный выпучил на него глаза: “Вам ясно сказано, гражданин Вайсбейн?! — И злобным шепотом добавил: — Указание товарища Сталина”. И первым номером Леонид Утесов под аккомпанемент своего теа-джаза спел “С Одесского кичмана”…